Вот и здравствуй, моя любовь, я тебя искал.
Не припомнить уже, как долго, да и к чему?
Я же здесь. Как и ты. И волна в крепкой хватке скал
размывает тьму.
Посмотри — я пришел, пусть усталый и злой, как бес,
пусть истасканный временем так, что седы виски,
я добрался, дополз — ведь светлейшее из чудес —
и не сдох с тоски.
Я принес на плечах снег и пепел, и сотню лет,
кровь, застывшую так, что стала прочней брони,
но вот — хрупче тебя. От тебя мне защиты нет.
Ты уж не брани,
не ругай, что так долго /долго!/ бродил во мгле,
— безвременье, бессонье, безыменье — где тебя нет —
по промерзшей, прожженной, — пустой без тебя земле —
без особых примет,
и не мог умереть. Я вцепился в тебя собой,
как вцепляется зверь в глотку жертве или врагу.
Я хотел бы сказать, что я выиграл последний бой,
и теперь могу
здесь остаться — с тобой, — навечно: от сих и впредь,
скинув с плеч, будто плащ, весь ад, сквозь который шел,
зная, что, пока не найду тебя — не могу умереть.
Но теперь — нашел.
Вот и здравствуй, моя любовь, я пришел. Я твой.
Я истерзан, изглодан, источен ветрами весь.
Этот путь — до тебя — был до черта какой кривой,
но теперь — я здесь.
Ради этого ‘здесь’, пускай и на краткий миг,
ради злого ‘сейчас’ в глубине твоих светлых глаз,
где ты смотришь меня, как плохонький боевик,
чтоб увидеть — нас.
Ну, до встречи, моя любовь, все ж я шел не зря:
я увидел тебя. Я увижу рассвет с тобой.
С острия твоего ножа мне в горло течет заря.
Я пришел домой.
Ты — мой самый последний бой.