СЛОВАРНЯ
(книга 2018 года, явно не завершающая)
Оглавление
1.“Поезд идёт на север, поворачивает на запад…” стр.
“(підтвердження)”
“колыбель на массивном ходу…”
“помалу впускаю в себя воскресное утро…”
“Судьба придвинула ко мне лицо…”
“Не ствол от ствола отломился…”
“не рядите не судите - …”
“Жар уступил, и день перебесился…”
“кожного дня пересвідчившись…”
“сожмись сосредоточься соберись…”
“Те, кого кинули, канули…”
“Лабытнанги в переводе с хантыйского…”
“онуки мова Україна…”
“он ходит” - ей бы хотелось, чтобы он ползал…”
“червень захлинається кров,ю…”
“мальчишки в шумящие ветви упрутся…”
“Дивись: за тим териконом - УкраЇна..”(1 - 6)
“Европейский совет призывает эрэф…”
“замість відстійників наснилось море…”
“Проповедник на пустом перроне…”
“Лугандонські дерева і квіти…”
“Бегут навстречу каравану…”
“О любви не плести, головой не трясти…”
“задуха така що без мотузки придушить…”
“Распределение даров…”
“кажуть: “ланцюжок подій”...”
“Рассмотрен и включён как временно…”
“Мирное поле в дивных огнях…”
“Мій сад - моя пристрасть…”
“Мореплаватель, первопроходец…”
“Отпал припадок, отступает приступ…”
“Закован в латы окоём…”
“Обогнавший меня был выше…”
“Эпоха, ты когда застрелишься?..”
“Добавить каплю своего занудства…”
“Не находится подметал…”
“В слепящих жёлтых одеяньях…”
“Эра больших возможностей…”
“Вроде вынутого ребра…”
“Не призванный в застолье всеблагими…”
“Дожив вторую половину…”
“Катастрофически мне с пивом не везло…”
“Где бы сесть? Да хоть на пень садись…”
“Бессмыслицу не проклинай…”
“Шестьдесят и девять сверху…”
“Припомнятся подружки - по лицам, именам…”
“В картонках грубых на земле…”
“Пускай бы коршун оседлал бы ветвь…”
“А здесь моя стороночка…”
“Смотреть на сосны и смотреть на ивы…”
“Был брежневский застой, его начало…”
“Лишённый п.м.ж., но и не бомж…”
”День без чарочки ночь без господа…”
“душная суббота перегар”
“К чему-то главному далёкий отступ…”
“Проходит душевнобольная…”
“Есть Люцифер, а есть зацеперы…”
“В Московии закончились боеприпасы…”
“В Волновахе волноваться ни к чему…”
“Не охреневая, не очумевая…”
“Ангел уже не скорбящий…”
“И ты единожды один, и дерево одно…”
“Чистый серебристый самолёт…”
“Одни выгуливают собак…”
“Очами круглыми вращайте…”
“И небыль была, и нежиль когда-то жила…
“Опять кричишь, трясёшь карманами…”
От усталой Шиши до Ирши…”
“Первые подошвы прошмыгнут…”
“Нежно-зелено и нежно-голубо…”
“Мне семьдесят, я дотянул…”
“Славный Малин-городок…”
“Помню, как накапливались избыточные знания…”
“Прадеда не видал, правнука не увижу…”
“Пересыпание песка, переливание воды…”
“Ночь за ночью на гвоздях…”
“Смерть непременна, рождение - дело случая…”
“Придумать воды, ил на дне…”
“Не хочется заморачиваться…”
“Как весело копать, поскольку не могилу…”
“Есть надежда - яблочек дожусь…”
“Отменно выполнены тернии…”
“Главы убывают, прибывают…”
“Снова крупно повезло…”
“Тяжёлый бронзовокрыл…”
“Я понял, я постиг за сколько-то до смерти…”
“О чём нам разговаривать, подруга беспокойная…”
“Майское короткое ненастье…”
“Отягчающие обстоятельства…”
“Тут говорят, кой-кто воскрес…”
“Излагаю вполне художественно…”
“Вертолёты протарахтели…”
“Трамп ступает на трап…”
“Ці подвір,я, провулки, пустирі…”
“В миг один мир, в котором я рос…”
“(поради) - не накручуйте…”
***
Поезд идёт на север, поворачивает на запад,
снова идёт на север, наяривая вдоль Днепра.
Слышу и вижу:”Seven“. Определённо: “Seven“.
Не доварены щи из крапивы и каша из топора.
Считать ли знаменьем свыше? Но почему по-английски?
Или вконец опротивел донецко-луганский фольклор?
Предупредить ли дальних, оповестить ли близких:
четыре плюс три перехода от тех и до этих пор.
И здесь, как и встарь, семёрка, диктуют своё библеизмы, -
неужто и впрямь расчислена вселенская круговерть?
Тогда запишусь в приверженцы, всего-то осталось в жизни
три раза весною воскреснуть, три раза зимой умереть.
*** /підтвердження/
показали як виглядає
кора головного мозку
під оком потужного мікроскопа
справжній ліс
навіть праліс:
сплетіння зростання буяння
у черепній коробці
під жорстким склепінням
у суцільній темряві
неймовірній тісняві - - -
мені завжди здавалося
що чую в своїй голові
шепотіння а часом ревіння
тисячів і мільйонів гілок
отож виявляється не помилявся
мій особистий ліс
мій приватний праліс
ось де я блукаю
звідки не можу і вже не хочу вибратися
якщо і шукатимуть
то не знайдуть
от і добре
***
Колыбель на массивном ходу,
отходящая по часам,
потроха и хурду-мурду
по окрестным лугам и лесам
не заныкай, не размечи, -
ты змея, да не будь змеёй:
как расписано, так и домчи,
полюбовно расстанься со мной.
Не укачивай - не усну,
пусть другие моё дохрапят.
В старь старинную, как в новизну,
весь войду - с головы до пят.
***
помалу впускаю в себя воскресное утро
ломаю кусками всегда получается трудно
крикливые бабы выводят молчащих псов
раззявлены рты для которых не создан засов
о чём этот крик о прописке о съёме жилья
учёный старик недогрызки условно жуя
на баб не глядит на раскормленных псов не глядит
забавно сердит на законнейший тромбофлебит
на улочке Юности дряхлых полно голубей
к полуночи глупости страхи плотней и глупей
записывай крупно худыми крутыми словами
как раннее утро лихие лахудры взломали
*** (по очень старым нотам)
Судьба придвинула ко мне лицо,
оно похоже на враждебную планету:
безносое, безглазое яйцо,
и ничего - ни злости, ни привета.
Безносое, а след всегда брала,
безглазая, а находила всюду:
в чащобе ли, в завале барахла
не проведёшь родимую паскуду.
Хлестал ли водку, по щекам хлестал
себя, доискиваясь смысла, -
я трижды начинал с чистейшего листа,
и трижды прежний текст отобразился.
Во сне волна похожа на бревно.
Жёлчь и злорадство исподволь изникли.
Спирт выгорел, остыли тигли.
Как славно, что воскреснуть не дано.
***
Не ствол от ствола отломился -
обрушились годы.
Держались, покуда молился,
зелёные своды.
Но кто-то позвал, я отвлёкся,
и с шелестом, хряском
под гнёт, под каток, под колёса
всей дышащей массой,
слияньем листвы, нежным сцепом,
любовною связью -
в безжалье распилов, расценок,
где с кровью и с мясом,
обрушилось то, чем, казалось,
дышали и жили.
Мы больше не ищем глазами,
чего нас лишили.
Как будто присяга, под запись
прямое признанье:
будь, новая влажная завязь,
но только не с нами.
***
не рядите не судите -
“кто заплачет по тебе?” -
за отсутствием событий
погалдим о бытие
после всех перемещений
в неожиданной тюрьме
как застрявшие в пещере
ищем свет в кромешной тьме
в ходе диких эволюций
впёрлись в каменный закут
к нам наверно не пробьются
жалких тел не извлекут
равнодушно бродят мётлы
вдоль дворов ещё пустых
это кладбище не мёртвых
это кладбище живых
***
Жар уступил, и день перебесился:
мир устоял и весь в себе вместился.
Наполненность и взвешенность обряда:
не вечер, а высокая награда.
Деревья выше, но не унижают,
озёра глубже, но не ужасают.
Вечерняя тревога, не томи,
вечерняя дорога, не тяни.
За два небитых битый час отдам,
кленовый мёд размазав по губам.
Разрытую тревогу пережду,
разбитую дорогу перейду.
Поскольку в этой жизни я никем,
по сути, даже человеком не был,
я бы хотел побыть вечерним полем
на долгом переходе от июня.
***
кожного дня
пересвідчившись
що сучасна Московія
там де і була
приходжу до висновку
що бога немає на робочому місці
невідкладні особисті справи
створення мемуарів
чи щось інше
але він не виконує
своїх прямих обов,язків
він бог
хто ж йому наважиться зробити зауваження
чи оголосити догану
на столі у нього клепсидра
яка замість води
наповнюється кров,ю
чи бачить хтось
що посудина знов переповнилась
червона цівка тече по стільниці
зривається на підлогу
у бога терпіння незрівнянно більше
ніж у мене
тому я людина
всього лише людина
***
сожмись сосредоточься соберись
перед тобою полоса безвременья
где ни подняться ни спуститься вниз
не прекратить и не продолжить прения
ты не глупей себя и не умнее
не вслушивайся в слухи и трезвон
не отвечай сомнением на мненье
но в некотором смысле выйди вон
ты не в окопе и не в блиндаже
а в серой зоне всё как в серой зоне
о нас не существующих уже
ни слова в ежемесячном обзоре
и кто бы ход вещей не объяснял
он вертится на привязи орбиты
земля всегда открыта небесам
и небеса всегда земле открыты
***
Те, кого кинули, - канули,
тем, кто остался, соврали.
