Белых крыш тишина, снега колкая сыпь.
Но в тепле, как у Бога за пазухой,
Страх холодный снаружи уже отступил
«хэппи-эндом» эпохи безжалостной!
Эта память с живыми картинками, сны
до кино, представлений о слове
по раскраскам, рассказам, фольклору поры
и обложкам, как лицам знакомым!
Вот бы знать, что потом отпадёшь от всего
с соблазнительно милой, ужасной
страстью видеть героем себя одного,
устремясь к ощущеньям прекрасным!
Многократным виденьем магических фраз
пробивает пласты наслоений,
между миром и мной проявляясь лишь раз
в несравненном ряду повторений!
Рост кристаллов сознанья, жемчужин из ран
наделяет безумно, безмерно.
Кто же знает, зачем всем живущим нужна
бесполезная высшая жертва?!
Если ценность живого на нет сведена,
то абсурдна любая идея.
Не достоин «бессмертия хрупкого» наш
страх за бренное смертное тело!
Понимаешь, о чём я! Имея в себе
несказанного «мрамора глыбу»,
представляя творенье Творца на Земле,
совершить роковую ошибку!
То ли воющей вьюги позёмочный змей,
то ли в синих потёмках холодных
на опушке лесной завывающий зверь,
как обрыв ностальгической ноты!
Между домом и бездной повисла луна,
серебром драгоценно мерцая.
Чисто волчьей тоской человека вина
помнит прелесть невинного рая!
На окошке, малыш, занавески раздвинь,
поражаясь узорам на стёклах,
вате в блёстках внутри между рам до весны,
словно под разукрашенной ёлкой!
Тишина белых крыш. Снега колкая сыпь
там, за окнами тёплого дома
далеко, далеко от любимой Москвы…
в сердцевине посмертного тома!
Как всегда, в новогодний канун чудеса!
Западаю всем центром вселенной,
забываясь в прекрасных несбыточных снах
из одних только вечных мгновений….
Как же пахнет длиннее и гуще ресниц
в раннем детстве забытая хвоя!
Очевидцев, свидетелей к жизни верни,
пребывающих в вечном покое.
В нереальной почти прежних лет нищете
полулагерной, полувоенной
эшелонов, этапов… таёжный Тайшет
к Абакану пристёгнутый «веткой»!
Что я должен не помнить, – у всех на устах, –
остроту ожиданий, надежды,
море слёз и такой обязательный страх,
без которого, как без одежды!