Дух озера проснулся в тростниках
На дне заросшей илистой ложбины,
На берег вышел, глядя в облака,
В закат багряный, как плоды рябины.
Касалась мха отвыкшая рука,
Густел туман, и удлинялись тени.
Он слышал голос каждого ростка
Средь хора пробудившихся растений.
На прелых листьях, словно на ковре,
Лежал ничком, и с молодой полыни
Вкушал росу в горчащем серебре
И сладость медуницы ярко-синей.
Глядел на очертания ветвей,
Раскидистые вётлы над обрывом…
Заря, угаснув, стала лиловей,
А он приник щекой к пушистой иве.
Взошла над лесом полная луна,
Он долго плавал по её дорожке,
Безудержно и страстно, допьяна
Пил её свет – глотками, телом, кожей…
Он предан каждой из всех полных лун,
И знает: с нею никогда не слишком,
Благодаря лишь ей он вечно юн –
Зеленоглазый озорной мальчишка,
Пока сиянье в венах будет течь.
К земле склонился, разгребая палки,
И в золотые волосы до плеч
Вплёл первоцвет и майские фиалки.
Гулял вдоль топких сонных берегов,
Стекал ручьями в сумрачном овраге,
И, разбегаясь чередой кругов,
Он, словно кистью, рисовал корягой
В заливе тихом тёмный свод небес
И очертанья леса над водою.
Расхохотавшись, как болотный бес,
Шутя играл с сорвавшейся звездою:
Поймал её и вмиг прижал к груди,
Как тайну – бережно и осторожно.
Подбросил ввысь, шепнув: домой лети!
Она была… берёзовой серёжкой…
Он знал, конечно. В листьях камыша,
Вдыхая тополиный терпкий запах,
Застыл. Но неспокойная душа
Металась, словно зверь, сбивая лапы:
Весна в разгаре… берег тих и пуст.
Он рад почти безмолвию покоя,
Но временами мертвенная грусть
Из глаз струится чёрною рекою.
Не подразнить угрюмых рыбаков,
Подпрыгнув рыбой, спрятаться в глубинах,
Подёргать под водою поплавком,
Подвесив на крючок клок скользкой тины.
Он помнил всех, кто раньше здесь бывал:
Их облик, голоса, движенья, лица.
Искал… меня! – И рос в груди провал,
Стеная криком сиротливой птицы.
Мой водяной, мой давний верный друг
Из зарослей смотрел на мои танцы…
Несмело мы сошлись, коснувшись рук,
И побежали в озеро купаться.
Впервые повстречались мы весной,
А в ночь волшебной середины лета
В лучах луны медовой и хмельной
Мы нежились до самого рассвета.
Тем вечером я сплёл ему венок
Из жёлтых ирисов и незабудок,
А он мне до полуночи сберёг
Цветок… огонь зажёгся ниоткуда,
Пылал на листьях – жаркий, колдовской,
То папоротник – старая легенда,
И пусть в неё не верит род людской,
Соединит сердца, разрушит стены,
Его храню я. Берегу в себе,
И зимними холодными ночами,
Как знак пути и верности судьбе,
Грел от тоски, разлуки и печали.
Я духу осенью кольцо принёс,
Мерцающее травяным, зелёным,
И водяной был сам не свой от слёз,
А в волосах алели листья клёна.
Едва держась, меня он провожал
В канун Самайна. И глаза поблёкли,
Весь леденел, и, на ветру дрожа,
В тумане сгинул – призрачным, далёким…
Потом тянулась долгая зима,
И озеро покрылось льдом и снегом.
Он крепко спал, и ему снился май,
Черёмухи цветущие побеги…
Теперь он шёл в отчаяньи и звал,
Но голос таял, унесён ветрами...
В ответ лишь глухо ухнула сова,
Словно не веря в дружбу меж мирами.
Не слышал он, что в городе чума
Или другая липкая зараза,
И все сидят, закрывшись, по домам –
Не до рыбалки, леса или сказок.
Я чувствовал. Смертельно тосковал,
Средь тёмных стен томился, точно в клетке.
Открыл окно. Дождь внял моим словам,
Пообещав соединить навеки.
Пусть я не мог откликнуться на зов –
Не зажигал огня, не отдал дара,
Но часть меня ушла дорогой снов –
Блуждающим огнём ночных кошмаров.
Лишь засыпаю – вижу тот же сон,
И сердце бьётся, словно в омут рухнув:
Я рядом с ним, луною напоён,
Я стал, как он – шальным озёрным духом.