Время разбрасывать камни -
мы их ещё не собрали.
Кажется, камень: тронешь -
он рассыпается в прах.
Дённо и нощно дроны
тихо жужжат в головах.
С неких высот озирают
выжженные места,
словно бы с книгой сверяют,
считывая с листа.
Всё ли по духу и букве,
все ли как должно легли,
накрепко ли убаюкали
стоны и гулы земли.
Мост перебитый, вздыбленный -
знак возвращения к библии,
в дочеловеческий строй,
пахнущий глиной сырой.
***
Лабытнанги
в переводе с хантыйского
означает “семь лиственниц”
Украина стоит у нарядных железных ворот
за которыми мучают её сына
мы хотели с ним повидаться
заглянуть в его голодающие глаза
откликнуться на его голодающую душу
нам обещали довзволить
и не пускают
Украина стоит у державных тюремных ворот
за которыми методически убивают её сына
Лабытнанги
в переводе с общечеловеческого
означает “глумление”
***
онуки мова Україна
оце моє вічне
моє безкінечне
ось про що мусить боліти душа
ось на чому вона може заспокоїтись
але вона старенька дурненька
зранку до вечора і в ночі
одне товче-повторює
лу - ган - дон лу - ган - дон
мов би в замкнені двері
безсило стучить кулаком
прокляття кожного дня
а прокляті дні божими не бувають
...тисячі облич
з-під Іловайська ДАПу Дебальцева
з усіх куточків шляхів курганів
з усього приазовського степу
запитують про одне: коли?
я не знаю - коли
навіть не знаю до кого звернутися
за поясненнями та коментарями
серце мовчить
книги мовчать
небо мовчить
...лу - ган - дон лу - ган - дон
проклята земля божою не буває
***
“он ходит” -
ей бы хотелось, чтобы он ползал
“встретил меня стоя” -
так его воспитали: вставать перед женщиной, даже если она
лживая начальственная сука
“он читает газеты” -
газеты, провонявшие подлостью, горкой лежали на тумбочке
“пишет сценарий” -
страница за страницей исписывалась одною фразой:
= я человек и не смею не быть человеком =
“общались полтора часа” -
полтора часа он смотрел в её глаза, пытаясь в них разглядеть человека,
иногда что-то мелькало, но тут же покрывалось плёнкой
оловянной безмозглой скуки
“у него уютная камера, не похожая на тюремную” -
………………………………………………………………
“дважды в день получает питательные смеси” -
……………………………………………………………....
“на самочувствие не жалуется” -
……………………………………………………………….
“стал лучше себя чувствовать” -
……………………………………………………………….
“удовлетворена его психологическим состоянием” -
……………………………………………………………….
= я человек и не смею не быть человеком=
***
червень захлинається кров,ю
я в цьому житті назавжди
більше не хочу ані загадувати
ані вгадувати чи передбачати
невдячна справа мерзенна справа
я в цьому житті назавжди
дев,ятнадцятеро загиблих
червень захлинається кров,ю
а далі що
липкий липень слизький серпень
мов не календар а цвинтар
більше не можу ані загадувати
ані вгадувати чи передбачати
переглядаю світлини
онуки в саду на вулиці в бібліотеці
не хочу їм залишати своє життя
цвинтар замість календаря
не хочу
але ж вони вже живуть на світі
неподалік від війни
ії вчора знову поховали
привізши через півкраїни зі сходу
а сьогодні вона продовжується
нібито речення після коми
троє важко поранених бійців
у шпиталі почали говорити
краще я помовчу
***
мальчишки в шумящие ветви упрутся
и парус зелёный взрезает просторы
я не понимаю откуда берутся
убийцы предатели и живодёры
малышки-красуни играют смеются
простите меня старика-привереду
я не понимаю откуда берутся
бабищи бегущие на референдум
***
1
Дивись: за тим териконом - УкраЇна,
за цим - теж вона.
А що навколо нас?
Порожнеча.
А що під нашими ногами?
Прірва.
2
Ми вже ніколи не зможемо
розпочати з чистого аркуша:
скільки не перегортай - кров проступає.
3
Від слів народжуються слова,
від людей - люди.
Від кого народжуються нелюди?
4
Ось старенький годинник:
приберу з його обличчя зморшки -
уся ці втомлені безкінечністю повторень
показчики.
Замість них розміщу місяци:
може, справи підуть веселіше?
5
По розстеленій мапі біжить людина,
віднині біженець.
Зупиняється, звикає до незнайомого даха,
віднині переселенець.
Тут поховають,
якщо знов не згортатимуть мапу.
6
Зберу в оберемок надії минулого року,
нічого не вартий мотлох.
аби звільнити місце для сподівань.
Тільки не кажіть, що це одне і теж,
благаю: не кажіть такого.
*** /как бы шутейное/
Европейский совет призывает эрэф
(после столких-то лет?): “Всё! Покайтесь за блеф.
Сколько можно тянуть: “Я не я, мы не мы…”
Свет уходит во тьму - свет исходить из тьмы.
Сколько б ни было букв, все они против вас:
и злопамятный бук, и злосчастный Донбасс...”
Что ж, Европе хвала, как сие не признать:
повинись! - призвала, а могла не призвать.
...Чешут репу в Кремле, мать её, перемать,
чешут навеселе там, где могут достать:
“Это ж просто капут или даже хана -
то ли враз заметут, то ли ждать дотемна?”
Годы службу несут...Призывают одни,
а другим недосуг: душегубят они.
***
замість відстійників наснилось море
воно охоче йшло в мої обійми
наснились гори замість териконів
вони прихильно ставились до мене
наснилось що нікого не вбивають
ні кулею ні поглядом ні словом
наснилось що ніхто не голодує
...був п.ятдесятий день голодування
***
Проповедник на пустом перроне
был в ударе, ах, в каком ударе!
Речь о надзирающем патроне
хорошо воспринималась в паре
с речью объявляющих о смысле
ожиданий и передвижений.
Все ползут куда-то, даже слизни:
есть окошко и для их прошений.
Вот и ты поддался искушенью:
просьбицу отчаянно мусоля,
встал в ряды толпящихся пред щелью -
под нахлыв безбожного музона.
Как-то сразу и бесследно стёрло
бодрые ужимки обезьянства:
словно бы струной поджато горло,
тянет книзу гиря постоянства.
Уезжай и возвращайся с миром:
ключ на месте, и душа на месте.
Непременно вымой руки с мылом,
хоть с обмылком, хоть с обрезком жести.
*** (Ні, це не вірші)
...лугандонськиі дерева і квіти громадянство своє пам,ятають,
бо не втратили ані крихти, і тому як завжди розквітають.
А місцеве занедбане панство заблукало між териконів,
і в донецтві разом із луганством, мов у пастці, довіку, до скону.
Це неначе навмисне каліцтво - як відтяти чи душу, чи мозок.
А дерева тримаються міцно, з ними квіти і трави - як позов
до господарів, що зголосились стати вбивцями і катами
для прийдешніх - розумних, красивих..
я ненавиджу до нестями - - -
***
Бегут навстречу каравану,
а я не побегу уже:
не по уму, не по душе,
не по зубам, не по карману.
А было: ту же пыль глотал,
не нашенскую, привозную -
не серую, а золотую,
и что достанется, гадал.
...Тюки разложены по кругу,
с трудом развязаны узлы.
Пасутся поодаль ослы,
хозяйскую не чуя руку.
Мы не отходим от стола,
готовые делить по-братски
все эти радужные цацки,
все эти странные дела.
И баснословные наборы,
и россыпь хитрых мелочей
вместив в особые каморы,
замкнём на тысячу ключей…
Изделье славных кустарей -
шкатулка. Выбросить? А жалко:
в ракушках спрятана русалка,
дитя искусственных морей.
Срываясь с нежного хвоста,
живит раскрашенную фотку, -
я с нею помолчу в охотку,
мы оба знаем: жизнь проста.
***
О любви не плести, головой не трясти,
до стихов - дорасти, до молитв - добрести.
Этих правил простых, как прямые кресты,
я не знал, и под них не верстались листы,
не ступала стопа, не слагалась судьба,
то ли слишком слепа, то ли слишком скупа.
Взятое не донёс, до стихов не дорос,
о любви не доплёл, до молитв не добрёл.
Головою трясу, и рукою трясу,
никого не спасу, и себя не спасу.
***
задуха така
що без мотузки придушить
кожна мить окремо
мов кажан
рипить сухими крилами
підлітає повільно
очі у неї відсутні
проте вона невідривно спостерігає
кожен мій рух
кожен позір
стає її здобиччю
мабуть мить оскаженіла
некрасива немила
під склепіннями з чорного каменю
геть! - кажу
не відходить
згинь! - кажу
не зникає
цить! - кажу
а вона і без того мовчить
...так минають роки
мить не завершується
***
Распределение даров
не затянулось: все поспели.
