Посвящается Сергеевой Марии
Пришли в сорок первом в Озёрки фашисты
И скорбно и мрачно вдруг стало по избам
А добрый сосед как -то стал полицаем.
Но был же обычным беззлобным лентяем.
Оглохла от плача деревня спросонок,
Когда собирали к машине девчонок.
Кусать бы зубами и сопротивляться,
Но Маше тогда было только тринадцать.
Везли их на запад от русских берёз.
Краснели глаза от катившихся слёз.
Граница уже далеко за спиной,
Родная деревня и домик родной.
Колёса чужие так чуждо стучат.
Везёт паровоз на чужбину девчат.
Дорогой молчали, о чём говорить,
Ведь будущего может просто не быть.
Быть может всё снится и это лишь сон?
Но вот остановка, вокзал и перрон.
Австрийские бюргеры, вот разбирайте.
Приехали русские «шнелле», «арбайтен».
Солдатам фашистским, солдатам не нашим
Варили селянки всё манную кашу.
Батрачили до ночи, спали в бараке,
Но всё ж это лучше, чем жуткий концлагерь.
У немцев всё чётко, и всё по порядку.
Готовят с утра снова кашу на завтрак.
Всегда по рецепту, всё взвешено в граммах
И ложка варенья всегда в каше манной.
Как в омуте страха они находились.
Со страхом вставали, со страхом ложились.
Как воздух Победа была им нужна.
И вера им сил придавала тогда.
Как радостна новость: «Победа! Победа!».
Фашисты повержены, кончились беды.
Дорога вела их домой, на восток
Но край их родимый был очень далёк.
Домой очень долго они добирались.
По- разному люди о них отзывались.
В деревню вернулись девчушечки наши,
А всё ж вспоминали фашистскую кашу.
Бывало, на завтрак детишкам варили,
Про кашу опять разговор заводили.
Как будто проклятье, не вытравишь – въелась.
Глазами той каши на всю жизнь наелась.
Года уходили, рисуя морщины.
И после рассудят: «Виновны», «Невинны».
А время нещадно: болезни и старость.
Потомкам история с кашей осталась.