О скалы разбивается на части
Корабль беспечный в океане счастья.
Представить страшно. В этой белой пене
С барашками из синих закорючек
Барахтаешься ты… стихотворенье
И к свету тянешь тоненькие ручки.
Я помогу. Ветрами вдохновенья
Приму я роды в океане пенном,
А ты убьешь меня, моё стихотворенье,
Ведь люди скажут: псих писал, наверно.
Пусть скажут. В этом мире глупость
Давно без колокольчиков шагает.
И осуждения реальная безумность
К подошве цепким скотчем прилипает.
Ведь я пишу не похвалы же ради,
Не ради сладострастия успеха.
От горечи пишу. Мои тетради
Останутся заплатами в прорехах
Души на этой темно-синей кромке
Июля грозового горизонта,
Где на невидимых телегах грома
Дед Филимон стегает лошадь звонко.
Куды тебя несет? Айда со мною!
Ты чай ослеп, оглох, себя не чуешь?
Ты, паря, не играй своей судьбою!
Что на горе забыл в грозу такую?
Он всё смотрел и шевелил губами,
Махал рукой, показывал на небо...
Ах, дедушка, твоими бы руками
Переписать бы жизнь на листик белый.
Поймешь ли ты, старик, почти оглохший,
Я слышу звуки оркестровой ямы.
И чёрный полог над землей промокшей,
Ждёт взмаха палочек из молний первых самых.
А солнце падало дымящейся кометой
И скорбным шлейфом облака за ним тянулись.
О, детства апельсин в слезах раздетый,
К орбитам глаз протуберанцы прикоснулись
Из солнечного ветра или сока,
А может быть из самой главной тайны:
В глазах раскосых я тонул востока.
Что в жизни было, было ли случайным?
И первой вспышкой небо разродилось.
На сорока шести далекий рокот.
Ах, жизнь моя, ты, видно, только снилась
Коварным сном раскосости востока.
А молнии как псы ко мне кидались
И лязгали цепями и зубами.
Их цепи до меня не доставали
Лишь на одно звено. Удар цунами.
Я к небу протянул в бессилье руки:
Ну почему я был, как будто не был...
А дождь шепнул: предназначенье муки?
Ну, заходи. Удар. Как тихо в Небе.