На фото наш класс вместе с классным руководителем
Таисией Иппатьевной (о ней я немножко писал) и завучем.
Я стою в верхнем ряду (крайний слева), сразу подо мной
(чуть правее) Таня Зарубина, сразу под ней (чуть правее)
Люся Филиппова, через мальчика и девочку (вправо от
Люси) сидят Юрка Дьяков (держит букет) и Юля Савельева.
Это после восьмого класса. Вовка Плетнёв (Козёл) ещё с
нами. Стоит рядом с завучем (левее и чуть ниже).
Актриса Бэла, ещё хоть куда, худощавая, рыжая, не большая, но и не маленькая, в общем, ладненькая, такие всегда со спины выглядят на 17-ть, курит, дети есть, но они, как бы, не главное, слегка кокетничая со мной в моей служебной комнатке бакинского театра в связи с перспективой получения от профсоюза желаемой ею путёвки на базу отдыха в Набрани, сказала напоследок, уходя: «Я Вас поцелую. Потом. Если захотите», - намекая на слова из фильма «Здравствуйте, я – ваша тётя», и ушла, оставив меня в лёгком недоумении. Не часто со мной последнее время вот так шутят. Кто-то всё ещё хочет поцеловать меня, не считая законной жены и таких же детей?
А потом вспоминания. Вернее, их проигрыш, как пластинки. Мы ведь не по разу что-то вспоминаем. Завели ручкой пружину (ну, это когда патефон), поставили ту, что на этот раз выбрали, дали пуск, потом трубку звукоснимателя с иголкой установили на начало и слушаем. То, что хотим и сколько хотим. Не как в жизни – там один раз и всё.
Нет, это как-то неправильно. Про пластинку. Там слишком много звука. Мы вспоминаем больше как фильм на старой плёнке. Звук пропадает, лампа проектора вот-вот погаснет, механик путается: то с начала поставит, то с середины, то почти с конца. И не всегда нас спросит: «Что поставить?», - а как придётся….
Нет, не о Бэле. О Бэле вспоминать больше нечего…. Мне ведь уже говорили почти то же и почти так же. Только давно. Кто же это был? Рыжая, симпатичная, с конопушками, смелый взгляд… Не большая, но и не маленькая. Ладная. Выглядевшая на 17-ть. Да ей столько и было! На выпускном в моей воронежской школе! - Я же возрастал в Воронеже. Доживаю в Баку.
Школа наша, тоже 17-я (нынче 16-я зачем-то), не центральная. Как на воронежца смотрит москвич, так и на нас смотрели сверстники из более счастливых (им так казалось) городских школ, когда мы встречались волей случая где-нибудь в их краях. Но это они. А мы жили, учились и не завидовали. У них своя свадьба, у нас – своя. И не хуже.
Семнадцатая школа возвышалась своими четырьмя этажами над частными домишками, садами, огородами, заборами, улицами и улочками окрестностей. На пару вместе с разрушенной не до конца церковью, стоящей чуть поодаль. Не думаю, что это сделали немцы за несколько месяцев оккупации. Это сделали сами мы до немцев. Место, опять же нами, не немцами, было выбрано для церкви хорошее – со стороны реки, заливного луга, низинных улочек она была видна, стояла почти над обрывом, и звон колоколов когда-то разливался далеко окрест. Но не в мои годы.
Я пришёл в третий класс этой, новой для меня, школы в 60-м году. Сталинизм почти искоренили, застой ещё не подошёл. Аккурат, посередине. Как потом сказали, была оттепель. Девчонки и мальчишки уже давно стали учиться вместе, в одних школах и классах, об этом нам всё время пело радио: «Идём по общей лестнице, звонок услышав громкий, ровесники, ровесницы…». Пришёл в новую школу. После нескольких лет побывки-житья-небытья-счастья-несчастья в Азербайджане у бакинской бабушки и отца мы вернулись с мамой восвояси, на улицу Героев революции, недалеко от стадиона «Динамо». К деду и заболевшей бабке. Её ударил паралич, но она вскоре начала вставать и передвигалась, выходила с палкой на улицу, кричала мне вниз на реку, чтобы шёл домой, стирала и готовила здоровой рукой, а другую прилаживала для помощи. Маме отвели отдельную комнату с дверью, а я спал и готовил уроки в главной, с телевизором «Рекорд-12», двумя окнами на улицу, дубовым столом для гостей, школьных учебников, тетрадок и, как потом оказалось, для гроба тоже, в который положили лет через восемь мою воронежскую бабушку. Ещё была спальня деда и бабки, кухня с печкой, сенцы, светёлка в сенцах, в которую дед какое-то время на зиму ставил ульи с пчёлами, пока они были, сарай, небольшой сад-огород. Ну, об этом я уже писал.
