СНЯТОЕ С ЯЗЫКА
О чем будет эта книга? Книга, которой не будет. Книга, которая будет сопротивляться бытности (люблю это слово...) книгой. О чем буду я в этой книге? О ком буду я..?
_______
Моя подруга отвечает мне. Она вторит мне выброшенностью себя в мир (прошу, не надо ассоциаций с...), обокравший ее на родной язык (mother [!] tongue), но давший ей мир по ту сторону мира, бытие по ту сторону бытности-собой, со-бытие-с-тем-чего-нет, бытие собой-которой-нет, как и этой книги. Моя подруга, таким образом, читает мою книгу, которой нет, будучи той, кого нет, не-будучи. Этой книги нет, но мы читаем ее. Мы прочли ее задолго до того, как она была написана, перелистывая друг друга в бестелесности со-резонирования, отражаясь друг от друга лучами любви, которой нет.
- Это ли ты? - говорит она мне. - Это ли ты?
Я молчу в ответ - молчу не молча - чтобы не запачкать словами со-бытие. Разводя мосты ладоней, отправляя в недалекий полет кисти рук, я замедляю движение этих буйных бумерангов, прежде чем, вернувшись в поле зрения, ввернув зрение обратно в рабство перспективы, они выплеснут себя многоточием фразы, которая исцелит мою подругу от того, что в ней есть такого, что тщится не-быть вместе с нами в этом сокровенном со-бытии, в этом превращении из ничего в ничто.
Я не приложу ладоней к ее темени и не проведу большим пальцем вдоль водораздела усталого лба. Не разглажу белье морщин настойчивым движением в сторону пульсирующих висков. Не наклоню резко голову и не захвачу в заложники нижнюю часть затылка. Ума не приложу. Не уложу ребенка в ней спать, пожелав ей спокойнейшей из ночей, той, после которой уже не взрослеют. Этого не случится.
_______
Звуки и запахи черпают из нас вдохновение, черпаком непредвиденности зачерпывают бестелесность со-бытия из наших несуществующих тел, из не-бытия-нами. Звуки и запахи запасаются терпением перед тем, как излить себя в мир, притворяющийся существующим, в мир не терпящий не-существования, не терпящий существ, лишенных сущности, сути. В этом мире не место тем, кто не занял в нем место (и не бьется за это право), тем, кто неуместен, без вести пропавшим, тем, кто безмятежен в безвестности.
Но вот ее сущность дает о себе знать - она желает знать, кем я возомнил ее в этой книге, которой нет! Кем я возомнил себя? Кем возомнил себя тот, которого нет? И мне остается возлюбить ее сущность, не отречься от того, чего нет, из-за сущности, которая мнит себя таковой, не пойти по легкому пути отрешения от нее. Мне остается утаить от нее смысл, чтобы и он внезапно не возомнил себя таковым (смыслом то бишь), чтобы она не заподозрила то, что пробьется сквозь толщу бестелесности, со-бытия, в осмысленности, в наполненности смыслом, чтобы она не приняла то, что родится на тьму (читайте же дальше!), за то, чем оно не является, за то, что оно обозначено явленностью, явностью того, что оно является чем-то существенным, чтобы она не приняла голого короля сущности за путеводную нить, ибо нити, которыми связаны ее руки, не ведут никуда кроме связанности, не связности, как та, которой кичится речь, но развязности-в-связанности, бессвязности-в-связи-со-мной.
_______
Мне снится моя подруга. Мне снится снег. Я люблю их обоих - одну в ее отчужденной обособленности (таким может быть лишь тот, кто встретился взглядом с чужаком на чужбине, кто минусом своей незаземленности помножил себя на минус кочевничества чужестранца, кто захлебнулся объятием, поспешив поместить в него все свое странствие); другого в неисчисляемости себя, в присутствии во мне, присутствуя вовне, в отсутствии места (как те два чужестранца). Теперь мое странствие не так странно, теперь оно вне стран и пространств, оно вне-пространно, ведь нас уже... трое?
