Опять зачитался, и конницей ночь пронеслась.
Те всадники мчались, чтоб стены разрушить Коринфа.
Как будто и сон мой хотела бы римская власть
угробить – осталось бы жалкое слово и рифма.
Осада. С неистовым лязгом скрестились мечи.
В крови и огне – и душа человечья, и камень.
Сжигаются жертвы, сжигаются их палачи,
как всё это хищное пламя сжигало веками.
Весь город в пожаре – в нем стали, сплавляясь, гореть
и пряжки и шлемы, и женские перстни и броши.
Так новый металл появился – коринфская медь,
из бронзы и золота. Так вызов скорби был брошен.
Так к робости юной примешивать дерзкую страсть.
Так сладости сливы связать с кислотою граната.
Жестоко и дико вплетается новая часть,
чтоб датою гибели стала рождения дата.
Ни Луций Ахейский, ни ранее даже Язон,
который когда-то здесь верную бросил Медею,
не знали, что смертное пламя не только лишь сон
забвенья приносит, но что-то рождает смелее.
Смелей и новей – то, что прежде никак не могло
на свет появиться. Трагедия – путь к обновленью...
Я книгу в раздумьях закрыл, посмотрел за окно.
Светает. И день, проявляясь, готов к перемене.