День зачертил закат пером из готовальни,
судила совесть прошлую вину,
и вечер руку клал под молот наковальни,
и словно боль баюкал тишину.
Вновь, чтоб раздеться, одевалась встреча,
вновь, чтоб погаснуть, зажигался свет,
и опускали груз усталые предплечья,
и «да» к сожительству склоняло «нет».
Вновь плоть звало взволнованное слово,
и пили страсть бесстыжие уста.
Всё было так, как до рождения Христова,
как будто не было учения Христа.
Мы были не рабы, а мама мыла раму,
мы догмы медь гравировали, как клише,
но храм стоял, и закрывал дорогу к Храму,
который мы построили в душе.
Простите нас, как мы других простили,
как челноки вновь юные снуют,
мы их, на всякий случай, окрестили,
а нас, на всякий случай, отпоют.
И мы уйдём, всё прошлое разрушив,
на крест стараясь больше наскрести.
И лишь в итог спасая свои души,
кому пришлось ту душу обрести.
А если нет – закончится всё здесь,
связав собою звенья поколений,
мы не узнаем, что на свете есть
над вечным времени ступени.