Отравленный не тишиной, но молчанием,
Не тьмой ослеплённый, но света отсутствием,
Я спальни объём в кубометрах присутствия
Слов измеряю. Но непотопляемым
Грузом в гранёном стакане словесности
Безбуквенный слог на поверхности плещется.
И всклянь налитому стакану мерещется,
Что угол стола - только остров на местности,
Где, линией береговой окаймлённые,
Под белыми крыльями чаек с надрывными
Криками, воды теснятся, приливами
Снимая с мели корабли почтальонные.
Их мачты вздымаются в высь поднебесную,
И ветра поток несёт парус батистовый,
И, бурей впотьмах занесённый неистовой,
Скользит осторожно, минуя отвесные
Скалы, фрегат. И посуда гранёная,
За стеклом сиротливым и нощно, и денно
Его ожидает причал неизменно,
А я, к изголовью прильнувши картонному,
Глаза открываю: вот стул, и вот - зеркало;
Вот слева - стена и окна в ней отверстие,
А справа - с проёмом дверным. Исковеркано
Всё, что и в свете дневном было бедствием,
Отсутствием света теперь.Но под сомкнутым
Взором не всё ли равно, куда катится
Комнаты пыль в оголтелой сумятице
Вёсен и зим за изорвано-скомканным
Шторы батистом?.. Рассудку смирённому
Лучше бы спать, окружённым предметностью
Стен, соглашаясь с немой безответностью
К тени своей. И воспалённому
Голосу, сдобренному канифолью,
Петь под сурдину бы песнь свою ломано,
Не умолкая, срываясь до гомона,
Чтобы, сполна наглотавшийся солью
Слов своих, голос постиг тишину.
Я закрываю глаза, лишь в уборной
Накинув пальто, - и к стакану. Покорно
Сажусь в батискаф. Устремляюсь ко дну.