Отрывок из повести «Лестница в небо»
Николая Баркова всегда тянуло в Ленинград, город молодости его родителей. Вот только дорога туда оказалась для него долгой. Барков приехал совсем в другой город, Петербург. Шёл февраль 1994 года. Казалось, город выдержал длительную осаду и теперь сдался на милость своему победителю. Что-то надломилось в знакомом всем облике. Теперь он поражал своей неухоженностью и какой-то растерянностью лиц его жителей. По улицам города уже шагал новый хозяин, молодой российский капитализм. Как грибы после дождя, то там, то здесь, на улицах и проспектах Северной столицы вырастали нелепые киоски и торговые палатки, возникали стихийные рынки. Разворачивалась смертельная схватка за передел государственной собственности, вошедшая в печально знаменитые сериалы о бандитском Петербурге. Казалось, что теперь «сильным» дозволено всё, по принципу естественного отбора и борьбы за выживание. В водовороте этих событий бурлила политическая жизнь, поднимавшая на поверхность пену, порой не самую чистую.
Поселившись с семьёй в офицерском общежитии, Барков принялся осваивать новую работу в военном научно - исследовательском центре. Теперь её и военной службой назвать было трудно. Его войсковая часть больше походила на обычное неприметное гражданское учреждение. Подобных организаций рядом с ними в Петербурге было пруд пруди, с той лишь разницей, что на проходной у них сидел не вахтёр, а дежурный офицер. Свою военную форму научные сотрудники одевали только на общие построения. Рабочий день у офицеров и гражданского персонала обычно начинался в девять часов утра, а дальше никого уже не контролировали, поскольку ценность сотрудника в их центре никогда не определялась количеством часов проведенных на службе. В зачёт шла выполненная работа: отчёты, изобретения, совершенствование опытно - экспериментальной базы, публикации в научных журналах, защита диссертаций и ещё много чего другого. Никого из начальников не интересовало, как и где это будет делать их сотрудник.
Рабочие кабинеты у Николая Баркова и профессора Ильи Самойловича оказались рядом. Профессор имел одну любопытную привычку. Каждое утро, много лет подряд, он с научной добросовестностью записывал на страницах настольного календаря температуру воздуха в своём кабинете и на улице за окном. По этим данным Самойлович потом составлял для себя перспективные прогнозы погоды. Часто, довольно интересные и удачные.
Необходимость подобных учреждений для повышения обороноспособности страны в разное время вызывала немало споров. Чаще всего, они ничем не заканчивались, поскольку позволяли благополучно пристраивать в Петербурге немалое количество молодых офицеров, выпускников академий, за которых хлопотали уважаемые люди. КПД у таких сотрудников часто бывал невелик и заключался в старательном переписывании старых отчётов под видом выполнения плановых заданий их центра. Другое дело, что рядом с ними всегда работали настоящие подвижники своего дела, видные военные учёные, имевшие свои научные школы, авторы многочисленных трудов, а так же немалое количество талантливых молодых сотрудников.
Стеснённая жизнь в офицерском общежитии тоже вносила свои коррективы, и полным составом семьи собирались только к глубокой ночи. Все последние новости и коммунальные склоки жены офицеров перетирали на общей кухне. По тому времени, самой главной темой разговоров были длительные задержки выплат денежного содержания их мужьям. Отложив в сторону научную работу, многие офицеры по осени выезжали на сезонную уборку овощей в ближайшие пригородные хозяйства. Обычно, горожанам за такую работу платили частью собранного ими урожая. Это позволяло сотрудникам делать зимние заготовки картофеля и квашеной капусты. С этого времени во всех коридорах военного научного учреждения поселялись стойкие кислые запахи, обеспечивавшие надёжное прикрытие проводившейся там секретной работы. Спустя годы, многие офицеры любили вспоминать о трудностях своего советского коммунального быта и написанных в туалетах «ночных» кандидатских диссертациях.
Теперь Николая Баркову следовало «научиться жить не торопясь», работать в общем ритме своего нового коллектива. Сроков «исполнить завтра» здесь не существовало, как и в некоторых других научных институтах. Любой документ должен был ещё «повариться» или «дозреть» на рабочем столе. После этого его следовало представить на обсуждение, где предложенное могли легко «завернуть» или отвергнуть. Тогда работа исполнителя начиналась сызнова. По первому времени, всё это показалось Баркову непривычным и непростым занятием. Он чувствовал себя бегуном - стайером, которому неожиданно предложили остановиться на дистанции и дальше пойти шагом. Сбив взятый ритм, спортсмен терял привычное ему дыхание. Привыкшие к расстояниям космодрома, его ноги упорно продолжали бежать, обгоняя остальные части тела…
Теперь у Баркова появилась масса свободного времени, которое он начал заполнять знакомством с городом. Петербург с первых же дней ошеломил и оглушил его своим имперским блеском, парадным видом дворцов, улиц и площадей. Он быстро втянулся в посещение театров. «Ходить» на Евгения Лебедева, Олега Басилашвили, Алису Фрейндлих или Игоря Дмитриева доставляло ему массу удовольствия. К тому же билеты на верхние ярусы в любых театральных залах можно было найти за ничтожно малую цену. Прекрасных музеев в Петербурге тоже всегда хватало. Наверное, за последние двадцать лет гарнизонной службы у него по этой части внутри образовалась большая пустота, которую он теперь заполнял с чувством давно изголодавшегося человека. Раньше Барков даже не представлял, что так можно было служить в армии.
