С ЮБИЛЕЕМ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ
Витькино горе
Из воспоминаний отца Виктора
Витькино детство закончилось 6 февраля 1937 года в его шестой день рождения. Он сладко спал на широкой печи, сделанной руками мастеровитого отца, когда раздался резкий стук в дверь. Вся семья переполошилась, проснулись старшие братья. Тётя Таня, сестра отца, метнулась в сени открывать двери непрошенным гостям, а мама Зося стала зажигать керосиновую лампу, висевшую под потолком. В это же время его отец Игнат Алешкевич, вскочив на лавку у печки, трясущимися руками что-то сунул за щеку сыну и стал ещё что-то класть в маленькую, тёплую ото сна ладошку: “Сбереги, сынок!”. Ничего не понимающий мальчишка, испуганно моргая сонными глазками, тем не менее, зажал это что-то в ладошке, и крепко сжал рот. Языком он ощутил, что во рту находится какой-то круглый металлический предмет, но не проявил детского любопытства. Хоть и мал был, да сообразителен. В это же время в дом ворвались четверо мужчин. Все они были в тёмной военной форме. Не снимая головных уборов, ничего не объясняя, они начали проводить обыск, выбрасывая из большого сундука одежду и домотканые покрывала, заглядывая на полки с посудой, в шкафчики, под стол и длинные лавки, за иконы, висевшие в углу, поднимая широкие доски пола… Затем один вышел в сени и стал рыться там в небогатом скарбе многодетной семьи, ещё один оказался в кладовке, где стояли бочки и кадки с зерном и мукой. Всё было высыпано и вывернуто на пол. Прошёл обыск и в сараюшках. Примерно через три часа отцу показали какую-то бумагу и было велено собираться. Он подошёл к жене и сестре и прошептал: “Это всё! Донос! Учитесь жить без меня!” И словарный запас Витьки пополнили слова “Польский шпион, компромат, враг народа, предатель, горе, семья врага народа…”. Он не понимал значения этих слов, но, видя встре-воженные и заплаканные лица мамы и тёти, знал, что всё очень серьёзно. Так ворвалось в жизнь мальчишки горе. Оно было чёрным, как френчи людей, арестовавших отца. Их двор стали обходить стороной сельчане. Даже бабуля и дед, жившие через три дома, ходили к ним ого-родами, чтобы не попадаться на глаза сплетникам. Все тет-ради, исписанные старшими братьями, все некрамольные книги и газеты, оставшиеся в доме после повального обыска, мама сожгла в печке. Невзирая на это, он хранил большую тайну. Его с отцом тайну: царскую серебряную монету и маленькое фото отца. Витька спрятал свой драго-ценный скарб в большую щель между брёвнами сарая, за-вернув в старую тряпицу и даже маме с братьями не по-казал. Он тогда уже понимал, что эти предметы – всё, что осталось от любимого отца. Летом этого же года Витьку определили работать в колхоз пастушком. В их большой семье в одиннадцать душ работали все, чтобы выжить после ареста кормильца.
Витьке было десять лет, когда деревня выдохнула: “Война!” И вновь пожаловало горе в их дом, деревню, страну. Горе имело зелёное лицо – фашисты на мотоциклах и машинах, однажды тёплым вечером появившиеся на окраине деревни. Оставив технику на въезде, они двинулись по улице, оживлённо переговариваясь на незнакомом сельчанам языке. Жители разбегались по дворам, хватая детей, и испуганно выглядывали из маленьких окошек своих избушек, из-за сараев и кустов разросшейся сирени. Высокие, в зелёной военной форме, с автоматами на шеях и улыбками победителей, фашисты шли по улице, разглядывая подворья и дома. Около понравившейся избушки они останавливались и по двое-трое заходили во двор. Мама крикнула Витьке, чтобы шёл в дом, захлопнула калитку, и они бегом метнулись в сени. Не успели закрыть входную дверь, как залаяла собака, и во дворе послышалась чужая речь. Ещё через мгновение послышался выстрел и верный Дружок, взвизгнув, замолчал. “Мама, они убили Дружка!” – закричал Витька, но мать испуганно зажала ему рот, увлекая в комнату. Резко отворив дверь, в сени вошёл рыжий веснушчатый фашист. На ломанном русском языке велел всем убираться из дома, объяснив, что здесь будет жить комендант. Старшие братья стали спешно собирать пожитки и выносить их в сарай. Мальчишка в испуге забился в угол печи, а потом пулей метнулся вслед за ними. Их маму немец остановил, велев убрать помещения. Надо сказать, что изба Алешкевичей была самой большой в деревне на тот момент, имела чистую и большую комнату, сени и кладовку, потому её и облюбовал комендант под квартиру себе. Была и ещё одна весьма веская причина, почему он выбрал эту избу: семья считалась обиженной Советской властью, а потому особо приветствовалась фашистами.