Стелились вовремя постели,
корявый не кривился кров.
Вдруг всё летит в тартарары,
и принимаем на ура
данайцев ссученных дары,
отвергнутые лишь вчера.
Мы поклялись на топорах,
но, видно, поклялись херово:
расстались на краю перрона,
а встретимся в тартарарах.
***
кажуть: “ланцюжок подій”
ланцюжок є
навіть ланцюг
важкий темний
тягнеться мов волоцюга
з одного краю людського колообігу на інший край
а подій немає
кудись поділися
повії є
помиї ось
а подіям зась
доведеться вигадувати
чи краще вигодовувати
підібрати щось напів живе
напів існуюче
наситити своїми мріями думками спогадами
ані крихти собі не залишаючи
потім поставити посеред світу
придивитися з боку
і відсахнутися
подейкують подекуди подіям вдається
перевтілюватися настільки вдало
що на цьому сюжет
вичерпується
***
Рассмотрен и включён как временно
перемещённое лицо.
Определённых данным термином
с тобою миллион пятьсот
во мглу перемещённых тысяч,
распространённых по стране.
Проснёшься и опять простишься
с душою, явленной во сне.
Она, внесённая в реестр,
который день не пьёт, не ест:
не утончилась - упростилась,
куда ни ткнись - несовместимость.
А тело продолжает спор:
им отвергается ничья
как погружение в раствор
в нечистой колбе бытия.
Любовь на доли неделима
и потому неодолима, -
только победа, перевес -
до отреченья, позарез.
***
Мирное поле в дивных огнях
втиснуто в чёрные знаки:
дикие маки на минных полях -
самые дикие маки.
Манят - не манят, сам не рискнёшь
переступить, дотянуться -
станешь букетом, небо взорвёшь,
и - некуда оглянуться.
Тот, кто всевидящ, давно не у дел:
не различая недели,
занят цветами, не до людей, -
как мы ему надоели!..
*** (читаючи рекламні написи в метро)
Мій сад - моя пристрасть,
місце, в якому не соромно жити
ба навіть померти.
П,ятдесят років інноваційного повсякденняі:
по-іншому серед дерев не можна.
Неперевершений досвід в поливі:
іноді дощ споглядає із заздрістю,
як вдало, як вправно
допомагаю кожній рослині
повірити в те,
що ніколи не відбувається.
Мій сад - моє зачароване коло,
я з нього не вийду. Навіщо?
Дерево ходить по колу і зазиває:
“Смакуй римоване і неримоване!
Ніде не знайдеш дешевше,
а тим більше якісніше!
Саме зараз слушна нагода -
скуштувати цей неслухняний час,
в якому не соромно жити
ба навіть померти!”
***
Бедующее настоящее
глядит вперёд - там пир горой:
мертвящее сыграло в ящик,
ушло с концами в перегной.
Быкующее предстоящее
поплёвывает свысока
на исступлённое ристалище
из-за говённого куска.
Они в грядущем опупеют,
насущным ставши в должный час:
и шлем готов, и портупея,
и берцы по ноге как раз.
***
Так словам не дано рифмоваться,
как рифмуются дети ствола:
им не стыдно во всём повторяться
дотемна, а потом досветла.
Опираться на воздух, на бездну
и, отталкиваясь от себя,
устремляться туда, где не тесно
от довлеющего старья.
***
“Мореплаватель, первопроходец”, -
подзатёрхано, ей-же-ей.
Для обоев составлен узорец
из штурвалов и якорей.
Там и сям пришпандоренный парусник
нарисованно парусит,
и беззвучно на верхнем ярусе
дальнозоркий матрос голосит.
Мол, земля, континент неизведанный
или остров, где спрятан сундук.
Пучеглазую, вроде базедовой,
из пучин выносило судьбу.
Что-то было в той жизни отчаянной,
джипиэс не прокладывал путь.
Нос держали по ветру и чапали,
свежей воли мечтая глотнуть.
...Стены плоски, и краски погасли,
редко бронза на солнце блеснёт.
Ты, художник, мазила, напрасно
чудо света пустил в оборот.
***
Отпал припадок, отступает приступ, -
чем не подарок? Отвечай, бариста.
Ты не бариста? Кто же? Сомелье?
Гляди - мокрица на пустом столе.
Откроем вина. Я хочу вина!
К нему мивина подходить должна...
Кому б открыться? С кем не на ножах?
Гляди - мокрица совершает шаг.
Черёд за нами, но сперва налей.
Играй бровями: жизнь - не юбилей.
Она...Ну, бог с ней! Встала и ушла.
Интриги, козни...Это чья клешня?
Моя? Неужто? Ну, пускай моя.
Нет-нет, не нужно: что я, без копья?!
Щит и копьё. Пузатый Дон Кихот
свой щит пропьёт, потом копьё пропьёт.
Пузатый Санчо? Ладно, за него…
Она кусача?..Что-то повело.
Я про мокрицу... Жизнь кусает, да.
Кому б открыться?..Годы и года.
***
Закован в латы окоём,
и, даже сделав ход конём,
не нарушаем свой канон:
он - в нас, а мы забиты в нём.
Толчёмся на чужой траве,
чужое небо шевеля,
сплетаем ветер в голове
с полётом тучного шмеля.
С терпеньем вьючного светила
сравнимо наше постоянство:
пробежка рысью до сортира
в бухом бурьяне басурманства.
Вайфай и скотство: неизбежно
соседство, сколько ни живи.
Лишь бы не взбалтывать, не смешивать
антитела в антикрови.
***
Обогнавший меня был выше
и крупнее и шёл налегке.
Он был молод, не заперт в нише,
ни на мушке, ни на крючке.
И на общедоступной дорожке
в этом общедоступном углу,
где сосновые рожки да ножки,
как посаженные на иглу,
мы друг другу никто для признанья
в обречённом по плану мирке,
речь иная, когда б в мирозданье
или где-нибудь на островке.
Или мы и тогда б не запнулись,
не найдя друг для друга словца,
в разных точках пространства замкнулись
и теперь уже до конца?..
***
Эпоха, ты когда застрелишься?..
Если не стерпится, не слюбится,
незаменима революция -
как творчество, и кровь, и зрелище,
и только прирастает перечень -
от самых первых до теперешних,
и судороги, схватки, корчи
в одно мешают дни и ночи.
Мемориальная пушчонка
приткнулась на верху скалы,
как брошенная собачонка,
но не дрожит и не скулит.
Ребрастое - красногвардейцы -
звучит почти как - марсиане,
и в перешитом Арсенале
дела иного рода деются.
Давно сменилась парадигма:
нет ни огня того, ни дыма,
а тот, что есть, огонь и дым,
вновь достаётся нам одним.
***
Добавить каплю своего занудства
в воскресное занудство без вестей?
Куда разумней было бы заткнуться,
хотя язык, известно, без костей.
Словам под ногти загонять иголки,
брать за кадык осточертевший блог,
перетолковывать чужие толки,
как будто этим исполняя долг.
О чём договорятся рыжий с толстым?
Рискнёт ли рыбьеглазый двинуть рать?
Подскажут ли гадательные звёзды,
или самим придётся выбирать?
Купить ли хлеба в близлежащей форе,
или смотаться в дальний атэбэ,
не проявляясь в долгом разговоре,
тем более что речь не о тебе.
***
Не находится подметал,
чтобы тихо прошлись помелом:
там капливается металл -
космолом, космический лом.
Космолифт и космотурист:
в языке утолщается пласт.
Подбери слюну и утрись:
на Земле господь не подаст.
Не на вырост планета дана,
с назначением тоже облом.
На орбите - прирост говна:
космомусор и космолом.
Человечество - вечный солист,
а вторжение и контакт -
это, в общем, сценический свист,
чтобы не тосковали так.
Тема космоса - тема семьи,
нас не рвётся никто опекать.
Мы бесхозные дети Земли -
с этим жить, с этим век вековать.
***
В слепящих жёлтых одеяньях
сидят рядком перед посольством
и не стенаньем, а молчаньем,
но вопрошают о высоком.
Никто поговорить не выйдет,
и мы, своё толча, минуем,
и даже в небе ледовитом
не раздаётся аллилуйя…
А в Поднебесной на подъёме
и валовый продукт, и общий,
и больше, как на танкодроме,
людей не давят - те не ропщут.
Но миллион средь миллиарда
однако всё же отыскался:
то ль не хватило мармелада,
то ли в процессы не вписался.
И вот за всех там притеснённых
тут возле парковой ограды
молчат, напомнив про основы, -
им больше всех на свете надо.
***
“Эра больших возможностей”, -
оповещает щит,
а ты закоснел в убожестве, -
неверящий, трепещи!
Воспрянь, соберись, нацеливайся:
на подходе четыре джи.
Плюс тридцать - это по Цельсию,
а ты своё покажи.
Где там второе дыхание
и молодость номер три?
Выдай хоть что-то нахальное,
нос хоть кому утри.
Эра!..А ты приклеился
к тонометру и жужжишь,
рифмованные нелепости
одну за другой плодишь.