Снег прилипает к ресницам моей подруги, спускаясь с небес в преисподнюю мира, притворяющегося существующим, погрязая неисчисляемостью себя в исчисляемости всего, чем возомнил себя мир. В испуге он спешит растаять, пересечь грань видимости, за которой миру уже будет его не достать, ведь видимость для него (для мира) - мерило бытия. То, чего не видно, не существует; то, чего не видно, не существенно, не насущно. К счастью, у снега есть пути отступления: воспользовавшись редким моментом счастья моей подруги (она умеет радоваться тому, чем богаты), раскрепощенностью ее улыбки, он непринужденно проходит кордоны зубов и на мгновение сливается с нёбом, сливается с ним, лишь с тем, чтобы соединиться с нами по ту сторону видимости, в везде-но-нигде-сущем со-бытии.
_______
Моя подруга - оттуда, где стволы деревьев охотно скрывают междометия пространства в своих промежностях, размежевывая свою таинственную слитность лишь для того, чтобы сделать очередной вдох, урвать кусок облака, которое, проплывая мимо, зазевалось и зацепилось за сонливые кроны. Ее шаги и сейчас отдают шуршанием листьев, которое прилипло к ее походке. Листья из прошлого тянутся за ней сырым и простуженным шлейфом, не давая ей возомнить себя чем-то, что не имеет к ним отношения, чем-то, что само по себе, что имеет отношение лишь к самому себе и, вступая в отношения с чем-то, что не является ей, думает, что этот новый союз - ее заслуга. Листья из прошлого шепчут ей под ноги, что ее на самом деле нет, потому что и их нет (они ведь из прошлого, а все, чего нет в настоящем, не существует). «Смотри, - шепчут они, - зато ты нашла себя в книге, которой нет».
Сырость - лучший склеивающий материал. Не желая расклеиваться, листья отказываются от бытности-самими-по-себе, предпочитая последней бытность-в-слитности, они тянутся из прошлого бывшестью-в-слипшести, слитностью пришлости. Сливаясь в поцелуе, сыреют губы и сырость эту наносят на сухость момента. Наливаются сыростью засохшие междуречия тел, междулетия чувственного застоя, и, отсырев, тела уходят в запой воспоминанием об утробе. Если любить, то взахлеб, если со-быть, то внахлест... как те листья. Поэтому со-бытие - квинтэссенция сырости. Быть вместе не значит быть-в-месте. Быть вместе - значит тянуться друг к другу шлейфом листьев из прошлого, слитностью того, чего нет, слипшестью губ и ресниц будучи ближе друг к другу, чем засохшими чернилами соглашений о близости. Ведь близость не проведешь, она на такое не согласна. И ее несогласие высмеивает сухость формулировок, нанесенных на двухмерность соглашения, на двухмерность, отменяющую пространство, а ведь близость не может существовать вне пространства, вне пространства, которого нет. Поэтому моя подруга смачивает свои губы и горло снегом - чтобы быть со мной вместе, не в месте, не вместо, но только лишь, именно.
_______
Бытие вместе, со-бытие есть неразрывность-в-разрозненности. Разрозненность сбивает с толку, ибо как может иметь место неразрывность, если в самом сердце ее присутствует разрозненность? Как могут тела быть ближе друг к другу, чем каждое из них само по себе по отношению к себе, если их разделяет пространство, которое - ведь так? - ни с чем другим не спутаешь? Ведь не спутаешь же пространство, пустоту, разводящую порознь, пустоту рознящую, разрывающуюся между теми, кого она рознит, с тем, когда переплетаются тела, когда пространство отступает перед близостью, которую тоже ни с чем не спутаешь? Близость ведь не дружит с пространством, не так ли?