В широкий двор въехала большая блестящая машина, из которой трое солдат стали доставать вещи и вносить их в дом. Витька вышел из сарая и стал издали наблюдать за фашистами. Те мальчишку не трогали, только грозно покивали в его сторону пальцами, типа, молчать! Когда заселение было завершено, у двора остановился чёрный легковой автомобиль, из которого вышел сухощавый офицер и направился в дом. Так в жизнь Витьки ворвалась война.
Назавтра, согнав жителей деревни на маленькую деревенскую площадь у магазина, оккупанты выбрали старосту из лиц, подвергавшихся гонению Советской властью. Кроме того, всех молодых мужчин и парней стали насильственно забирать в полицию. Два старших брата Витьки по возрасту подходили для службы в отряде полицейских, но у Николая был порок сердца, и от него немцы отстали, а вот Анатолий, высокий двадцатичетырёхлетний красавец, был здоров. Ему-то и предложили вступить в отряд полицейских, пригрозив, что в случае отказа – расстреляют не только самого, но и семью. И надел Анатолий чёрную форму с повязкой на рукаве. Витьку пугал необычный вид брата, и он всё больше держался матери и старшего брата-подростка Павлика. Живчик по натуре, он притих, с деревенскими детьми играть не хотел. Да и играть было некому, деревня как будто вымерла: собак всех немцы пере-стреляли, коров и другую живность люди держали взаперти, сами старались без нужды по улице не ходить, и детей не пускали, боялись за них. Правда, чтобы выживать, сельчане на своих огородах работали, растили огородные культуры и зерно. Но все работы делали с оглядкой, с боязнью. Всю деревню сковал страх.
С самого утра немцы и полицаи куда-то уезжали. Возвращались к вечеру уставшие и злые. Повесив на вбитые в стену дома большие гвозди свои автоматы, шумно умывались во дворе и садились ужинать. У Витькиной мамы была задача – выпекать фашистам свежий хлеб, и она, проклиная их про себя, ежедневно месила тесто под неусыпным наблюдением рыжего денщика. Но вскоре гарнизон снялся с позиций и уехал в Слуцк, и семья Витьки вернулась в дом. Бесчинствовать в окрестных сёлах остались полицаи, укреплённый гарнизон которых был в Старобине.
Как и когда с Анатолием установили связь партизаны, Витька не знал, но однажды он случайно услышал странное для него слово: “связник”. Он не понял его значения, но по испуганному лицу мамы понял, что это опасно произносить вслух. А старший брат, носивший на рукаве повязку полицая, начал передавать сведения о передвижении фашистов и техники в партизанский отряд. Озверевшие фашисты и полицаи устраивали обыски, сгоняли сельчан с детьми на небольшую площадь у деревенского магазина, пугали, угрожали, пытаясь найти предателя, но люди молчали. И всё же фашисты выследили Анатолия. После тяжёлого допроса его выволокли со двора, и повели к магазину. Туда же были согнаны все жители деревни. Зачитали приказ, и брат Витьки был расстрелян на глазах у семьи и собравшихся людей. На маму было страшно смотреть. Витька, уцепившись за подол её юбки, давился криком. Слёзы потоками летели из его голубых глаз, так было жаль старшего брата. К убитому Анатолию не разрешили подойти никому, оставив полицая охранять его. Затем фашисты выхватили из толпы маму, Витьку и подростка Павлика, и поволокли их к дому. За ними погнали и жителей. Мать и детей поставили к стенке, а трое солдат направили на них свои автоматы. Комендант, стоявший рядом, сказал, что семьи предателей тоже будут расстреляны в назидание остальным. Мать, побелев от ужаса, закрыла собой мальчишек и стала умолять расстрелять только её, оставив детей живыми. В ответ прозвучало гортанное: “Эршисс!” Раздалась автоматная очередь, мать и дети упали на траву у дома, закрыв головы руками. Толпа ахнула, кто-то заголосил, но тут случилось то, чего никто не ожидал: мама и дети стали подниматься на ноги. Оказалось, что автоматная очередь была дана поверх их голов. Так фашисты решили запугать всех жителей, показывая им, что в случае неповиновения будут стрелять на поражение. Затем разрешили матери похоронить расстрелянного Анатолия, и деревенские люди помогли семье справиться с горем.