Молчи про степень изношенности,
про вбитый в тебя Донбасс:
опять раздают возможности -
возьми пяток про запас.
***
Вроде вынутого ребра
и положенного на устой,
мост стоит над душой у Днепра,
если хочешь, и ты постой.
А душа у него широка
и достаточно глубока -
и для умника, что свысока,
и для полного дурака.
Я не умник уже давно,
но ещё не вполне дурак:
различаю, где дверь, где окно,
а не чёрная, скажем, дыра.
Вот стою над душой у Днепра,
мне дано говорить - я молчу,
как приехавший из-за бугра,
не похлопываю по плечу.
Этот вольный текучий массив
зла не держит на тех, кто опять,
у хозяина не спросив,
принимается карты менять,
кто вынашивает допоздна
лилипутские планы свои,
кто высчитывает - новизна
сколько прибыльного сулит.
...Как живущим в тени копра,
нам открытей земное нутро:
там не ждут и не ищут добра,
израсходовано добро.
Как-нибудь, дожидаясь утра,
костенеющий, полуживой,
я припомню движенье Днепра
и себя у него над душой.
***
Не призванный в застолье всеблагими,
как бы лишённый должности и званья,
он помнит всё, забытое другими, -
ходячий инструмент для вспоминанья:
брели откуда, и каким был ветер,
как, шелестя, стелилась мишура,
о чём спросили, кто и что ответил,
как долго продержалась тишина…
Он так наказан за своё пристрастье,
за это прозябание в былом -
быть для себя первейшею напастью,
быть промельком в окошке слюдяном.
***
Дожив вторую половину -
на блокпосту или за ним,
ты не умрёшь за Украину,
хоть был ей верным и своим.
Не изощряясь - плоско, скучно,
как миллионами гребут,
отнимут свет, придушат душу,
из длинных списков уберут.
Не за кого-то, не за что-то,
не дабы выполнить приказ -
помрёшь, как бы заполнив квоту
на данный день, на данный час.
Тебя ни в спину не прикончат,
ни очередью по глазам,
и это задевает очень,
уж лучше б сам себя списал.
Да, всё склоняется к тому
и указует всё на это -
и первый шаг из света в тьму.
и первый из потёмок к свету.
***
Катастрофически мне с пивом не везло,
и с водкой, в общем, боком выходило,
но с пивом просто швах, позор, позор:
моя структура отвергала пиво.
Теперь о диспозиции два слова:
вон там стоит автобусная касса,
чуть слева от неё пивной ларёк,
через дорогу книжный магазинчик,
он был закрыт. Июльский жаркий вечер
меня погнал к ларьку, нет-нет, не жажда:
с невестой я поссорился, глупее
не сочинить и не вообразить.
Мы подали как должно заявленья,
я волновался, что-то исправлял.
Здесь в Славске (в Хайнрихсвальде) пересадку
на Зекенбург, то бишь на Заповедное,
нам предстояло сделать. Что-то брякнул
(жара, волненье и её молчанье),
она отреагировала остро,
а я ещё острее. Боже, боже,
теперь куда? Зачем? Нет, отстоять
я должен свой характер.Тяжела
пивная кружка, и ещё одна -
не разбирает, а уже должно бы.
...В автобусе я был хорош, хорош,
и в Заповедном, то бишь в Зекенбурге,
она пошла вперёд: ей было стыдно,
а мне ещё стыднее и обидней,
я побежал к Матросовке топиться
(а как при немцах звался сей канал,
проведенный рейсфедером на плане,
а после той же чёрной тушью въявь
полвека тёк, пока меня дождался).
Противно гравий под пятой скрипел,
он осыпался, я к воде спускался,
хотя топиться в целом передумал:
так, напугаю, а потом вернусь,
бочком протиснусь. попрошу прощенья,
хоть на коленях, хоть ужом, ползком,
как в армии пластался по-пластунски.
Молчит Матросовка, вернее Гильгестром,
да, Гильгестром, в таком нельзя топиться.
...Она пришла за мной, мы возвращались
без объяснений, впереди она,
я следом - как побитая собака,
дурной необразумившийся пёс.
Так и прошли по жизни: в Херденау,
в сыром Прохладном, будь оно неладно,
потом в Нью-Йорке на Кривом Торце,
посёлок, скажем прямо, не подарок,
как в наказанье Новгородским назван.
И вот что в голову нет-нет приходит:
а вдруг двуличность всей беде причина, -
и встретились под двойственной звездою,
и все названья мельтешат, двоятся,
они виновны, не дают основы
для утвержденья...Или всё же пиво?
***
Где бы сесть? Да хоть на пень садись:
пень с ушами на пеньке обычном.
По старинке мыслящая слизь
не настропалилась петь по-птичьи.
Слушай тех, кто может, кто легко
воспаряет над войной и миром,
над раскрытым вдаль и вдоль лотком,
где торгуют миром, точно гримом.
Застегнул, защёлкнул, завязал,
и другого не дано заслона.
Отдохнул? Полслова записал?
Ну, ступай искать ещё полслова.
*** /нескладица с прогулки/
Бессмыслицу не проклинай,
а скрупулёзно осмысляй:
осмысленное снизу
чем не замена смыслу?
Быть предоставленным себе
надёжней, чем слепой судьбе?
Она, хоть и слепая,
а доведёт до края.
А помнишь слово - “карапуз”?
Исчезло раньше, чем Союз.
И чем не угодило,
что в яму угодило?
Мир нерушимым назови,
и вот он плавает в крови,
вгоняемый в могилу
каким-нибудь игилом.
Ничем не видная сосна,
а под сохранностью она:
красивый авиатор
здесь завтракал когда-то.
То было за год до войны,
в которой тридцать три страны,
преследуя мотивы,
пустили в ход мортиры.
Чего-то я напутал тут,
а впрочем, мор всему капут,
а факты, цифры, букли
всегда найдутся в гугле.
Речь тянется, как пенный след,
а самой первой фразы нет:
её забили просто
сплошные перепосты.
***
Шестьдесят и девять сверху, добежал, теперь не к спеху.
Я не пропустил состав, уходящий к горизонту,
в том составе каждый прав правотой неиллюзорной,
а за окнами всегда красота неимоверна:
всех до одного спасла и надорвалась, наверно.
Нет билетов - нету прав, потому-то и не ропщем.
Это общий наш состав, до конечной едем в общем.
Так студентом я пыхтел - до Смоленска, метр за метром,
и печеньицем хрустел, быть стараясь незаметным.
За столом, на боковом, как в отдельном кабинете,
подо мною - метроном: стык да стык - за путь в ответе.
Рядом ехала семья, зазывала отобедать,
но отнекивался я, был смущён, угрюм и беден...
Здесь питаться ни к чему и общаться тоже лишне,
мы рассматриваем тьму, как последнюю наличность.
Страх, поделенный на всех, не пугал и не обязывал,
и, как сброшенный доспех, больше не являлся базовым.
А состав не шёл, не плыл, как-то так перемещался,
точно он землёю был и с листвой перемешался.
***
Припомнятся подружки - по лицам, именам.
Выходишь - там старушки: энап либо энам.
А все что есть подруги не узнают меня:
их ноги взял бы в руки - бегут как от огня.
Плетусь, в глазах двоится, срок годности истёк.
Лишь имена, да лица, да воздуха глоток.
*** (на книжном развале)
В картонках грубых на земле торчат в печатном барахле
мои забытые кумиры…Как выступали! Как курили!
Манежный бог, мятежный слог, - рукой рубили, в рог трубили!..
Расклеился картонный рог, и переплёты - в метках гнили.
Евгений, Роберт и Андрей в таком завале непотребном,
что мысль одна другой скверней - о непечатном, непортретном.
Бог мой, их было не достать, ну, разве на ночь - на проглядку,
чтоб главное переписать в такую общую тетрадь,
в такую личную тетрадку.
Да, были главными стихи и даже целые поэмы,
как будто в выжженной степи родник отменный, неподдельный.
Как вышло, что тому виной, что бывшее живым и вещим
не блещет больше новизной и вообще уже не блещет?
И многое, чем жили мы, с чем засыпали, просыпались,
сквозь сито непонятной тьмы ссыпалось, да не просевалось.
Тот девяносто первый год не до конца зарубцевался:
мы все попали в переплёт: о, эти поиски баланса - - -
Не до восторгов, не до книг, не до упрёков, не до страхов.
Какие звёзды пали вмиг! Какие всплыли...голой сракой.
За новым перечнем имён и за волною новых текстов
пустились многие вдогон, да словно бы увязли в тесте...
Потом Четырнадцатый, наш, наружу выплеснул истому,
вспоровши карту и пейзаж по мёртвому и по живому.
Тот снимок: книжная стена, а рядом пулемёт убогий -
на раскоряченной треноге у разметённого окна.
На полках Роберт и Андрей, Евгений - в памятных изданьях.
Их не читавший брадобрей, как бритвой, полоснёт по зданью.
Или читал? Тогда зачем оплакиваю, распинаюсь?
Какая это всё банальность, одна из тыщи мелочей...
В последний раз явился зверь из дебрей питерских и прочих,
он взламывает нашу дверь, и наши дни, и наши ночи.
Здесь Украина, здесь решать - на нашем юге и востоке,
здесь дело предков довершать, определяя зверю сроки.
