Знаешь, кто Я? Сморщенный кусок еще влажноватой кровавой плоти, появившийся немым, еще не в циферблате, отключенный от внесистемности цифр, букв, разных поддаваемых, еще прикрываемо-продаваемых корреляций.
Я гулял под потолком, наблюдая в раму окон открытых второй этажерки палаты, за зеленым въездом парадным, от дома, где криков рождения, для взрослых, как злато, как драгоценность, на жизнь и в жизнь, и как дар, и как плата.
Кто Я? Набор суповой весом 3350 граммов, незавернутый в пищевую бумагу 53 сантиметров, розовато-синюшный, почти голограммный, вроде есть, записанный на цифре зримости яблока хрусталика, отложенный как несовершенный, неудавшийся прорыв в информативность реальности, отпечатанный на подкоркости главцентра нестабильности, законнорожденный, признать недействительным. Отменяется рукопожатие поздравительное, салютирует белая косорукая, вот и свиделись, ненаглядность вопрошателя и вседарителя.
Где Я? Все в той же серости, под белым небом и окном цветаво-узорчатым, не младость, старческое, усато-бородатое, как же суетится, мир человекообразных, за набор суповой, без дани богово, ведь не принято, поругательно. Красочно там, весело, без поникшей паники, без лиц озабоченных мирским и коммунистическим. Продолжение партийных норм и стараний, без портящийся статистики, привести, перевыполнить, сделать нереальное действительным, только не машина грамольная (громадина крамольная), в составе 15ти союзников, под управлением Бровистого, на переход ново-недолговатого Реформатора, привести болтик в системное управление старалась, а молчаливые уста вопрошания утробы созревшей, на воздаяние, и реализовался план, не человеческой коммуны правительства трибун смавзолейческих, а конусов пирамидально-однооколетающих, внерадарных волн уловления.
Отступление, от захламленности мыслетворчества, к анализу пунтакционной безграмотности, в житейское, тогда еще общное, одно-народно-партийное, не богоугодное, тайное, творимое под покровом Богородным, вопреки, канонам и законам, являемо правонарушением, каралось отлучением от рая и его же изгнанием из земли обетованной, дожились, до ручки отвинченной и потухшей лампочки, где собака Павлова, помудрее насиженных и забитых пустыми маразматиками, творила эдем на земле в цепях идолопоклонения, не будем начитывать хулу и поругательства, о мертвом либо хорошо либо в рот тряпочку, как и тогда и заведено, хотя нет, работали без умолку, не санитары древовы, стукачи окаянные, заслужить крошки благодарности, цветные фантики и сантиметрик на лестнице к "пластдарму", для меди над головой нимбовой оболочкой, да…красиво пишется история пальцами, как вилами, в казане бурлящем маслицом, которое Аннушка, по своей неосторожности, имела свое право опролить на земелюшку, грешную, для собирательства, тех же выбившихся однопартийцев, угодных одному, вождю, да какая там разница, пока я витал в белоснежно-потолочном маразме минутности, оболочкой живо-бездыханной.