Витька от пережитого потрясения несколько дней не мог ни спать, ни есть и ещё долго кричал во сне. Ему снились фашисты, нацелившие на них свои автоматы, окровавленный брат Толик и звуки выстрелов. В толстых брёвнах их дома навсегда остались немецкие пули. Позже они с Павликом часто приставляли высокую лестницу к стене и поднимались по ней, чтобы потрогать руками пулевые отверстия. А в конце 1944-го года в семью пришло ещё одно непоправимое горе: бабушка и дедушка Витьки, Анна и Никифор, получили две похоронки на сыновей Ванечку и Коленьку, погибших на полях сражений. Подросший Витька не мог без слёз глядеть на них, в одночасье потерявших двух сыновей. Горе просто преследовало их дружную семью. Он проклинал войну, с ненавистью сжимая кулаки. В его подростковых снах он с криками расстреливал ненавистных фашистов из автомата.
Летом 1944 года словарный запас мальчишки пополнили слова “Гонят фашиста!” Он с превеликой радостью повторял про себя их по десять раз в день. Но в конце июня над их деревней нависла страшная угроза: полицейский гарнизон Старобина спешно разбегался. Полицаи, боясь мести, убегали, кто куда, но попутно выжигали деревни. И родную деревню Витьки хотели спалить тоже. Мама и тётя, спешно собрав пожитки, готовились уйти в болота за Краснодворцы, но в день намеченной полицаями карательной операции, в деревню въехал большой обоз с отступающими фашистами. Повозки с награбленным добром растянулись по всей улице, когда в деревню ворвались полицаи. И тут же послышалась команда: “Цурюк!” Полицаи поехали дальше, так и не исполнив надуманное. Так уж случилось, что деревня уцелела случайно из-за остановившегося на короткий отдых обоза. И люди, облегчённо вздохнув, стали вносить свой нехитрый скарб обратно в избы. А уж с какой радостью смотрел Витька на дорогу, по кторой шли советские солдаты, ехали танки, наступая на пятки убегающим фашистам, не передать словами. Люди оживились, смело выходили на улицу, обнимались, плакали.
А 9 мая 1945 года в жизнь Витьки вихрем ворвалось слово Победа! Вся деревня в ту ночь не могла спать. Люди, собравшись на площади у магазина, обнимались, целовались, плакали, поздравляя друг друга с Великой Победой. Плакал и Витька, вспоминая своего замечательного брата Толика, дядю Ваню, дядю Колю. А потом всей деревней люди накрыли столы и до утра поминали убитых близких, поднимали тосты за Победу, пели песни и танцевали под лихие наигрыши гармошки.
Прошли годы. Витька превратился в высокого и красивого парня. Страна поднималась с руин, радуясь Победе. Старшие братья, женившись, разъехались по всему СССР, а в большом доме остались жить мама и Виктор. Он работал в колхозе электриком, женился сам и растил дочерей. Однажды летом он подвёл свою старшую дочь-подростка к стене родного дома, приставил лестницу и дрогнувшим голосом сказал: “Поднимайся!”. Девочка недоуменно поглядела на отца, затем стала подниматься по лестнице. Когда она добралась до крыши, отец сказал: “Видишь эти дырочки в брёвнах? Не бойся, потрогай их рукой”. Девочка провела рукой и спросила: “А что это, папа?” И Виктор, из голубых глаз которого полетели слёзы, только смог сказать: “Это следы от фашистских пуль!” Немного успокоившись, он рассказал дочери о трагедии, разыгравшейся в их семье во время войны. И уже позже дочь, приставляя лестницу к стене, часто поднималась под крышу, чтобы потрогать следы от пуль. Она представляла картину произошедшего, и из её глаз бежали слёзы. Так было жаль любимую бабушку, и отца, и дядю Толю, которого она никогда не видела, а только ухаживала за его могилой.
Когда у взрослой дочери Виктора уже подрастали свои сорванцы, он принёс ей что-то, завёрнутое в старую ветошь. Дочь с удивлением смотрела на отца, пока тот разворачивал тряпку. И вот в её ладонях оказались старое маленькое фото и царская серебряная монета. “Береги, дочь, это память о твоём репрессированном дедушке. Его в 1960 го-ду оправдали. Посмертно. Я эти дорогие мне вещи прятал так, что и фашистам было невдомёк искать что-либо в щелях между брёвнами сарая, да ещё под самой крышей. Желаю тебе и твоим детям никогда не ведать того горя, что выпало испытать мне. Будь они прокляты, те репрессии и та война! Желаю вам мирного неба! Нет ничего важнее мира, я это знаю точно!”
ВАЛЕНТИНА БОБКО-АЛЕШКЕВИЧ