***
Пускай бы коршун оседлал бы ветвь,
другая вольного полёта птица,
но нету коршуна, подобных тоже нет,
ворона - их навалом - громоздится.
Японцам это в масть, они б сейчас
в надёжное трёхстишье запаяли...
Не в добрый час припомнилась санчасть,
салагу одолевшие печали.
Наш военврач, видать, благоволил
к студентам, запроторенным в солдаты.
Нет, я не сачковал, не закосил:
меня в наряд пихали из наряда.
За умничанье в утреннем строю,
за в тумбочке торчащий том Стендаля,
не так молчу, не к месту говорю
(потом в семье такое ж - до скандала).
Теперь читать под заговор дождя, -
на всю санчасть одна - такое гадство! -
брошюра ястребиного вождя
про революцию и государство.
Я взялся на стихи перекроить
сухую логику отважного безумца:
не зря сержант в нас выработал прыть
за сорок пять секунд раздеться и разуться.
Откуда этот странный норматив,
в чём нарратив и назначенье нормы?
Куда успеть, беды не натворив,
должны тихони все и все оторвы?
Но сколько помню всяческих тревог,
проверок окружных и министерских,
был изначально бешеный рывок,
а после чухались и матерились зверски.
И революция себя не сберегла,
то государство было всё да вышло...
Ворона ветвью всё ж пренебрегла,
не угодив в японское трёхстишье.
***
А здесь моя стороночка,
любезная сториночка,
скупая захороночка
среди стихии рыночной.
Живу ужом понятливым,
смиренным и нежалящим,
без рынка выжить вряд ли нам,
в ай-пи хреново шарящим.
Внимательно прислушайся -
пришлёпывают шлёпанцы
“Пора сбываться ужасам -
пора нарывам лопаться”.
Свернись, дружок, калачиком,
не дожидаясь большего:
в шухляде, что сколачивают,
так не дадут полёживать.
***
Смотреть на сосны и смотреть на ивы
или на девушек, спешащих к переходу, -
дешёвый выбор, и вопрос наивный
и посягает на мою свободу.
Сосна устремлена, она уводит,
а ива с нами, вся в полупоклоне.
Юницам погадал бы по ладони,
но это. кажется. уже не в моде.
Собакодержцы с важною походкой:
то отпускают псов, то подзывают.
Гуляют голуби в надежде на подкормку,
их слишком много, вот и прозябают.
А нас всё меньше, сверстников Китая
и самой атомной на свете бомбы,
и потому, должно быть, процветаем.
поскольку помним цвет и запах полбы.
***
Был брежневский застой, его начало,
а мы, не зная, тратили аванс,
и молодость на месте не стояла,
а шла и проходила мимо нас.
Ей что, она принадлежит не нам,
а поколеньям, многим поколеньям:
пришла-ушла, не прячась по углам,
не подчиняясь щучьим повеленьям.
...Литовцы называли Кальнининкай,
у немцев это стало Херденау.
Переселенцы в тонкости не вникли:
Прохладным нарекли, мол, нате вам.
На въезде незлопамятный мосток,
под ним цвела в любое время года
вода - ничьё не устье, не исток,
хлябь безымянная, не ведавшая брода.
На взгорке слева, попирая плиты,
обрушенный до половины храм,
как срам, едва от непогод прикрытый
хранил зерно с половой пополам.
Клуб занимал приземистый барак,
а справа - местный наш ареопаг,
и поссовет всей серостью своей
держал пучок просёлочных путей.
Те три дороги в сказку не вели:
две, докатившись, упирались в берег,
а дальше, если плаватель - плыви,
а нет, останься, будь прописке верен.
Какое запустение на всём -
на досоветском и уже советском!
Комбайн уткнулся в изгородь плечом
и зимовать остался - к ней довеском.
Коровники по кругу - наш обвод,
свинарник на околице - завеса,
и центр вселенной - молокозавод,
сплошь в тучах мух, в зелёном их замесе.
И вот такое радовать могло,
могло родным считаться и красивым?
Теперь ни в жизнь, тогда не западло:
мне - после армии, жене - после России.
Вставало солнце, капала роса,
восточнопрусские перипетии:
каналы, дамбы, польдеры, леса,
болотистые, но вполне лесные.
А помнишь, к нам захаживал “Икарус”:
вплывал, как лайнер, узеньким шоссе, -
я точно захмелел сначала, каюсь,
и как-то вдруг заважничали все.
В Тильзите восхищал универсам,
а Кёнигсберг нам заменял столицу:
как будто гладил кто по волосам,
когда въезжали, подставляя лица
под свежую, нездешнюю струю,
под ветер, дувший с запада, с залива.
Немецкие дома в одном строю
с хрущёвской городьбой неприхотливой.
И странно, не тянуло вспоминать,
что здесь студентом я лепил крамолу:
должно быть, тренд пытался поменять -
пусть тот прямей, попробуй по кривому.
Попробуй по-простому, по-людски,
без сочинительства, взрослея, горбясь,
лишь редкой ночью, в пригоршне тоски,
чужой волны нащупывая голос.
Ты здесь чужак, а где ты не чужак?
Где отщепенцу прирасти возможно?
В селе, где люди пристальны, да так,
что чувствуешь под кожей, а не кожей.
А то приедут те, за кем тебя
давным-давно подробно записали:
порасспросить, сюда или туда,
понюхать изощрёнными носами.
А ты как будто глубже проседал:
семья, то-сё, старательное шкрабство,
и не у кого смелости набраться
на педсовете учинить скандал.
Тавро сошло, приснилось, что травили?
Открылся в кирхе кукольный вертеп:
там кукольные боги мир творили,
а бог смотрел на это и терпел.
Ты класс привёз, сначала в полумрак,
где чертенята в зале и на сцене,
за ширмой голос - бывший твой собрат...
Потом был зоопарк и карусели.
...Те десять лет, застойных или нет,
профуканы бездарно, или только
так и могло по тысяче примет
сложиться, дабы раствориться в толках?
Не знаю. Но вернуться, повторить
ту молодость не взялся бы: так сиро,
так захудало в ней, что отворить
ту дверь и просто заглянуть не в силах.
***
Лишённый п.м.ж., но и не бомж,
живу в своей душе, готовлю борщ.
Пустила на постой? Теперь терпи -
в натуре домострой и боль в груди.
Я съеду, зуб даю, но перед тем
сознаньем наделю полотна стен:
пусть думают о том, о чём нельзя,
пусть мыслящий бетон начнёт, вися
меж перекрытий, там, с чужой стеной
трепаться по душам, как ты со мной.
*** / трудно выговариваемое/
день без чарочки ночь без господа
ноль без палочки ноль без хвостика
дайте сложненького к чёрту простенькое
и погуще добавьте остренького
изощряемся делясь намёками,
языком гоняем нюанс смакуемый
лишь бы не прослыть однобокими
на форуме где сплошные уникумы
общечеловеческая башка задумайся
общечеловеческая челюсть отвисни-ка
предлагается без злого умысла
злокачественная прогнозистика
одуряющая фантастика
геополитическая дуристика
для перемечтавшего головастика
для апокалиптического мистика
самодовлеющая диагностика
для гностиков перешитых из агностиков
интеллектуальные игрища
для тычущих в знаки и мыкающих
...а у него все дни неприёмные
телефоны отключены
толстым слоем облака поролоновые
обеспечивают режим тишины
***
душная суббота перегар
наползают новостные ленты
тусклые и тухлые - из Леты
век тому просроченный товар
“упродовж минулої доби
більше накопичено заліза
в грунті від Донця і аж до низу
до дзеркал азовської води”
“упродовж наступної біди
світового щиросердя рівень
знизится до кількості шпаківень
сховищ для скривавлених бинтів”
“упродовж прийдешнього життя
винайдено буде так багато
навіть наш вельмишановний тато
довести не зможе до пуття”
“упродовж тривалої доби
людство на обох своїх півкулях
(що його лякає чи лікує?)
залюбки ганяє черепи”
***
К чему-то главному далёкий отступ:
приёмник ламповый - отдельный остров.
На нём салфеточка лишь для блезира:
эй, кто тут следующий хозяин мира?
Эфир загадочный течёт рекою,
но рукояточки все под рукою.
Два полушария, сдаётся, слышу,
кручу, нашариваю - чей голос ближе?
Речь незнакомая, такая острая,
как незаконная или шпионская.
Дознаться хочется, про что клекочут,
о чём хлопочется и днём, и ночью.
А впрочем, нечего, пусть будет скрыто:
вдруг там про вечные проблемы быта…
Жизнь как бы мизерная, доутробная -
дотелевизорная, доэлектронная.
Ты чем заполнилась, опричь отчаянья?
Душа опомнилась при свисте чайника.
Крупица горечи, крупица счастья.
С лимонной корочкой светлее чарка.
***
Проходит душевнобольная:
неуверенный шаг, неровный.
Сверху глядит, обмирая,
наверно, душевноздоровый.
Ещё молодая, в правой
дрожащей руке свёрток.
А вон пробегает парень,
он занимается спортом.
Она щитком выгибает
левой руки ладонь,
несколько раз кивает
убегающему вдогон.
Свёрток в руке дрожащей -
что это в нём дребезжит?
У парня вполне надлежащий
для пробежки прикид.
Не встретились, и не надо,
на шаг отступи от окна.