Но вот близость прорастает внутри плющом, диким виноградом неизбывности, неизбытности, навязчивостью идеи о том, что пространство неизменно заложено в близости. И тело уступает незыблемость своих границ чему-то, о чем оно не ведает и ведать боится, неизведанности себя как чего-то, что, оказывается, о своих границах не догадывалось, чего-то, что по неизвестным ему теперь (!) причинам мыслило себя в рамках этих самых границ, а вне рамок себя не мыслило. Вне рамок же, оказывается, простирается пространство, которое простирается как вовне, так и вовнутрь того, что себя мыслило и мыслью отрекалось от пространства, которое вне и внутри, но самое главное - поверх границ.
Именно поэтому близость испытывают - испытывают себя на прочность близости, на воспламеняемость от нее, испытывают на себе последствия от нее, последствия, которые заключены в ней, как осколки в стеклянной вазе. Близость - это испытание. Испытание пространством, которое, с одной стороны, размывает границы тел и понятий, но, с другой стороны, обостряет чувства, позволяет ощутить близость острее и больнее, чем в оковах объятий, чем в обманчивой сиюминутности тактильности, чем в затхлости слов, самоутверждающихся лишь в замкнутом круге утверждений и отрицаний. Поэтому, когда моя подруга спрашивает меня, о чем я думаю, как мне объяснить ей, что мои мысли, в которых нет ее, ведут меня к ней кратчайшим путем? Как мне объяснить тебе, что, тасуя колоду образов, мыслей и воспоминаний, лишенных общего знаменателя, я обращаюсь к ней - моему солнцу - обветренным лицом, ищущим света?
_______
Утопая по щиколотки в темно-желтом песке, я созерцаю ярко выделяющиеся на фоне нервозных туч безапелляционные цвета торговых контейнеров - цвета, которые нельзя ни с чем спутать, ни с каким-либо другим цветом, ни с чем бы то ни было другим - красный-контейнер-в-себе, зеленый-контейнер-в-себе, квинтэссенция капиталистического дрейфа к эпицентру крушения смысла. Каждое мгновение, каждый шаг, обезображенный мнимой неторопливостью (за которой скрывается бесцельность сиюминутного и вообще движения), наполнены потерей равновесия, равномерно размазанной по полотну моего созерцания, задевающего днищем временных рамок (надо торопиться в аэропорт) мантию планеты, в такт которой я теряю равновесие в этом песке. Мой вес равен чему-то, чего нет, чему-то, что противопоставляет себя урчанию тектонических плит, отзывающемуся в этом песке, в аскезе песка, в аскезе меня, утопающего в нем по щиколотки, преступающего закон тяготения к себе подобным, не подобающего им и, таким образом, перестающего быть им подобным. Оксюморонообразность такого бытия, бытия-в-себе, не-бытия-с, но в то же время бытия-тем-кому-предназначено-быть-с, ищет пристанища в жирном клокочущем мазке черной воды, подчеркивающей нарочитым фасом мою ничтожность, ничто-меня, ну-что-ж-ность нашей незапланированной встречи, капли в этом самом море.
Драматургия несопоставимостей - меня, контейнеров, моря, каждого из нас на фоне остальных обывателей мизансцены, затаившейся на задворках Вселенной - вылупляется в ощущение набухшести, и подобно почке по весне я выхожу из собственных берегов. Я кричу и пою контейнерам и морю, раздвигая ребра и выпучивая глаза, как рыба, которую это самое море выплюнуло на блеклый песок, выплескиваюсь из ведра своих неясных очертаний таинством причастности всего ко всему, со-причастности бытия-к-себе.
Так я утопаю в моей подруге, погрязаю в топях размытости ее очертаний, второпях, очертя голову ныряя языком в бездну бесстыжего рта, в стужу ее прошлой жизни, дышащую мне в спину скованностью ее движений.