За два года до 1967-го, года нашего выпуска, после восьмого класса, я с мамой переехал ещё раз, сразу после летнего месяца, проведённого в Баку у разведённого с нами отца. Переехал к новому, неожиданному дяде с двумя детьми, жена недавно умерла, на Клиническую, тоже, в общем-то, опять недалеко от «Динамо». Но школьные мои годы мне почему-то видятся только на Героев революции. На Клинической была собака Джульбарс, долгое время нервные истерики перед сном моего сводного брата лет пяти, но не мы с мамой были в этом виноваты, а запущенная душевная атмосфера дома, потом это успокоилось, очень вежливый со мной дядя, который хотел стать моим вторым отцом при живом первом, но так и не стал, и мои половые возрастания, оканчивающиеся прижиманием к стенке, когда дома никого не было, моей сводной сестры, ровесницы. Она училась в другой школе.
Вот и последний школьный июнь. Я пришёл на выпускной. Поздравляли, говорили приятные и торжественные слова. Уже под танцы странно-любимый мною учитель физики Пётр Андрианович («странно» - потому, что половину его предмета я почти не знал (астрономию вовсе), не учил, а половину знал отлично), пригибаясь к моему уху от грохота музыки, посоветовал мне поступать в Воронежский университет на геофизику в ответ на мои слова о желании поездить, людей посмотреть, и этим укоренил мою жизнь на несколько десятилетий вперёд, потому что я послушался его и поступил в августе на геологический. Но сейчас не об этом.
Сейчас наступила тёмная летняя ночь, год 67-й, окраина старого с сиренью кладбища, на котором уже лет пятьдесят, как не хоронили, это можно было распознать по плохо разбираемым надписям на плитах и крестах. Раньше всегда так было: кладбище и церковь.
Волейбольная площадка уже закончилась, она была ближе к школе, а мы брели ещё чуть дальше - здесь уже была полная тень под большими деревьями.
Деревья были каштаны. Весной, ближе к концу, они хорошо, дружно цвели белыми пирамидками, устремлёнными вверх, осенью под ногами лежали тёплые, тёмно-коричневые плоды в лопнувшей буро-зеленоватой кожуре с иголками. Говорили, что есть эти каштаны нельзя. Это другие, не парижские, которые потом едят всю зиму, запечёнными на огне.
И тихо. Улица в стороне, частные дома спят, у них нет выпускного, а здесь таинственно и непонятно. Где-то на втором этаже, в актовом зале, продолжается, догорает наш выпускной вечер. А нас четверо: две девочки и два мальчика. Мы как-то странно подобрались в тот вечер. Ни с Таней Зарубиной, ни с Люсей Филипповой ни я, ни Юрка Дьяков не встречались. Я отмечал и ту, и другую, но не встречались. С Савельевой я разошёлся полтора года назад. Прямо на выпускном, прямо за минуты произошли какие-то сдвиги-перекосы. И в сознании, и в поведении нашем. Пришла пора всё как-то заново переосмыслить? Тебе? Может, были у народа какие-то давние традиции переосмысления своего существования в этот день выпускного, но я не знал о традициях. Может, девочки знали? Тебя просто подтолкнули к новой жизни походом к тёмному кладбищу.
Юрка Дьяков, в отличие от меня, и другими девочками особо не интересовался, но как-то мы оказались вместе с самого начала вечера. Я был сам по себе. И он. Он жил совсем в другой стороне, на Кавалерийской, у реки, почти под школой, куда по весне бежали все ручьи, а потом вода затопляла всё, что можно. Просто мы с ним сошлись в тот вечер. Почему? И наша с ним сходка в этот вечер тоже была неожиданной. В волейбол вместе играли, иногда нас, его и меня (один раз вместе), приглашали девочки на дни рождения. Там были еда, пирожные и танцы в полутьме. Юрка мне был симпатичен.
Один раз я играл в волейбол в школьном зале уже после уроков, и у меня украли новые туфли. Мама их только что из Москвы привезла, они мне нравились. Тогда не каждый день покупали мне туфли. И даже не каждый год. Хоть и рос.
Закончили играть, я подошёл к низкой длинной скамейке переодеваться, а туфель у скамейки не было. Было неожиданно, неприятно и непонятно, что делать. Дьяков тоже тогда играл. И, значит, он больше других посочувствовал, если пошли мы с ним вскоре вдвоём под горку от школы, я в кедах, думая, на одного парня повзрослей, который, как и Юрка, тоже жил на Кавалерийской у реки. Снегирёв. Он слишком близко сидел к туфлям в зале, а потом ушёл, не дождавшись окончания. И вот, ещё не дошли до его дома, а он нам навстречу идёт с газетным свёрточком под мышкой. Свёрточек по форме кое-что напоминал, как и верёвка, подвешенная к дверному колокольчику домика Совы. А я сам напоминал Осла, проспавшего свой хвост. Скорее всего, они! Уже продавать намылился? Остановились. Вскоре согласился он с нашими подозрениями, долго не упирался и отдал свёрточек. Вот так Юрка помог мне. Это маленькая зарубочка на память о нём.