Каким бы ты ни был гадом,
скоро тебе хана.
И те, кто внизу и сверху,
за стеною и вдалеке,
не узнают, куда ты съехал,
что было в твоей руке.
***
Есть Люцифер, а есть зацеперы,
и руферы, и хрен поймёшь.
Тебе куда понятней церберы
и весь мифический бубнёж.
Тебе куда милее центнеры,
центнеры тоже хороши,
а тут какие-то зацеперы -
рабы отвязанной души.
Из плюшевой возникнув эры,
ты тех порывов не поймёшь,
держась за пыльные портьеры,
поди, презрением пульнёшь,
А люциферы им завидуют,
когда, и это не сотрёшь,
они парят, презревши выгоду,
и пропадают ни за грош.
Нет, не зову за ними следовать:
лететь на смерть - ловить такси?
Смиренно жду решенья смертного,
ни-ни и боже упаси.
Но чем-то зацепили всё-таки,
задумываюсь, хоть нельзя,
прошмыгивая меж высотками
и в метропоезде скользя.
*** /soft power/
...В Московии закончились боеприпасы:
склады вычищены под метёлку;
военные заводы оказались в пасынках:
им не заносят валюту в кошёлках.
И тогда кремлёвская голова
(там же не одни только щупальцы)
принялась кумекать, какие средства или средства
можно задействовать,
и стоило ей прищуриться,
как предстали воочию пулемётные очереди
из лучших стихов небесных кровей,
миномётными залпами полетело прочее -
от блестящих романов до эпопей;
тяжело заухало по квадратам и площадям
настильным огнём и огнём перекрёстным
отлично срежиссированное, снятое по мечтам,
воспринимаемое не головным, а исключительно костным;
своды вспороты изумительной музыкой,
и куда до неё “градам”, “смерчам”, “ураганам”!..
Допиваем кровь, начинаем закусывать.
Замечательная операция, притом недорогая.
………………………………………………………
Пепел ложился, не трогая, не теребя
тех, кого невзначай коснулся,
и никто из наших ушедших ребят
не воскрес, не вздрогнул, не улыбнулся.
***
В Волновахе волноваться ни к чему -
завалиться в придорожную корчму,
как заваливались сотню лет тому
те, кто жил по сердцу - не уму.
...Кони-лошади в цене и без цены:
на войну, не возвратясь с войны, -
удила и сёдла-стремена,
в пыльной буре реют времена.
Что кому открыто, кто кого
к стенке ставит, заполняя ров?
Конной массой сделан ход конём,
страшен рёв оголодавших ртов...
Будь здоров, вокзал на островке,
с двух сторон зажатый в колеи.
Фронт в соседней возится строке,
вороша отжившие слои.
Здесь же тишь такая, что замри,
благодать такая, что вздохнёшь.
Господи, помилуй - не взорви
то, что прежде я не ставил в грош.
***
Не охреневая, не очумевая,
не окочуриваясь, не окоченевая,
новую рукопись начинаю -
словесами старыми начиняю.
То левой ногою, то правой хромая,
поскольку хирею, постольку хвораю.
Себя то хорею, то ямбу вверяя,
кого охмуряю? Себя охмуряю.
С бойни на винокурню,
с винокурни - на бойню:
сколько-то набедокурю,
сколько-то набалаболю.
Посредине овчарня -
кучерявая, тёплая,
бекающая словарня,
бегающая толпами.
Слова приканчиваю,
славно прикапчиваю.
Отвернусь - оживают,
на травку желают.
***
Ангел уже не скорбящий,
каменным пальцем скребущий
то, что осталось от неба,
от райских и прочих кущей.
Вот и ему изменило
ангельское терпение:
цену ли заломило,
впало ли в остервенение?
Станем молиться за ангела,
будем его беречь,
дабы реальность наглая
его не могла допечь.
***
И ты одиножды один, и дерево как перст одно,
не ты его огородил, и не тебя зовёт оно.
Вы из породы молчунов, но кое-что тебе видней,
и ты уже понять готов жестикуляцию ветвей.
И в гущине зелёных масс как не отметить в энный раз
родство опорного ствола и позвоночного столба.
Меж рёбер в клетке птичий щёлк,
а в кроне на ушастой ветке
живое сердце толк да толк -
заходится в слепой ответке…
И одиночество не ново, и тем сближеньям тыщи лет,
но самолично в полвторого ты сформулировал ответ.
Ночь с отчуждёнными глазами, непревзойдённая в апатии,
как будто тело, выскользала из неуверенных объятий.
***
Чистый серебристый самолёт:
в небе на него никто не какает.
По земле блуждающий народ
с утречка по столечко накатывает.
Что из небохода на лету
оторвётся, вылетит нечаянно,
в воздухе рассеется в мечту -
в светлую, а иногда в печальную.
Чем таблетки глупые глотать,
голову задрав, следить за лайнером,
лучше всё же было бы летать
вплоть до случая, предельно крайнего.
***
Одни выгуливают собак,
другие укрепляют сердечную мышцу.
Я перемещаюсь просто так:
мысли путаются, ноги движутся.
Если путник, держал бы путь,
если странник, менял бы страны.
Не обозначен на плане пункт,
куда б отнести и оставить страхи.
Носишь с собою, таскаешь в себе -
болью в сердце и костью в горле.
Только на высшем, на страшном суде
станет понятно - убийца, вор ли?
Сколько убито дней и часов,
сколько своровано нежного счастья...
Я забредаю в остатки лесов:
есть ли у сосен живые запястья,
где б указательным и большим
пульс уловить, удержать на пределе…
Не убегаем, не убежим:
камни сползутся, сомкнутся на теле.
***
Очами круглыми вращайте,
запоминайте от и до:
вот перед вами весь Крещатик,
и что к чему, и кто есть кто.
Вот перед вами двадцать первый,
себя не осознавший век:
ещё он действует на нервы,
как несистемный человек.
Он рифмы подбирает бодро:
хайтек, хэштег - не то, не то,
пока в ходу корыта, вёдра,
и бёдра ходят - от и до.
А вслушаться, и сам Крещатик
и не отсюда, и не днесь:
из тёмных плах, камней брусчатых
пророс, прорезался, воскрес.
И вширь пошёл, и что с ним будет,
какие думы обновит?
Какое колесо раскрутит,
меняя наш и общий вид?
Ему или себе прощайте,
что не сложилось, не сбылось,
ропщите, в голос вопрошайте, -
здесь всё связалось и сплелось.
***
И небыль была, и нежиль когда-то жила:
ходила дворами, ругалась, кого-то звала,
кто с нею был нежен, а может, казалось, что нежен,
и он не жилец, и сама она бледная нежиль.
Иду. Никого впереди, никого за спиною,
а всё-таки чувствую: многие вместе со мною
идут, спотыкаясь о собственные шаги,
впечатанные в тротуар, а вы говорите: ни зги.
Как трудно идти, не толкаясь и не продираясь,
к древесным стволам прижимаясь, к стене притираясь.
О как многолюдно! Особенно на пустырях,
где горькою небылью воздух навечно пропах.
***
Опять кричишь, трясёшь карманами?
Учись у Путлера, дурак:
не снятся мальчики кровавые
ему ни этак и не так.
Учись у московитской нелюди,
как шествовать по головам:
очерченные углем лебеди
скорей не к ним летят, а к нам.
Они дремучей, первобытнее,
звероподобнее зверей,
и, может, самое обидное:
точь-в-точь похожи на людей.
***
От усталой Шиши до Ирши
в стороне от буйного прогресса
шелести страницами, шурши
в книге поля, в книге леса.
Бывшее зачитанным до дыр
за год, даже за ночь обновилось.
За собой влача истлевший мир,
паровоз из подземелья вылез.
Я забыл размеры тех колёс,
что катились в голове состава:
эти спицы, втулки - всё всерьёз,
ширь пластала, даль вовсю свистала.
От Ирши до Шиши сплошь сосняк,
вдоль него единой полосою
поле. Я лежу, и мне никак
ни ногой не двинуть, ни рукою.
Месяц лиепа, месяц липень - здесь
никаких иных и не бывало.
Я утратил плоть, утратил вес,
вижу много, понимаю мало.
Здесь не спать, а мягко почивать,
не пугают ласковые грозы.
Ничего не надо сочинять -
ни стихов, ни прозы.
Пятьдесят четвёртый год согрет
где надеждой, где обмазан глиной.
Век угрюмо тащит свой скелет,
дико прожитую половину.
***
Первые подошвы прошмыгнут, первые колёса пробегут, -
и подошвы эти не мои, и колёса эти не мои.
Вновь не удосужился успеть
первым застолбить, флажок воткнуть,
и не будет мне дано узреть
город, отправляющийся в путь.
Оттолкнётся, сдвинется, нырнёт
в глубь земную, поверху пройдёт, -
я слежу, не открывая глаз,
я лежу - старик, субъект, каркас.
Знаю, надо преодолевать,
чтобы то и это продлевать,
нитью продевать себя в ушко
и тащить туда, где далеко,
дальше дня рожденья и зимы,
дальше новорожденной земли.
Миллиарда два передо мной,
пять толпятся за моей спиной,
держим строй, колышемся не в такт:
очередь, землячество, контакт.