Слегка поостыв от первых сильных впечатлений, он принялся отыскивать для себя в городе особые символы, которые можно было сделать своими. Такой предмет для него действительно скоро нашелся: серебряный ангел с купола православного храма святой великомученицы Екатерины возле Тучкова моста. Барков шёл по Васильевскому острову и каждый раз, мысленно общался с ним.
Иногда он просто бесцельно бродил по улицам, разглядывая мемориальные доски и висевшие рядом с ними иностранные вывески дорогих магазинов и ресторанов. На улицах и в подземных переходах бросалось в глаза обилие нищих и калек. Неустроенность человеческой жизни начиналась сразу же за фасадами парадных проспектов, во дворах и тёмных подъездах. Роскошь и нищета теперь всегда шагали рядом.
Политическая жизнь в городе отличалась пестротой, достигавшей высшего накала накануне очередных выборов. Николай Барков с интересом наблюдал за разворачивавшейся межпартийной схваткой, не являясь сторонником ни одной из них. Грязные потоки взаимной клеветы, подъезды домов, заваленные агитационными листовками. Прежняя жизнь в военном гарнизоне теперь казалась ему тихим болотом. Однажды, он оказался на Дворцовой площади, где шёл оппозиционный митинг. Непостижимым образом на нём соединились две партии коммунистического толка, анархисты с националистами. Внушительная толпа на площади пестрела знамёнами самых разных цветов и символики. В руках у людей рядом оказались портреты Ленина, Сталина и погубленного ими последнего русского государя Николая II.
Выступавшие ораторы сменяли друг друга, но их речи мало отличались. Все они дружно, не стесняясь в выражениях, клеймили действующего президента, «антинародный режим» и партию власти. Досталось от них «продажному» мэру Собчаку, американскому империализму и «международному масонскому еврейскому заговору». Неизвестно почему, но происходившее на площади вызвало у Баркова стойкое внутреннее отторжение. Он всегда сторонился в жизни скандалов и грязи. «Всё это уже было», - разочарованно думал Барков. Ему хотелось услышать для себя что-то новое, рациональное и дельное, но дальше привычного навешивания политических ярлыков и призывов «пригвоздить врагов народа к позорному столбу», дело не шло. Немногочисленная группа милиционеров наблюдала за происходящим с заметным равнодушием. Похоже, что к этому здесь давно привыкли. Политические страсти на площади кипели мирно и не собирались перерастать в потасовку.
Другая политическая акция вызвала у Баркова куда больше впечатлений. Он не помнил, по какому поводу тогда оказался в центре города перед Александринским театром у бронзового многофигурного монумента императрице Екатерине II. Там обычно разворачивалась уличная выставка - продажа работ петербургских художников. За двадцать минут могли сделать любому желающему приличный портрет.
Николай Барков увидел шагавший рядом строй молодых людей в черной форме с косым крестом и восьмиконечной звездой на рукавах. Жесткие и решительные лица, вскинутые в приветствие руки со словами: «Слава России!» У памятника неожиданно начался митинг. Выступавшие люди говорили о засилье евреев и инородцев, об особой миссии русского народа. Увидев тогда всё это, Баркову пришлось пережить сильный шок. Это выглядело попыткой открытой демонстрации силы: «Нас никто не остановит, мы придём и сделаем это». Случайно оказавшиеся рядом прохожие старались не задерживаться, опускали глаза и быстрее проходили мимо. Это событие крепко врезалось ему в память. Прежде Николаю Баркову казалось, что у русского народа имелась стойкая прививка от проявлений фашизма в любой форме. Его поколение помнило о Великой Отечественной войне, о цене доставшейся победы. Это было так естественно, как воздух, которым он дышал.
Теперь свастиками в Петербурге расписывали гранитные плиты мемориала на Марсовом поле, еврейские могилы на кладбище «Памяти жертв девятого января», продолжали рисовать их на стенах домов и в вагонах метро. На расовой и националистической почве происходили избиения и убийства. У нормальных граждан это вызывало справедливое возмущение, ведь оно происходило в городе больше других пострадавшего от нацизма. Как же можно было не помнить ужасов войны и миллионов погибших? Обвинив таких людей в беспамятстве, в обществе будут правы, но не ответят на главный вопрос, а значит, они ничего не изменят.
