По небу стелется белая полоса. Все, что осталось синему куполу от самолета. Я бреду по колено в траве, задрав голову, и смотрю на белую облачно-ватную черту, перечеркивающую то, что было до нее - Абсолютное Величие. Вот так взять - и в одно мгновение перечеркнуть небо... И вдруг я наталкиваюсь на нее - эту черту. Это ощущение настолько реально, что кажется, мир перевернулся, и ты проваливаешься в этот ясный омут без дна... Бездна...
Потом глаза фокусируются несколько ближе, и я вижу - по ветру летит оборванная паутина. К осени... Так это я за нее зацепилась? Какая крепкая... Точно, к осени. Я стою на крошечной поляне и смотрю на эту прозрачную нерукотворную нить, которую так неосторожно оборвала. А лес вокруг галдит птичьими голосами, благоухает зрелой летней свежестью. Значит, дождик вчера хорошо пробежался, ничего не забыл... Постойте-ка, а паутина тогда - откуда? Неужели за эти несколько часов трудолюбивый паучок сотворил столько кружева? Или просто только одну единственную нить, за которую я зацепилась? Но большой паутины не видать. Только нити летят по ветру...
А белая полоса в небе почти совсем растаяла, оставив по себе туманный след. Значит, не в небо я провалилась, все - гораздо проще. И что такое самолеты - небесные пауки? Они тоже ткут белую паутину по голубому фону. И в эту паутину попадаются облака... Но там, Наверху, законы другие, и облака плывут себе дальше, а паутина тает, как сахарная вата во рту. Небесная паутина...
За что я люблю маленькие лесные поляны - это за их одиночество, к которому почему-то хочется привязать прилагательное „уютное“. И еще, почему-то, „трогательное“. И за кружево леса вокруг - особенно на солнце. Тихонько трепещущее под пробегающим украдкой лесным ветром полупрозрачное кружево листьев. Чем не кружевная паутина? В нее ведь тоже можно попасться, лишь зацепившись неосторожным взглядом.
Полифония леса… Болтливость осины смягчается мягким шелестом березок; поодаль клен шепелявит что-то на ухо тихо шуршащему ясеню, хвойные задают общий равномерный тон беседе. Тут снова выглядывает солнце, проникает в еще не привыкшие к этому расплавленному золоту глаза, искорками прячется в уголках губ, вызывая невольную улыбку. И на фоне этого внезапного ослепления лесное кружево становится почти черным, словно выгравированным по яркому полированному металлу, качаясь, оно набрасывает на меня свою ажурную сетку-тень. В такой момент нужно зажмурить глаза и позволить солнечным лучам, прорывающимся сквозь паутину тени, неуловимыми мохнато-теплыми зайчиками плясать по коже... А потом запрокинуть голову, потянувшись выше, выше к бескрайней синеве, и попытаться оторваться от земли...
Кому-то, говорят, это удается.
Daria Borisova, Freiberg 2001