_______
Совсем недавно мы шли рука об руку, но порознь, сросшись, но не породнившись, не обнявшись - лишь прислонившись друг к другу, не слипшись осями, траекториями движения, но прильнув друг к другу, как два магнита, выброшенных вовне отголосками большого взрыва, столкнувшихся под влиянием стечения обстоятельств и теперь безвольно летящих к земному ядру под их бременем. Но теперь скулы моей подруги расслаблены, и ее бедра лакают прибоем мои, не боясь расстояний, не проваливая экзамен по географии, не натягивая меридианы на полюса страхом свободы, которой у нее никогда не было и о которой она не хотела слышать. Слышишь? Слышишь ли ты меня, моя пустынная волчица? Твой танец, обрамленный шорохом соскабливающейся с пальцев ног кожи, отражается эхом в моей груди и в моем позвоночнике, твои ступни наступают на них, оставляя на них следы, которые не сумеет стереть наждачная бумага времени. И под этим давлением моя грудь превращается в виноградную лозу под ногами грузинской женщины где-то там, в горах Кавказа, и с каждым нажимом моя любовь к тебе расплескивается наружу словно сок и в срочном порядке ищет сосудов творческого созидания, в которые можно было бы вылиться, чтобы ты смогла испить из них и наполниться новыми силами, чтобы создавать самой и делиться с миром твоей бесконечной любовью, твоей бесконечностью.
_______
Твой образ вбирает в себя все образы, образуя зазоры меж усталых персон в виде моих прикосновений. Твой взгляд холоден. Твой тон неправдоподобно и саморазоблачающе уравновешен. Падает занавес век, и только теперь начинается диалог, только теперь я чувствую тебя, в молчании, которое не ищет ничего кроме преходящести момента. Только теперь, припав губами к вымени первопричинности, мы сосем млеко молчания, чувствуя, как тепло изначальности нисходит по нашему горлу, растекается по нашим статичным телам, троянским конем молекулярного движения, которому чужда субъективность и ее национальные границы. Эту субъективность, паразита жестокого и прекрасного животного начала, я выкуриваю из тебя, как обозленного бандита, забаррикадировавшегося за семью замками цивилизованности и которому нечего терять. Она (субъективность) слизывает песок отмеренного ей времени с верхней губы, не собираясь сдаваться. Но жизнь не оставила мне надежды на язык, положив конец утопии понятий и ценностей, которую с таким трудом взращивала во мне человеческая культура. И теперь, погруженный во тьму, где нет ничего кроме материи и любви, я говорю на языке, лишающем меня пресловутого смысла.
Во тьме видна лишь тьма, а значит есть полный доступ к истине, значит видно все и вся. Мир лживых объектов, созданный светом и игрой его отражений, не заслоняет несуществующий горизонт. Во тьме я вижу твою тьму. Во тьме я вижу тебя, лишенную контуров, во всей наготе обращенности тебя вовне, во всей красе и взаимопроникаемости тебя и материи. Я вижу банальность нашего со-существования, его насущности и естественности.
Читай меня медленно, немедленно, не ленно, но величественной и в то же время неискушенной поступью лавируя между символами, неосторожно роняя шаги на весы ожидания встречи, наполняя линии, обезображенные прямыми углами, потаенным, иным смыслом, наполняя им и меня, так, чтобы сквозь непререкаемость нашего со-резонирования сочилась кровь из твоих покусанных ненакрашенных губ. Эта невообразимая игра слов... игра в слова... игра со словами... Я пишу так, будто вяжу бесконечный шарф, который тянется из черной дыры меня во тьму, которая всегда рада письму, как земля рада извержению вулкана. Как ты рада мне.