Николай Барков подумал, что после крушения коммунистических идеалов в обществе не возникло ни одной объединяющей идеи кроме культа обогащения. Люди тонули в потоке противоречивой информации, утрачивали ценности, ради которых стоило жить и умирать. Оставалось добавить сюда бедность и отсутствие жизненных перспектив у половины населения страны. Это разобщало гражданское общество, порождало у людей ощущение тупика и создавало почву для экстремизма. Фашизм, напротив, предлагал единство и объединение, привлекал иллюзиями стройности мышления и своей абсолютной правоты. Он выдвигал простые решения и указывал на врагов общества в лице коммунистов, демократов, продажной интеллигенции, «компьютерных хлюпиков», евреев и вообще, лиц нерусской национальности.
Теперь они уверенно шагали мимо Николая Баркова по Невскому проспекту, крепкие бритоголовые молодые парни в черной одежде и высоких армейских ботинках. Они больше не прятались, и люди сторонясь, уступали им дорогу.
Такая обстановка не могла обойти воинские части, не смотря на все усилия оградить их от политики. Доходили слухи об участии некоторых сослуживцев Николая Баркова в событиях чёрного октября 1993 года в Москве на стороне противников президента Бориса Ельцина. Из главка им слали директивы и распоряжения о необходимости усиления контроля за деятельностью офицеров вне службы. Из частей в Москву командиры слали отписки о благонадёжности подчинённых офицеров и их неучастии в политических процессах и событиях. Кажется, руководство было вполне удовлетворено таким формальным подходом к выполнению своих указаний.
Запущенный в стране процесс продвигался дальше. Николая Баркова часто не покидало ощущение театральности многих политических событий в России, начиная ещё с августовского путча 1991 года и выраставших тогда баррикад на улицах Москвы. Всё самое главное потом тихо решалось за закрытыми дверями. Об этом доходили только слухи. Участники уличных событий по накатанной десятилетиями технологии революций оказывались расходным материалом в большой политической игре. Люди гибли, становились героями или преступниками. Некоторые из участников событий даже успевали побывать в обоих этих качествах. Об одних потом быстро забывали, а других вспоминали и поспешно амнистировали.
Теперь вокруг Николая Баркова постоянно что-то происходило. Окружающая жизнь, то затихала, то снова напоминала ему стоявший на огне кипящий котёл. У политиков на военных людей по-прежнему имелся повышенный спрос. Как-то, один из его сослуживцев «под большим секретом» рассказал ему, что в стране снова готовятся важные события и скоро к власти придут совсем другие люди, патриоты, близкие к силовым структурам: «Страну сейчас нужно спасать и все честные офицеры должны быть с ними». Говорили о каких-то закрытых от посторонних спортивных базах, где специальные службы готовили молодых людей для уличных боёв. Что из этого было действительно правдой, оставалось на совести этого рассказчика. Вдобавок ему тогда ещё дали некий программный документ, который предстояло принять этой общественной организации. Барков проявил осторожность и взял время подумать, не обижая офицера своим отказом. Сработал его исследовательский инстинкт, ему стало интересно.
В полученном Николаем Барковым документе на сорока листах подробно говорилось неких существовавших «самостоятельных центрах управления миром с глобальным англосаксонским доминированием», о необходимости противостояния западным моделям цивилизации. Россия представлялась авторам доктрины особой духовной средой, в которой русский человек наделялся исключительными качествами. Предлагалось вернуться истокам русской государственности, соборно - земской системе управления. Документ не был лишён некоторых здравых мыслей, но оставлял ещё больше открытых вопросов. При этом он изрядно попахивал откровенным шовинизмом. Нет, это не могло стать его политическим выбором. Брошюра заканчивалась Обращением владыки Иоанна, митрополита Петербургского и Ладожского к народам, где с большой страстностью говорилось о разрушении России. Владыка тогда был видным историком церкви и страстным публицистом. Его перу принадлежал ряд фундаментальных трудов, таких как «Русь соборная», «Самодержавие духа», «Одоление смуты» и других.
Конференцию и организационные мероприятия решили проводить в клубе одной из войсковых частей. С докладом о концепции общественной безопасности выступал незнакомый Баркову генерал. Говорили, что прежде он тоже служил на Байконуре, а потом стал заместителем начальника одной из известных петербургских военных академий. В зале собралось довольно много народа, в основном, люди военные. Неожиданно в клубе погас свет. Работу дальше продолжали в темноте, а докладчику принесли керосиновую лампу. Потом сообщили, что зал заминирован…
В общем, каждый тогда боролся со своими политическими оппонентами, как умел. Рассказывали, что генерал потом выступал с этим докладом на парламентских слушаниях в Государственной думе, где он был одобрен, несмотря на содержавшуюся в нём резкую критику в адрес власти. Правда, сразу же после этого генерал был досрочно уволен Павлом Грачёвым из армии «за постороннюю научную деятельность». Власть наносила свой ответный удар. Впереди у страны было ещё много перемен…