По мотивам сонета Эрнеста К. Доусона (1867 - 1900)
Безумец в Бедламе*, с англ.
Вар. 1
Он в клетке заточён.
... Бессилье бледных рук,
Чьи кисти теребят незримые цветки
И скручивают их в незримые пучки,
Пока толпа зевак таращится вокруг.
Ничтожества!
Е г о неудержимый дух,
Их мелочным, сухим понятьям вопреки,
Стремится к звёздам сквозь засовы и замки:
Ввысь, ввысь его влечёт божественный недуг!
Не сострадать тебе, о мой прискорбный брат,-
Прозрениям твоим скорей я был бы рад!
Сколь ты далёк от тех, кто жнёт и сеет лишь
Тщеславие всю жизнь!
Так смертные цветы
Не стоят лунных роз**, которых не истлишь,
И звёзд, что возлюбил в уединеньи ты.
===================================
Вар. 2
За прутьями своей железной клетки он
Как будто теребит невидимый букет.
Зеваки, словно им иного дела нет,
Глазеют...
Для мещан Бедлам -- аттракцион.
Ничтожества! Они глядят со всех сторон,
Уставились в упор, безумцу застя свет,
Но крылья давних грёз -- из суеты сует
Возносят дух его в небесный пантеон.
О мой прискорбный брат! Чем сострадать тебе
Им следует твоей завидовать судьбе.
Тщеславие и спесь -- посев и жатва их,
А ты, ты одинок и заперт на засов,
Но льётся горний свет от лунных роз** твоих
И звёздного венца глухих твоих часов.
===============================
От переводчика.
*Бедлам: прежде, чем это слово приобрело значение безумного хаоса и неразберихи,
оно было названием психиатрической клиники в Лондоне, основанной в 14 в.
и существующей поныне.
Русский писатель и историк Н. М. Карамзин оставил красочное описание Бедлама (1791 г.):
"Предлинные галереи разделены железною решёткою: на одной стороне -- женщины, на другой --
мужчины. В коридоре окружили нас первые, рассматривали с великим вниманием, начинали говорить
между собою сперва тихо, потом громче и громче и, наконец, так закричали, что надобно было
зажать уши. Одна брала меня за руку, другая за волосы, третья хотела сдуть пудру с головы моей --
и не было конца их ласкам. Между тем некоторые сидели в глубокой задумчивости… Многие из
мужчин заставили нас смеяться. Иной воображает себя пушкою и беспрестанно палит ртом своим;
другой ревёт медведем и ходит на четвереньках. Бешеные сидят особливо; иные прикованы к стене.
Один из них беспрестанно смеётся и зовёт к себе людей, говоря: „Я счастлив! Подите ко мне;
я вдохну в вас блаженство!“ Но кто подойдёт, того укусит. -- Порядок в доме, чистота, услуга и
присмотр за несчастными достойны удивления. Между комнатами сделаны бани, тёплые и
холодные, которыми медики лечат их.
Многие выздоравливают, и при выпуске каждый получает безденежно нужные лекарства
для укрепления души и тела…" (По Википедии)
Что касается сумасшествия как такового, то еще древнегреческий философ Платон, который
первым дал его научное описание, различал безумие как болезнь и -- как божественный дар.
Похоже, именно этот второй, высокий вид безумия и тематизирует Э. Доусон в данном
стихотворении.
**Упоминание Луны едва ли случайно. Издавна считалось, что некоторые психические
состояния и отклонения можно связать с лунными фазами.
Впрочем, помимо того -- и само по себе выражение "лунные розы" (у автора буквально
"розы, поцелованные луной") довольно характерно для декадентской поэзии конца 19 в.
***********************************
Об авторе по http://eng-poetry.ru/Bio.php?PoetId=65
Эрнест Кристофер Доусон (Ernest Christopher Dowson 1867 - 1900): английский поэт. Значительную
часть жизни провел во Франции. Умер в нищете. Начал печататься в середине 1880-х гг.
Позднее стихи Доусона были опубликованы в журналах "Желтая книга" и "Савой", вокруг которых
группировались поэты, критики, художники, выступавшие с программой «искусства для искусства».
Поэзия Доусона принадлежит к упаднической литературе конца 19 века. Его стихи, главная тема
которых любовь и смерть, очень музыкальны. Доусон — поэт-импрессионист, испытавший влияние
французской литературы, особенно Поля Верлена.
Об авторе по http://krapan-5.livejournal.com/630053.html
Доусон родился в довольно состоятельной буржуазной семье. Его отец много времени проводил
на Ривьере, в свои поездки брал сына, и мальчик рано проникся французской культурой.
В своё время Эрнест без труда сдал экзамены в Оксфорд. Начал печататься в середине 1880-х гг.
Был близок с поэтами, критиками, художниками, выступавшими с программой "искусство для
искусства". Биограф поэта Джэд Адамс писал, что преданность Доусона искусству "была
просто религиозной, и он принес ей в жертву свою жизнь".
Поэт очень изменился после того, как его родители, оба тяжко больные туберкулёзом, покончили
жизнь самоубийством: сначала отец, а через полгода мать, которая всегда была психически
неуравновешенна. К тому же Эрнест влюбился в тринадцатилетнюю Аделаиду, дочь ресторатора,
где обычно столовался. Он каждую неделю целомудренно играл с ней в карты, и как говорил поэт
Йейтс,"это заполняло огромную часть его эмоциональной жизни". И когда Аделаида, повзрослев,
вышла замуж за человека ее круга, Доусон тяжело переживал этот удар, хотя, быть может,
девушка и не подозревала о чувствах поэта. Пристрастие к абсенту подорвало здоровье больного
чахоткой Доусона, но жизни своей он не менял. Подолгу жил в Париже. Он неплохо зарабатывал --
много переводил с французского, писал прозу, но деньги легко спускал в ресторанах.
В 1891 г. Доусон принял католичество. Припадок горячки случился с ним в Париже,
знакомый увёз его в Лондон, где Доусон вскоре скончался. Ему было тридцать два года.
В конце жизни он говорил другу, что его литературная карьера не сложилась, и что ему следует
заняться чем-нибудь другим. Но осуществить этого намерения ему так и не удалось.
***********************************
Оригинал:
Ernest C. Dowson
To One in Bedlam
With delicate, mad hands, behind his sordid bars,
Surely he hath his posies, which they tear and twine;
Those scentless wisps of straw , that miserably line
His strait, caged universe, whereat the dull world stares,
Pedant and pitiful. O, how his rapt gaze wars
With their stupidity! Know they what dreams divine
Lift his long, laughing reveries like enchanted wine,
And make his melancholy germane to the stars?
O lamentable brother! if those pity thee,
Am I not fain of all thy lone eyes promise me;
Half a fool's kingdom, far from men who sow and reap,
All their days, vanity? Better than mortal flowers,
Thy moon-kissed roses seem: better than love or sleep,
The star-crowned solitude of thine oblivious hours!