Чего-то сообразили мы с ним и выпили. Наверное, где-то рядом со школой. На выпускной же идём.
Вовки-Козла, с которым я начал распивать портвейн классе в седьмом, со мной рядом уже не было, Вовка пошёл учиться на повара после восьмого класса, ушёл от нас.
Потом с Юркой, он впереди, полезли по пожарной лестнице, потом ступили на карниз, открыли окно и прыгнули в зал, прямо к танцующим. Нужен был подвиг, не только же портвейн пить. Всё можно! Потом стало скучновато. Потом как-то оказались вчетвером и не в школе, а в темноте.
И тут Танечка Зарубина, одна из двух девочек, стоящих под деревьями, сказала нам с Дьяковым при пустом и несмелом с нашей стороны разговоре, что поцелует того, кто обойдёт сейчас вокруг чёрного кладбища.
Зимой, вокруг белого кладбища с засыпанными снегом кустами сирени и кое-где остающимися холмиками могил, мы бегали на лыжах на уроках физкультуры. Я хорошо бегал. Даже на соревнования отправляли. А вот ночью вокруг чёрного… Да ещё недавно мальчика убили… Пока я раздумывал над словами одноклассницы, Юрка молча ушёл в темноту и обошёл. Но разврата не было потом, хоть мы и были, разгорячённые выпитым. Постояли, постояли и вернулись в школу. Даже не помню, точно поцеловала Таня его или нет. Потом были ещё сидения в пустом тёмном нашем классе без электричества. Парочками. За партами. Савельева Юля села с Олегом Шамаевым, вернее, он к ней подсел. Тоже никогда не встречались! Встречался я! Да что говорить…
Потом, к рассвету, пошли группами гулять по городу. Но я не пошёл с группами. Не пошёл с Савельевой. Я пошёл с неожиданной девушкой, с которой сидел в классе. С Люсей Филипповой. И опять ничего между нами не было. Сидели на скамье в Первомайском сквере, где были летний кинотеатр и цирк-шапито, потом захотелось спать. Её голова была у меня на плече. Я смотрел на слегка виднеющуюся грудь девочки. Она спала, а я ещё нет. Потом пришёл рассвет. Вставало дневное светило, начинался ясный день. Мы слились с другими гуляющими. Одна, особо ушлая девочка, недавно пришла в наш класс, принялась подтрунивать над нами с Люсей, намекая на что-то сверхъестественное, происшедшее в эту ночь… Но ничего не было. Только скамейка в Первомайском и усталая от вечера девочка.
Танюшу Зарубину судьба спустя несколько лет увела в один южный город Волгодонск с его атомной станцией, и следы её совсем затерялись. Люся Филиппова удачно нашла спутника жизни, родила ему и себе хороших, умненьких дочек. А они – и так далее. И что интересно: одна дочка потом вышла замуж за Юру Прохорова, то есть, почти за меня, школьного. Меня ведь тогда тоже звали Юркой. Юрка Дьяков, как говорят, ехал несколько лет назад по дороге на мотоцикле, стало неважно с сердцем, остановился, присел под дерево и умер.
А ведь Бэла похожа на Таню, ну, на ту, которая предложила нам целоваться, если мы окажемся храбрыми! Блондинки с рыжеватиной, конопушки, очарование, в карман не полезут словечко отыскивать. Да ещё и подтолкнут. Кому-то ведь надо толкать.
Но ничего ведь не было. Оттого и хорошо сейчас?
Из писем Люси Филипповой.
«…Я тебя долго искала по имени Юра. Но вспомнила, что ты Георгий, а забыть я тебя не могла по той причине, что моя дочь Юля (!, как Савельева) замужем за Юрой Прохоровым (!), так что мир тесен…».
«Юра, привет. Надеюсь, ты меня ещё не забыл. Извини, что давно не писала, т.к. половину лета жила на даче и дома была наездами. Хочу тебе рассказать, что мы с Юлечкой Савельевой ходили в мае месяце к нашей школе. Там сделали очень красивый мемориал на кладбище. Оказывается, там похоронены воины с войны 1812 года. Сделали красивые надгробья, построили красивую часовню. Сделали, что-то вроде парка. Очень красиво там. За школой, где раньше был какой-то сарай, сделали большую спортивную площадку. Потом мы с Юлей дошли до "Редькина" магазина. Магазин сломали, улица всё та же. В общем, вспомнили молодость. Потом мы были в нашем парке Динамо. Он был много лет заброшен. Сейчас его восстановили, он стал еще красивее, чем был. Очень много роз, лавочек, прудик цел. Зеленый театр, сделали заново и теперь туда приезжают артисты, дают концерты. Мои внуки часто ходят туда гулять…».
Это тоже сделали мы. Не немцы.