Ребёнок просился на руки,
чтобы трогать сосну, дуб, дуб, сосну,
и тело моё цепенело под этим требовательным тоном.
Руки дрожали – она же всё выбирала:
Шишка? Жёлудь? Иголка? Лист?
Только благодаря сумеркам
нам удалось отправится к дому, она скакала
у меня на плече, пыталась в косичку
заплести мои волосы, рассеяно напевая.
Дрозд или виреон, звонкий, невидимый,
свивал две безумные ноты:
откуда бы он ни пел, это и было центром.
Озеро, замаскированное ольхой,
вот то изобилие, которого ты жаждал
всю свою жизнь, больше всего – под конец.
Свет в окне, словно сила,
что трудно вообразить осознающей тебя,
но поглощающая без отражения.
Мир, как дыра, в которую
проваливаешься навсегда, или как занавесь,
сквозь которую проникает рука.
Скоро даже ей надоест её песенка,
то, как она отражается от себя же,
с длинными паузами меж нот,
с шикарным припевом, Дамарискотта,
липкой ручонкой по векам моим: сосна.
(с английского)
FLORA OF THE BOREAL FOREST
by D. Nurkse
The child insisted on being carried
to touch the pine, the oak, oak, pine,
and I grew numb under that adamant voice. My arm throbbed as she tried to decide: Cone? Acorn? Needle? Leaf?
It’s only thanks to the half light
that we can go home, she prancing
on my shoulder, trying to braid my wisp
of hair, singing absently.
Thrush or vireo, loud and invisible,
slurring two maniac notes:
wherever it calls from is the center.
Lake behind the scrim of alder
like a plenitude you long for
all your life, most of all at the end.
Lit window like a force
you can’t imagine knowing you
but it consumes you without reflection.
World like a hole to fall into
forever, or else a curtain
you might stick your hand through.
Soon even she will tire of her song,
how it meets itself coming and going,
the vast spaces between notes,
the snarky refrain, Damariscotta,
the first faint stars, and she’ll put
her sticky hand over my eyes: pine.