Цыцьте, придорожные щиты,
размалёванные буйно, как шуты! -
Сами знаем, кто мы и куда,
не обозначая, не назвав.
Вовремя прибудут города
на места сражений и расправ.
***
Нежно-зелено и нежно-голубо, -
это юность, и наивноглазый,
осторожный в том, что есть любовь,
я к себе примериваю фразу
из романа...Хем или Камю?
Нет, увы, не вспомню, не упомню:
много было их, родных, кому
я служил и верил, мерой полной
воздавая честь, хвалу, досуг
посвящая, извлекая ценность,
избывая мелочность докук,
добывая солнечную цельность.
Не избыл - они превозмогли,
не добыл - она непостижима,
с нею нарождаются в крови
люди одиночного пошива.
От фиесты дожил до чумы:
те же состоянья, те же речи.
Беженцы, времянки, топчаны,
на свету сжигаемые свечи.
*** /забегая вперёд/
Мне семьдесят: я дотянул
до Пастернака.
Нос к носу с ним, считай впритул,
силён, однако.
И как положено, живу
по всем заветам:
над рукописями не дрожу -
их просто нету.
Нисколечко не знаменит,
и в этом смысле
красив и порчу аппетит
тем, кто завистлив.
Нет, я не притча на устах:
в семье безвестен
и самозванством не пропах
даже в подтексте.
Полвека с гаком прокорпел
над каждым знаком,
а позади - сплошной пробел,
так мне и надо.
И до чего хотел дойти,
не знаю, право,
но отчего в конце пути
не крикнуть: “Браво!”
Не обязательно себе,
кривым попыткам -
судьбе как вытяжной трубе, -
привет улиткам!
Не дай же боже никому
за мной по следу,
чтоб раньше времени во тьму,
которой нету?
***
Славный Малин-городок, в смысле - крепкий, бодрый,
он не низок, не высок, общий вид не портит.
На задворках не закис, звонок пёсьим лаем.
И Миклуха смотрит ввысь заодно с Маклаем.
Самолётик сделал круг, след за ним немеет, -
так похоже на маршрут в Папуа-Гвинею.
На столбах листки зовут в Польшу и подальше.
Добже, пани, и зер гут, и чудово даже.
Деду с бабой повезло взад-вперёд мотаться:
внуков в Малин занесло бегство от поганца.
Зуб за зуб и год за год, - объясняться надо ли?
Набегает личный счёт к той кремлёвской падле.
Церкви бьют в колокола, в жар сады бросает.
И осина для кола рядом подрастает.
***
Помню, как накапливались избыточные знания:
в результате рвения. вследствие старания.
Избыточный вес набирается сам -
как дополнение к седине и усам.
Избыточные знания не дают воспарять -
в запотолочное и в заоблачное,
с ними не найти, тем более не потерять,
в общем, дело сволочное, кусочное, склочное.
Избыточный вес вездесущ аки бес -
в каждой клетке и в каждой вене.
С собою наперевес тащишься наперерез:
не упустить бы последних веяний!
Занятную особенность данного расклада
неплохо бы выделить посредством курсива:
коль избыточный вес - избыточная слабость,
избыточные знания - избыточная сила?
***
Прадеда не видал, правнука не увижу.
Это не криминал, но словно бы кем обижен.
Впрочем, вестимо, кем: история намутила,
въехав на броневике в селянскую хату с тыла.
Что до грядущего, тут общественный тренд старается:
из демографических пут не всякий легко выбирается.
Насмешливые прикидки немного в итоге весят.
Ползут возы и кибитки, грады ползут и веси.
Кровь с молоком - в растворе тают взвеси и шансы.
Случай ли планы расстроил, рок ли тупо вмешался?
Не прощупать, не просчитать ни небу, ни электронике,
так что нечего причитать, - дыши глубоко и ровненько.
Какие-то чёртовы гномики в ход пускали ножи и вилочки,
потому-то семейные хроники глухи, немы, обрывочны.
***
Пересыпание песка, переливание воды, -
тут главное не расплескать, не натворить большой беды.
Путь из порожнего в пустой, пусть и внушительный объём
какой ни измерять верстой, не мы вели - он нас обвёл.
При том никак не обманул, поскольку и не обещал.
Мы круг чертили - вышел нуль вместо кинжала и плаща.
В стеклянной роще соловей не песнь поёт, а счёт ведёт.
В бетонной чаще нет людей, но есть спрессованный народ.
В пересыпаемом песке, в переливаемой воде -
висящие на волоске, дерзайте всюду и везде.
***
Ночь за ночью на гвоздях, нервы тряпками повисли, -
это вовсе не пустяк даже в переносном смысле.
Дни за днями на клею, не застывшем, не схватившем,
и мочало на колу не сулит четверостиший.
Выпив мокко, выжми хокку, и сеппуку - это жесть,
но не каждому в охотку резкий откровенный жест.
Добреди хотя б до Вовчей недосвергнутой горы:
с двух сторон стоит немолчный гул решающей игры.
Поздно в лошадиных силах измерять навал, напор:
некому держать на спинах, как держали с древних пор.
С мест сошли, рванули с мест,
больше никого в заслоне,
и дрожит земля окрест
на последнем честном слове.
***.(в преддверии)
Смерть непременна, рождение - дело случая.
Знают, казалось бы, все, но толковать избегают.
Какая-то в том заковыка, как бы издёвка сучья:
нас сперва извлекают, потом изгоняют.
Дни появления отмечаем сами,
за годовщины ухода отвечают другие,
которые с нами соприкасались,
проделывая движения круговые.
Близок локоть, но никогда укусить не пытался,
не выставлял в толпе, озлобленно не пихался,
доверяя письменному, но никак не игорному,
облокачивался, подпирая непомерную голову.
Вопросы не столько скорбные, сколько вздорные:
про план дожизненный, про плен посмертный.
Что интересно: не различить в обе стороны -
где твой первый день? и когда последний?..
Воткнуты провода в раковины ушные,
девушки в метро особенно искромётные.
Если о смерти повествуют живые,
о жизни должны бы рассказывать мёртвые?
***
Выброшенный чемодан,
ручка - гляди - на месте.
Если чего и дам -
версию о невесте.
...Он возвращался к ней:
первое чувство цепко.
Вёз виски, духи и клей,
это не стопроцентно.
Спросишь, клей для чего?
Склеивать, что разбито.
Всё-таки он не чмо:
выглаженный, побритый.
Поднялся, а там туман,
ужимки, то-сё, молчанка.
И не раскрыт чемодан,
не пущена в ход мочалка.
О каждую о ступень
колёсики стукались-бились.
Хреновый выдался день -
на выход или на вынос.
Хреновее будет ночь,
и на хер тогда поклажа?
И отлетает прочь -
в наклейках, молниях, пряжках...
Поганое шапито,
скажу, не вдаваясь в детали.
Глянь: может, осталось что?
Не зря ж мы над ним стояли.
***
Придумать воды, ил на дне и водоросли в полусне,
пустить слезу, ещё одну, и в них блистать, идя ко дну.
Почти идиллия, соблазн - уйти без сочинённых фраз,
тихонечко, не напоказ - как надо, кстати и как раз.
И там, на дне, на том вполне законном основании,
лежать в беззвучной тишине вдали от беснования.
Как поживает без меня прилипчивая лента дня,
к которой был приставлен следить за новостями.
О, как я ленту теребил и, вести призывая,
то в бубен бил, то в рог трубил, в безвестье изнывая.
Теперь плетите, как плели, свои хитросплетения,
плодите мух. мечту земли кроя до посинения.
Я отплодил и откроил, отплёл и открестился.
Меня прияв, приятный ил охотно расступился.
А две слезы, вильнув хвостом, в двух рыбок обратились
и в серебристом, в золотом в обратный путь пустились.
***
Не хочется заморачиваться, на новые ритмы затрачиваться,
а прежние есть не просят, как вывозили, вывозят.
И темы сподручней старые, не меньше меня усталые,
зато никуда не бегущие, а словно домой зовущие.
Да, с ними не сделаешь выручки,
а каша, которая варится,
в незримые дыры и дырочки
вываливается и вываливается.
Ну, бог с ним, приму и остаточки, со стеночек соскребу,
и не забыть бы тапочки, вылетая навылет в трубу.
***
Как весело копать, поскольку не могилу,
а ряд за рядом гнать, испытывая силу.
Так прежде не копал - с накопленным азартом,
и опыт не пропал: вонзается лопата
как бы сама собой - легка, остра, надёжна.
Ложится перегной - навечно, непреложно.
Нет, не помолодел, но и стареть зарёкся -
на весь грядущий день сварился и запёкся.
Отвергнуты часы, клубком свернулись стрелки.
Иду вдоль полосы, стараюсь, чтоб не мелко.
Сегодня мой сезон, моё солнцестоянье!
Откуда этот звон, похожий на стенанье?
Какое он ко мне имеет отношенье?
Я на другой волне, в нездешних отложеньях.
Я по колено врыт, по пояс и по плечи,
моя гортань твердит, что я до смерти вечен.
...Как вскрытая трава зелёной головою,
ложатся в глубь слова, отвергнутые мною.
***
Есть надежда - яблочек дождусь,
не погрызть, а так - полюбоваться.
Нужно ждать, не отвлекая пульс
от его неслышного ковальства.