Но вот мы на выгоне. Каждый вспарывает полотнище своего концлагереобразного пастбища, прокладывая путь к себе, путь, лишенный осмысленности конечной цели, лишь облаченный в полиритмию бега и зачерпывания пыли в извилины аккумулирующих тепло подошв. Самое время напасть на мой след. Что за напасть? Впасть в спячку или пропасть? Равнина или пропасть? Зашиться в парнокопытный испуг или... Самое время разбиться о скалы неизбежности, вытечь из недр себя словами, написанными кровью - нет, не клятвами, не этими пережитками рабства, в которое мы рождены и бежать из которого можно лишь в ничто. Из «некто» в «ничто-жество», но не то, что является обратной стороной «бо-жества», не это антропоцентрическое «у-бо-жество», что кормится крохами самобичевания, высасывая последние соки из дышащих на ладан экосистем, а то, чей взор не похоронен в фашизме вещей, бесконечно блуждающий, терзаемый прекрасным, измученный творческим поиском и человеческой глухотой взор. Лови его, как стрекозу в сачок первородного греха... Раз, два, три!
Пространство визжит в унисон со скрипкой на задыхающемся стыке между твоим закинутым назад затылком и несущей стеной, между задворками твоего сознания и соседским вечерним телепросмотром. Стоп-кран вожделения, украдкой карающий нас, людей, разбредшихся слишком далеко по миру и теперь ищущих тепла в объятиях собственного безумия. Я снимаю с тебя одежду, как слепок с единичности, которая тут же бесстыже впивается новорожденными корнями в плоть мира. Главное не поддаться искушению и не устыдиться себя, своего морального уродства, не выставить себя на посмешище перед бытием, чье чрево никогда не разродится добродетелью, которой мы размахиваем, как белым флагом. Мы - дети самого незначительного кораблекрушения во Вселенной. И вот я плыву между мокрыми щепками тебя навстречу очередному перерождению. Я снимаю с тебя пробу, отгородившись от пошлых коннотаций сиянием Большой Медведицы. Проба тебя - это новое, росток чувств ex nihilo.
_______
Море за окном создает впечатление пережитка прошлого. Из него уже не выходят на сушу Афродиты, и Посейдоны не всклокочивают его пучину. И теперь этот рудимент внутриутробной связи зализывает раны изнасилованных побережий, выжидая момент для очередного отчаянного броска.
- Знаешь, почему Артемида была богиней охоты и одновременно - Луны?
- Почему?
- Как бы ты ни бежал, она всегда впереди, она летит сквозь лес, и ты - за ней. Я только что поняла... нет, почувствовала это. Боги никуда не уходят. Они в нас.
- А что с Луной?
- Луна летит сквозь лес. Как стрела богини, пущенная ей же в саму себя.
- … луна летит сквозь нас.
Имя моей матери щекочет меня изнутри. «Морское оно, морское!» (Цветаева)
_______
Мои буквы, написанные моими пальцами, сошедшие с их кончиков, сходят в могилу тебя. Глыбами сиюминутности, мимолетностью всего человеческого, нечленораздельностью его попыток познать себя и окружающий мир, окольностью любых путей, проложенных языком и его неумелым подмастерьем - сознанием. Все буквы маленькие, даже если кажется, что они большие. С другой стороны, даже если кажется, что они маленькие, но они - вся твоя Вселенная, ничто им не помешает продолжать таковой быть, никакой посторонний звук не пробьется в твои недры сквозь стену языка. Но мы не ищем легких путей: ты вбиваешь меня пальцами - паль-ца-ми - в свои поры гвоздями слов, смысл которых кроется не в филигранности их расположения относительно друг друга, но в их пронзительности. Для того, чтобы читать между строк, не обязательны строки.
- Во Вселенной всегда есть возможность замкнуть круг и реинкарнировать. Мои пальцы при мне, и они воскрешают из мертвых.
- Я знаю. Я чувствую.
_______
Только женщина может позволить себе смеяться над собой, ибо ей нечего терять. Она не боится упасть в грязь лицом, в зеркале которого она себя никогда не видела. Как можно узнавать себя в рукотворности очарования и хотеть жить и творить, думать, что хочешь жить и творить, паразитировать на способности букв выстраиваться в шеренгу смысла? Канализировать лобовое столкновение с миром в концентрированные (эскцентрические!) потоки любви? Такие потоки не каждому по плечу. Не каждый захочет взвалить на себя ношу, чей вес может убить на месте.
