Горел июнь, с ожесточеньем
превращая крыши домов в
огромные раскалённые жаровни.
Безжалостное солнце выжигало
не успевшую нарадоваться
соком траву, иссушая мягкий
зелёный ковёр то здесь, то там
рыже-коричневыми опалинами.
Люди переезжали в новые
квартиры, а в старых царили
неразбериха и беспорядок. То и дело
раздавались беспокойные голоса
жильцов, что бесконечно
сновали взад и вперед с тюками и
сумками, спотыкаясь и мешая
друг другу. Старый покосившийся
дом притих, будто прислушиваясь
к теням, которые, как в большом
муравейнике, копошились в его
обветшалом чреве. Привычный
ритм жизни был нарушен.
Опустевшие комнаты наполнились несвойственной зловещей гулкостью. Куски оборванных обоев развевались на сквозняках, подобно флагам капитулирующего гарнизона. Дом раставался с последними своими обитателями. По всем углам стояли связки вещей - тот запылённый скарб, вечный спутник человеческой жизни. Потеряв привычное место обитания, он выглядел жалким и пыльным хламом.
Особые хлопоты сулило громоздкое пианино, оно ни за что не хотело покидать своего места и жалобно роптало, когда его пытались втиснуть в узкую дверную коробку.Казалось,
что всё в доме: дверные проёмы,
прогнившие половицы, и кое-где обломившиеся ступени лестничных пролётов - безмолвно сговорились мешать людям в их непонятной
работе. Дом стал похож на живое
существо, которое кряхтит и стонет
под тяжестью десятка ног, а может,
под тяжестью нахлынувших далёких
воспоминаний. Он первый услышал
нотки фальши в словах нарочито
громко переговаривающихся между
собой людей, которые как будто
знали, что совершается что-то
похожее на предательство.
В этой сумятице и сутолоке они
многого не замечали.Не видели люди собачьих глаз, что всё это время
следили за их приготовлениями и
поначалу радостно блестели. Не
слышали они радостного пронзительного
лая, которым огласился двор,когда
прибыли первые три грузовика. И
никто не вспомнил о дворовой
"ничейной" любимице, с чьей-то
лёгкой руки названной мужским
именем, переделанным в женское -
Джека.
Все эти годы Джека принадлежала всем и никому, но кормили её
всем домом. За долгие годы
джекиной жизни никто уже толком
не помнил, откуда она взялась.
Это милое существо принадлежало
к той собачей разновидности, которую
за многие метры выдаёт "дворянский" бублик" хвоста. Большая рыже-белая псина была на редкость милым и разумным созданием.Своих
кутят она разрешала трогать
только дворовой детворе. Но особое
снисхождение Джека делала малышам, им она позволяла всё или почти
всё, терпеливо сидела и ждала,
пока человеческий несмышлёныш наиграется с четырёхлапой
"игрушкой". Но исподволь её мудрые
глаза зорко следили за каждым
неловким движением, и если
развался тоненький писк, пушистый
комочек уносили восвояси крепкие
мамины зубы.Сама же Джека
возвращалась и виновато виляла
хвостом, всем существом своим
прося прощения.
Обычно, когда просила поесть,
она стучала в двери - этот звук ни
с чем нельзя было спутать. Люди выносили ей еду на лестничную
площадку, говорили добрые слова и
даже трепали мягкие тёплые уши. А
когда кто-то возвращался домой,она
вихрем мчалась по лестнице, к
нужной двери и стучала в пустую
квартиру, лукаво глядя на оставшегося
позади хозяина. Люди смеялись:
"Джека, ведь там никого нет!"Но
собаке явно нравилаль эта забава,
и одному Богу известно, что
делалось в её рыжей кудлатой голове.
Она считала также своим собачьим
долгом встречать гостей и провожать их, как истинная хозяйка, до ворот, часами дожидаясь препозднившегося
автобуса. Когда гости разъезжались она тщательно исслеледовала их следы
и счастливая возвращалась в свой
родной двор, где её ждало новое
утро и новые игры.
Так было, но вот наступили
заполошные "чемоданные" дни,когда
вся мебель из её родного дома
была вынесена, и Джеку стали пускать
в святая-святых человеческого
жилища. Она стремительно влетала в
опустевшие комнаты и ложилась на
пол, где место себе облюбовало
ласковое солнышко. В один из
последних дней она даже перетащила свою циновку, всем видом говоря:
"Видите, я тоже собираюсь". Люди гладили её по счастливой морде, и она в ответ комично причмокивала
языком, как делают совсем маленькие. И только накануне
отъезда она остро почуяла что-то, что люди называют одиночеством, и изо всех сил старалась заглянуть в знакомые лица, будто хотела
сказать очень важное, будто искала того, кто захочет навсегда забрать её с собой. Только к вечеру
она уже ничего "не говорила",а
издали глядела на непонятных людей,
которых так верно и преданно любило её собачье сердце.
...Долго ещё сидела Джека на
дороге, по которой, пыля и фыркая,
прошли последние грузовики, навсегда унося из её жизни сидевших на
чём попало людей. Пыль и
бензиновая гарь больно слепили глаза. И друг она завыла - безысходно,
протяжно, горько, как выла в жизни
только раз, когда утопили всех
семерых её новорождённых щенят.И с наступлением сумерек появившийся месяц высветил янтарную горошину, покатившуюся из глаза по собачьей морде.