(по Светонию)
Калигула повелел иллюминировать город ночью.
Каждый балкон, веранда и двор превратились в сцену.
Он заставил сенаторов одеться, как проститутки –
тугие юбки из шёлка, накладные ресницы.
Вплоть до матрон, втиснутых в мальчуковые шорты.
Марк Севе́р, однорукий
ветеран пограничных гибридных войн,
был вынужден ковылять по арене цирка,
атакуя льва плюмажем из перьев.
Плюмажем! Мы были поражены.
Если все мы были актёры, кто же был зритель?
Император выбрал меня, меня, меня и меня
и спал со всеми. Он был пассивен,
как стойка кровати, но выставил список
пожеланий, подписанных нами заранее.
Рабы – только что бывшие брокерами
или страховыми агентами – тащили
триремы на спинах до Рима. Паруса раздувались
на всех наших семи священных холмах.
Это когда-нибудь кончится? Мы были покорены.
Каждый вздох был сагой,
если вы хотели дожить до финала.
Мы больше не мылись, не чистили зубы,
не расчёсывали болячки, всё – он, он и он.
Это Кассий Херея убил его –
тот шепелявый трибун – он звал его: «педик».
Император лежал в луже крови.
Мы все были в трансе. Всё, что нам оставалось –
состязаться – кто больше припомнит пророчеств:
безголовый петух, метавшийся целое утро,
рождённый безглазым котёнок, огромная туча,
тщедушная тучка, туча, точно кулак.
Хроникёр слушал всё это много часов,
поскрипывая стилом, наконец
ему надоело, нам – тоже,
так началось для Калигулы медленное умирание –
Калигулы, кто, говоря о пленном, приказывал:
«дайте ему почувствовать, что умирает, реально».
*
Теперь мы беспомощны, как всегда,
перед лицом заката, детского плача,
птичьего пения, бриза, наших крутых семи холмов.
(с английского)
CALIGULA
(after Suetonius)
by D. Nurkse
Caligula ordered the night city illuminated.
Every stoop, porch, or balcony was a stage.
He made the senators dress as prostitutes –
tight silk skirts, paste-on eyelashes.
Up to a matron to wriggle into a boy’s shorts.
Marcus Severus, one-armed veteran
of our labyrinthine border wars,
had to hobble into the amphitheater
armed with a plume, and attack a lion.
A plume! We were fascinated.
We were all players, who was the audience?
The Emperor chose me, me, me, and me,
and slept with us. He was passive
as a bedpost, but listed his demands
in documents we had to sign in advance.
Slaves – who had been stockbrokers
or insurance agents a moment ago –
carried triremes on their backs to Rome.
Sails billowed above our seven sacred hills.
Would it ever end? We were enthralled.
Every breath was a saga
when you long to skip to the finale.
We no longer washed, brushed our teeth,
or picked a scab – just him, him, him.
It was Cassius Chaerea who killed him –
that lisping tribune he called ‘pansy.’
The Emperor lay curled in blood.
We were mesmerized. All we could do
was compete to reconstruct the portents:
headless chicken racing all morning,
kitten born without eyes, huge cloud,
tiny cloud, cloud like a fist...
For a few hours the Chronicler
listened and scribbled, but soon
he grew bored, we bored ourselves,
so began Caligula’s slow death –
Caligula who so often said of a captive,
‘make him feel he’s really dying.’
*
Now we’re helpless as always,
faced with twilight, a child crying,
birdsong, the breeze, our seven steep hills.