Конечно, дело не в книге, не в буквах, вгрызшихся в страницы, по которым еще течет сок срубленных деревьев. Вещь лишь называет своими именами то, о чем хочется забыть, но что навсегда превратило шелковый жизненный путь познавшего в груду битых бутылок. «Женщина есть нечто еще более ничтожное, чем вообще ничто» (Елинек). Ведь ей рассказали, что женское золото - это то, что блестит, заткнув пробкой гендерной идентификации ее космос, чтобы она никогда не заподозрила его в том, что он течет по ее венам.
И ты танцуешь меня на осколках, рисуешь меня ими, поешь меня с зеленым кусочком стекла в горле, который твоя слюна не успеет сточить раньше, чем твой родник окончательно высохнет. Пока же ритм твоего пульса задает взбучку твоим ногам, подгоняет тебя, как лошадь, которая бежит ради бега, ради любви к нему, вздымая клубы пыли в лицо падких до зрелищ стервятников твоего прошлого.
Но вот уже ты несешь меня прочь от этого своего прошлого, покачивая раскрасневшимся крупом, по крупинке вбирая мои синкопы в туманность своего позвоночника. Только так можно объездить лошадь.
_______
Красота заставляет себя видеть... Mise-en-abyme окон ночного экспресса прижимает мою слюну к стенкам гортани. Восстанем ли мы из пепла? Отдерем ли от нёба внутреннего космоса плавленый сыр этой ненавистной надежды на то, что все обойдется? Поддадимся ли искушению утолить неистовую жажду водой из таза, в котором мы стираем свое грязное белье с самого рождения?
- Мне нравится, как голос сам в себя заворачивается... не знаю, как описать, но впечатление морской раковины или рога... и как будто он где-то в море трубит, и волны аберрируют суть, так что не разобрать, и хочется подойти поглубже и расслышать.
Ты выглядишь жалкой, сбегаешь от меня в ночь, держа в руках слово «ключ», не будучи способной отворить двери, которые еще только предстоит найти, ведь эта ночь растекается по (не-)бытию в ритме Бланшо: «Творчество притягивает того, кто посвятил себя ему настолько, что оно может противостоять невозможности. Это сугубо ночной опыт, совпадающий с опытом ночи». Страх. Эта исключительно женская, мазохистская сила притяжения, вещающая на волнах подкашивающихся ног, окурков пощечин любимой руки, потушенных о бесстыжий сухой рот. Ничто не способно остановить это движение вокруг несуществующей оси, эту гармонию броуновского движения, кроме меланхолии... в мире, в котором никому не нужен космос...
- ... поэтому то, что он нужен тебе - это край обрыва, за который я могу зацепиться, и я цепляюсь за него всем своим существом. Но мне важно, чтобы ты не стеснялась держать ту дистанцию, которая позволяет тебе ощущать себя созидаемой/любимой/в экзистенциальной безопасности. Ты и твой мир важнее для меня. Опять я со своими антиномиями...
_______
- На самом деле я хочу ответить тебе без возможности отрицания.
- С чьей стороны?
- С твоей. У меня все однозначно. Это ты амбивалентен. Амфибиолентен и двоякодышащ.
- У меня атрофирована функция отрицания. Отрицание не измеряется использованием слова «нет» как таковым.
- Вот опять ты споришь...
- Objection! Спор - это нежелание сдвинуться с места. Я говорю не вопреки тебе, а в продолжение, отталкиваясь от.
- ... ибо что может быть проще - согласиться с тем, что ты моя жизнь, но жизнь не была бы жизнью, если бы не отрицала сама себя.
