Мария Яковлевна проснулась от собственных всхлипов. В груди давило. Что-то большое, плотное, во всю грудную клетку мешало дыханию. Женщина с трудом повернулась на левый бок, опустила ноги на пол, поднялась с постели. Пора приниматься за дела.
Весь день ходила как потерянная, всё валилось из рук. Часто останавливалась, пытаясь понять необычность состояния. Что-то тревожное засело в душу, необъяснимое и неотступное. К вечеру не выдержала – пошла к соседке. Надо хоть с кем-то поговорить, глядишь, и отпустит.
Соседка, пожилая одинокая женщина, сразу заметила растерянность Марии.
– Ну, что стряслось? Чтой-то ты с лица спала.
– Не знаю, целый день что-то в груди давит, вроде и не больно, а маета какая-то, покою нет...
И тут она изменилась в лице.
– Сон! Сон… Вот что…
– Какой сон, об чём?
– Да вроде я собрала в передник яйца, а потом не удержала, уронила…
Яйца, раскатились. Три, помельче, откатились вместе в сторонку, а остальные – в разные стороны. Поднимаю одно – треснуло, второе – треснуло. А последнее – разбилось и вытекло вроде, а вроде и вовсе нет его…в землю ушло что ли…
– Нехороший сон, ох, нехороший. Яйца – это дети.
Так и ушла Мария, не найдя успокоения.
Вечером решила поделиться с мужем. Хоть и знала – не одобрит он её переживаний.
– Собирай-ходи бабьи пригудки. Нашла гадалку. Не выдумывай прежде времени. Нехорошо! А у кого хорошо нонче? Нечего каркать. Война к концу, глядишь, обойдётся…
– Так ведь дети! Двое их у нас воюют. Того и гляди – третьего возьмут на фронт. Восемнадцатый годок Митьке-то. Как же не будешь думать?
Отвернулась к двери, вытерла передником глаза. Дверь резко рыпнула, распахнулась, влетела старшая из дочерей Татьяна.
– Мамань, бать! Там Васька Колотовкин с центральной усадьбы пришёл, говорит, Митька наш в больницу попал сегодня. Трактор заводил, рукоятка – в обратную! Руку повредил. Говорит, не знает, будет ли рука работать теперь. Вот! – выпалила на одном дыхании Татьяна.
– Ооох, головушка моя горькая, вот уж беда, откуда не ждали, – запричитала Мария Яковлевна.
– Цыц, мать! Надо узнать сначала, что и как, а потом голосить. Завтра сам пойду в больницу.
Через несколько дней явился в их дом следователь. До этого он опросил свидетелей, как всё там было с Митькой, не умышленно ли он повредил руку, ведь скоро 18 лет, может, призыва хочет избежать. Теперь учинил допрос родителям, не они ли посоветовали сынку покалечиться.
–У меня двое сынов на фронте. Старший, Иван, три года уж, с первого дня, Василий с 42 года, с 18 лет, ранение имеет, вон благодарность от командира. А у Митрия – броня. Зачем же нам гневить бога и против совести идти?
– Смотрите, смотрите, а то бронь-то недолго снять. Если умышленно повредил руку – загоним, куда Макар телят не гонял…
Потихоньку рука у Митьки начала шевелиться, его торопили: сев идёт, каждая пара рук на счету…
В начале мая пришло письмо от среднего из сыновей, Василия. Сообщал, что находится в госпитале, ранение в голову. Подробно ничего не писал, только просил прислать ему адрес брата Ивана. Если просил адрес, значит, не так плохи его дела: надеется ещё повоевать. Второе ранение получил, новые страдания матери. Но, главное – жив!
Дня через два почтальонка вновь подошла ко двору Большовых. Завидя Марию Яковлевну у крыльца, она закопалась в сумке, не смея поднять глаза.
– Тёть Марусь, тут это… вам… а дядя Петя дома? В общем, возьмите. Пусть Нюрка прочитает.
Нюрка, двенадцатилетняя девчонка, только что притащившая телёнка с выгона, схватила письмо, затараторила: «Извещаем, что ваш сын, гвардии сержант, Иван…»
Потом мать с трудом припоминала, как какая-то нечеловеческая сила рванула у неё землю из-под ног, как страшно перевернулось всё в голове, как лицо Нюрки, искажённое испугом, закружилось вокруг неё, а потом обрушилась темнота…
Она лежала на кровати, рядом сидела соседка с кружкой воды.
– Вот и сон… яйца… два треснули… Вася и Митька – раненые да живые…
А Вани нет… разбилось яичко моё, пропало... ушло в чужую землю…