Половина лавины останется в прошлом, в зале танцующих манекенов и нарисованных официантов. Под восьмью кубометрами гиацинтов нас погребают в медвежатниковый мармелад и ставят контейнер на шестом этаже в шестом ряду на шестой глубине. На памятнике будет выгравирована нелегально легированная в Борисполе Клементайн. Умирание и есть процесс жизни. Поэтому мне нужны враги: они как кофе и никотин меня убивают быстрее, но чем не пожертвуешь ради парада хорошо упакованных денег? Что ни сделай на тонущем пароходе, все к прибывающей ближе беде. Водой заливает печи, уже по плечи задохнулись котлы. Беспощадная линия ощущения скользит по точильному камню. Хитрый и слабоумный злодей полон демонов половодья. Он уводит нас дудочкой на края полыньи по пластинам спичечного льда из птичьего свиста и элизиума хладнокровного смеха королевы полярного льна. Лишь отвернись – и одетая статуя покажет тебе язык, а обнаженная, выгнувшись, мерзко помашет членом. В равной степени все мы тут нарушители равновесия, что приводит к динамическому равновесию совокупного смысла бессмысленных игр. Голуби приголубили голубоватую глупость неба, но кому до этого дело? В конечном счете литература не жизнь, а арена, где контурные гладиаторы бьются на картонных мечах до кетчупа, пуговиц вместо глаз и надрезанных ниточек вместо слёз. Так гитарист из топорной гитары испускает ввысь струи золотистого стафилококка, они осыпаются каплями в удивленные глаза мертвецов, орошая водой медсанбата траншеи позиционной войны. Мне кажется, наше знакомство приводит к увеличению популяции духов, беззвучных, как контузия после взрыва. И кто его знает, что они зачинают – миллиард онанистов, вступающих в связь с царственными мертвецами? Если и есть реальное колдовство — это фантомофилия. Созерцательные озера апреля холодны и безличны. Зеркальный восход вычертит синим параллельные тени. К весне мне не стало больше пользы в зеленой Елизавете листовой стали.