_______
Во мне слишком много боли, и я боюсь, как бы ты не превратилась в Атлантиду. Но ты - дитя волн, мое дитя, ты так же слепа в своих чувствах и действиях, как и я, и ты вливаешься своей любовью в мои вены. Утробные ошметки прошлого сушит солнце, смывает дождь. Я хочу верить тебе. Но я сею хаос самим своим наличием в мире. Я промахиваюсь мимо пазов смысла и нормальности, неся околесицу, как ведро с живой водой, выдавая ее за что-то светлое, сея то, что, возможно, даст неземные плоды, которые будут цвести и пахнуть космосом.
- Что мы будем делать тогда? Два куска плохо прожаренного мяса... Все. Мой заряд эндорфинов на сегодня закончился. Или дело в чем-то другом? Надо сворачиваться, чтобы не задеть тебя капающей желчью. Спи, лицо жизни моей.
- Вопрос в другом: что мы будем делать после этого. Пока все обратимо, обратимей, чем кажется. Я боюсь за тебя, потому что за мной километровый шлейф переломанных хребтов - когда-то по глупости, а потом - просто от того, что я не вписываюсь ни в один мыслимый поворот. Меня нельзя помыслить, я сам не могу себя помыслить, потому что мой взор устремлен в суть вещей, за пределы языка, но при этом я остаюсь говорящим животным. Все это опасно для жизни. Это не дешевый пафос, я правда не хочу, чтобы ты попала под мои гусеницы, но ведь будущее сокрыто от нас - это игра с живым огнем. Я ведь и сам с переломанным хребтом от всего этого. Мое состояние ничем не лучше тех, с кем я соприкоснулся.
- Ты не понял еще, что когда я смотрю на тебя, я вижу, как ты смотришь дальше? За меня, и в твоих глазах горы, и города, и женщины, пишущие прекрасные стихи о жизни после тебя. И я говорю со всеми ими в тебе. И смерть.
_______
- Я думала... что, если ты мне скажешь что-то, что я не смогу вынести? Что я буду делать? И ничего не смогла представить. Только белые ломти хлеба, как я стою и режу хлеб. Это смешно, потому что я вообще его не ем. И то, что не ем, тоже смешно. Как будто это спасет меня от ненависти к себе, подарит ощущение чистоты и правильности от развратной мякоти углеводов… Прости, я обычно не говорю это вслух, но всегда, когда я думаю о любимом человеке, я вижу его со спины.
Я завязываю тебе глаза, прислоняю тебя к стенке, не касаясь тебя. Ты ласкаешь себя, чувствуя только мой запах, заводясь только от моего присутствия в комнате. Ты ищешь любого повода, чтобы провиниться, чтобы заслужить наказание. Собираешь волосы в хвост, чтобы мне удобнее было его держать. Тебе нравится, когда держат голову.
- Это происходит мимо сознания, так что я вряд ли смогу остановиться, даже если захочу. Так медведица задирает своего партнера, кусает его за уши, дерет бока, проверяя, насколько он адекватен, не убьет ли он ее в процессе.
- Может, и убьет.
_______
- Не нужно никуда уезжать, чтобы понять, что тебя нигде не ждут. Чтобы потерять себя, не нужно даже выходить из комнаты. Границы дают иллюзию перемен.
- Это так же верно, как и то, что не обязательно попробовать то, что делают в порнофильмах, чтобы понять, хочешь ты этого или нет. Грань размыта, но она есть. И наличие грани можно ощутить, только переступив ее.
_______
Ты рождаешься и вживаешь себя в мир, меня - в тебя, себя в меня пылью на моей подошве. Ты - пыль на моей подошве, ибо что может быть ближе, чем утренняя мокрота земли, приставшая к ступням, которые только и делают, что непрестанно отправляются в путь. Ты - грязь, застрявшая между пальцев моих ног. Круговорот мира в себе.
_______
О чем была эта книга? Книга, которой не было. О чем была ты в этой книге? О ком были мы..?