Где была любовь, там благодать,
где плелось коварство, там затишье.
Можно сокровенно убывать,
не сгребая вызревшие вишни.
Если ждать с крыжовником в ладу
и не рвать смородину горстями,
выпадет и в будущем году
тешиться чужими новостями.
***
Отменно выполнены тернии, и капли крови хороши.
Душеспасительное чтение одно осталось для души.
В тетради, в уцелевшей прописи
пиши, душа, едва шурша,
пусть хватит строгости и робости
потом читать, как хлеб кроша.
Неважно. что и как прописано,
хоть вдоль, хоть поперёк строки:
что на живую нить нанизано,
читай и рви, читай и жги.
Отпущено, или отмерено,
или швырнуто что не жаль,
живём от дерева до дерева:
твоя душа, твоя печаль.
***
Главы убывают, прибывают,
биржи говорят про основное.
Сводки с фронта всё перебивают,
остальное - только остальное.
Снова наше время разделилось:
“до войны” и это вот, с войною, -
до земли и глубже раздвоилось,
раскроилось, и болит, и ноет.
Крым - зиянье, Ордило - зиянье,
зоны массового зараженья.
Все международные старанья
не переменяют положенья.
Уговоры и увещеванья,
и щипки, и тонкие намёки,
санкционные переливанья,
тайные валютные потоки.
Человечество опять бессильно,
слишком благодушно и беспечно, -
как же это мучило, бесило,
словно бы навечно обеспечено - - -
Ласточка мотается над крышей,
аист одиноко пролетает.
Чья семья сегодня к небу ближе?
Воина как должно поминает...
***
Снова крупно повезло приступать согласно жанру.
В голове не рассвело, подожду ещё, пожалуй.
Продолжайся, повестушка сна провинциального, -
есть в тебе хоть завитушка провиденциального?
Кроме грома, ничего, грома вкупе с молнией.
Стул продавлен, колченог стол судьбы исполненной.
Стоптанное стоптано, сношенное сношено.
Отданное отдано, прочее раскрошено.
Узнаное узнано, скомканное скомкано.
Пробовано вкусное, пробовано скорбное.
Не дошло до скотского, не взошло до светского.
Пыло, жаром, кольцами -
следствия, последствия.
Отвечать за каждого?
Господу что с этого?
В голове закатного
больше, чем рассветного.
***
Тяжёлый бронзовокрыл, как маленький бронтозавр,
пространство своё творил, доверчиво осязал.
Не тихонький мальчуган наивным взглядом следил -
стареющий великан на мыслях себя ловил.
Не кандидат наук, обычная голова,
укорное “ну, ты и жук!” он слышал не раз и не два.
Заслуженно или так - под руку попадал?
Не шёл на чужие места, чужого куска не едал.
Дороги не проторил, был ни хорош, ни плох,
пространства не сотворил, не обозначил эпох.
Опять пробирает жуть
от списка потерь и польз.
А безымянный жук
до цели своей дополз.
***
Я понял, я постиг за сколько-то до гроба
про “не дрожат листы”, про “не пылит дорога”.
Там не с чего пылить, дрожать причины нету,
и солнцу не палить, не призывать к ответу.
Я, впрочем, знал всегда, но сложно соглашаться,
когда твоя звезда не отметает шанса,
за мной одним следит и именно со мною
о многом говорит, а не с другой звездою.
Теперь иной расклад: её увёл соперник,
он молод, он богат, решителен, наверно.
...Закрыты блокпосты, застыла оборона.
И не дрожат листы, и не пылит дорога.
***
О чём нам разговаривать, подруга беспокойная?
Как будто раскорябывать зажившее, загоенное.
Пора кончать с натяжками, с надсадливым борением,
ведь чем дела мультяшнее, тем взгляды современнее.
Вампиры отвампирили, сатиры отсатирили.
Забылись щи крапивные и лопухи сортирные.
Расшаренные идолы чем далее, тем вычурней,
и мировые лидеры один другого китчевей.
Куда нам с проволочками? - немыслимо убыстрено
убийственно-поточное и точечно-убийственное.
Чем лезть в дела оккультные, впадать в маразм мистический,
вникай, подруга, в мультики: они про нас фактически.
А то айда в песочницу, где внуки не вмещаются:
снимая боль височную, печь куличи прощальные.
***
Майское короткое ненастье,
ветер, дождь и солнце - всё подряд,
почва нараспашку, небо настежь,
стиль смещён, не соблюдён обряд.
Время по-иному слышать Блока:
что любил, что горько проклинал.
От поста последнего до блога
этот ритм сознанье проклевал.
Май жестокий с белыми глазами
у кремлёвского нетопыря, -
пусть бы лопнули, повылезали,
чтобы жизнь не зря и всё не зря.
Пусть бы лопнуло, что натянулось
за четыре года - до струны,
всех коснулось, горестно торкнулось, -
дотянись, добей и дострели!
Рядом с нами опухоль набухла
дикой силой, злобой дочерна, -
смрад бухла и вонь протухлая
переквашенного кочана.
Время рваться, лопаться, вскрываться -
от Чукотки до балтийских волн.
Без увёрток, без затей и вкратце:
- Ты, мертвецкий дух, изыди вон.
***
Отягчающие обстоятельства?
Их полно.
Не имеющее касательства
прикасается всё равно.
Быт, не терпящий отлагательства,
отягчает, но
от приятельства до предательства
преодолено
расстояние, обязательства
позабыты давно,
и крест-накрест шершавыми досками
заколочено то окно,
из которого пёрли возможности,
а теперь непотребство одно.
***
Тут, говорят, кой-кто воскрес, ну что ж, пускай живёт:
хоть в чём отыщет интерес и в нём себя найдёт.
А нам не стоит воскресать, иначе - так на так -
придётся проживать опять прожитое кой-как.
Нет, мы не приговорены, но, как в набор фонем,
мы в свой объём погружены, в язык своих проблем.
Под нами плоскость не дрожит, не трескается лёд,
волна как принято бежит, а не наоборот.
Да, мы из тех текучих масс столицы и села,
реинкарнация на нас выходит из себя.
Мы толща мировой воды, пустынные пески,
в том нет особенной беды, единственной тоски.
Но есть вселенская беда, всеобщие стихи,
об этом знает лебеда, толкуют лопухи.
***
Излагаю вполне художественно,
пересказываю кино, -
разбирательства и задолженности,
в общем, снять не дано.
Мужеложество, скотоложество -
никакое не дно:
библеизмы, трюизмы и прочее
экстатическое говно.
Дно давно стало новою крышею,
нам под нею отнюдь не темно.
Распростёртая наша недвижимость,
неподъёмное наше оно.
Пусть предъявит
себя исчерпавшая книжность
пресловутый эффект домино:
под остатней костяшкой, под самою нижней
я прихлопнут, и мне всё равно.
***
Трамп ступает на трап
рёв из аэротруб
отрывается тромб
отметается труп
Точно взяли подряд
кто кого перетрёт
пятый год подряд
занимательный трёп
А на военной тропе
тот же свинцовый накрап
не закончатся на тебе
списки наших утрат
***
Вертолёты протарахтели
низко так, словно бы кряхтели
и скрипели их сочлененья,
друг о друге как будто скорбя, -
неестественные творенья
тяжело проносили себя.
Не гордясь, отмечаю глазами
корпуса, возводимые нами,
и в пучину, в простор, в никуда
направляемые суда.
А чудесные штучки-дрючки,
электронный разверстый сезам,
попросились, как дети, на ручки,
охватив по рукам и ногам.
Припадая к заветному блюдцу,
с чернотой по щербатым краям,
не горжусь принадлежностью к людству,
оседлавшему разум и срам.
***
Ці подвір,я, провулки, пустирі,
стіни з вікнами і без вікон, -
хто тут зі мною?
Хто тут за мене?
На кого навколо можу покластися?
Щоб не зрадили,
не залишили наодинці,
не кинули на призволяще?
Вітер, дерева і дощ:
вони українські,
не лугандонські.
Коли б не звернувся до них -
відповідають
зрозумілою тільки мені мовою.
Ми у змові,
ми дочекаємось.
***
В миг один
мир. в котором я рос,
был расширен, расшит, став книгарней, -
в ней сошлись
и песчаный откос,
и лесок с золотыми грибами.
Тот песок,
что изрыт, перерыт,
текстом стал, тихой россыпью буквиц,
и сарай - от конька до корыт,
и булыжники узеньких улиц -
всё вместилось меж тонких страниц.
чуть прочней паутинных плетений,
всё взывало:
“Вгрызайся, стремись:
от столиц до подлунных селений -
всё подвластно, открыто, греби,
забирай с кожурой, с потрохами,
не сходи с проторённой тропы,
оседающий прах отряхая…”
Подступаю к последнему сну,
в дрёме-коме живу. соловею.
Мир не дался, слинял, ускользнул,
но осталась книгарня
моею.
*** /поради/
не накручуйте
але ж це єдине, що роблю на відмінно
віднесіть на смітник свій розпач
відносив, багато разів, та він повертається
перегорніть цю сторінку
я до неї пришпилений
вбийте себе
а хіба я живий?
тоді замовкніть нарешті
та мовчу вже, мовчу
2018 - 2019
Макеевка - Киев - Малин - Макеевка