Наташе
Сиренью пахнет осенью во сне,
грозой, росою, утренней прохладой.
У доктора на стёклышках пенсне
дорога, небо, садик за оградой.
Там - в стёклышках - дорога и листва,
а скоро там же разгорятся вишни.
У них бесчеловечные права -
шуметь с утра и спорить со Всевышним.
Проснуться сложно. Доктор держит шприц.
Сейчас засеет кровь таджикским маком.
Не станет неба, облака и птиц
в потёках золотого полумрака.
С истрёпанной обложки бытия
посмотрит автор утомлённым взглядом.
Он умер за границею. И я
сейчас недалеко. Я где-то рядом.
Сиреневых смирительных рубах
увидеть стирку я хочу. Увижу?
Пахучую их пляску во дворах
под ливнем сумасшедшим чем приближу?
И чем займусь там, где занятий нет,
где доктор и сирень уже навеки,
где льётся вишен безмятежный свет
в открытые глаза и через веки.