- Здраво, Криста!
Мужской голос с мягким южным акцентом на другом конце линии ответил:
- «Мороз и солнце, день чудесный!» Так, Сергей? Интернет не врет?
- Насчет солнца нет, а вот что касается мороза, это ты загнул, я же не в Сербии, здесь плюс шесть – это тепло.
- Как творчество?
- Как раз сейчас этим занимаюсь, нашел точку вчера, храм буду рисовать, сейчас самый правильный свет.
- Храм? Так хоть свечку зайди, поставь, поверь, картина будет лучше!
- Криста! Мы же сто раз об этом говорили. Сейчас мне интересен храм, как произведение искусства. Быть может, приду, если созрею. Пока не готов, никак не могу понять этого Бога, который то воскрешает, то убивает…
- Сергей! Я тебе тоже сто раз говорил, будь осторожнее со словами, особенно про Бога!
- Ладно, постараюсь. Прости, здесь ясную погоду надо ловить, вон уже на горизонте облака показались. Созвонимся, пока!
- ЗБогом, брат!
- А я знаю?
Вадиму Михайловичу было нехорошо. Диабет, астматическая одышка и отсутствие жизненных перспектив качественно лечились только водкой по вечерам. Утром ему казался особенно противным этот убогий кабинет, зато холодильник морга в торце здания начинал светиться призывным сиянием.
Сегодня желание инея на лбу было особенно острым, но приходилось терпеть и слушать эту назойливую старуху.
- Ну куда же мне идти?
Еще раз спросила Зинаида. Она была квартирной хозяйкой поступившего вчера в коме пациента отделения сестринского ухода, заведовал которым Вадим Михайлович.
- Не знаю! Не знаю я, куда идти! В полиции была?
- Была! Сюда послали!
- Ну а мне здесь, где хранить эти вещи? Короче - решайте сами!
Лиза вышла из дома рано. Корочка льда звонко лопнула под ее каблуком на замерзшем за ночь асфальте.
В серости утра она вдруг заметила кусочек ясного неба - к мусорному баку кто-то прислонил стопку холстов на подрамниках. На последнем рисунке застыл в движении ее двор, только деревья там были не серыми, а уже распустились под весенним солнцем.
На полотне мамы за руку вели детей в школы, дворник работал метлой, бежали по своим делам дворовые псы и на них с опасеньем смотрели коты – все было очень реально.
Лиза унесла картины домой, быстро перелистала, остановилась только два раза - сначала она увидела женщину с кареглазым мальчуганом на руках, удивительно похожую на себя, а потом ей понравилось лицо молодого человека с тонкими чертами. Теперь уже нужно было не просто идти, а бежать на работу.
Отделение сестринского ухода, где девушка трудилась санитаркой, расположилось недалеко, между пятиэтажками и парком.
После двухнедельного отпуска Лиза, удивляясь сама себе, почему-то снова хотела увидеть Ильиничну, которую до отдыха видеть не хотелось совсем, больных, бабу Катю и охранника Андреича.
- Как отдохнула? Андреич курил на крыльце и первым увидел девушку.
- Спасибо, дядя Вася! Ездила с подругой в Питер, там очень красиво, соборы, музеи, живопись шикарная!
- Смотри-ка, молодежь культурная растет!
- Ну не только же по магазинам бегать!
- Это верно. Я тоже картины люблю.
- Ильинична где?
- Завтраком занимается. В столовой посмотри.
- Вернулась? Спросила старшая сестра.
- И вам здравствовать! Ответила Лиза.
- Новых привезли. Иди знакомься. В третью и в шестую.
- Марина Ильинична, а старые что, их родственники забрали?
- Сейчас тебе. На кладбище увезли. Вроде полгода отработала, а такие вопросы задаешь.
В третьей палате оказалась круглолицая старушка с инсультом. Ее лицо застыло в каком-то бесконечном удивлении, а мозг никак не мог облечь мысли в слова – слышно было лишь мычание и удары руки по кровати.
А вот в шестой…
Блеклые больничные краски вдруг обрели полноту, мертвенный свет ртутной лампы начал струиться мягкими теплыми волнами и освещать, лаская, иконописное лицо на больничной подушке, лицо - с того портрета.
Лиза вспомнила, что надо дышать, и спросила:
- Кто… Это?
- Грешник. Отрезала старшая сестра. Прибило его снегом с церковной крыши. Думаешь, случайно?
- Не знаю…
- Родственников нет, друзей нет, на съемной квартире жил – наркоман, наверно.
Википедия не радовала: «Ко;ма (от др.-греч. ;;;; «„глубокий“ сон»),— угрожающее жизни состояние между жизнью и смертью, характеризующееся отсутствием понимания, резким ослаблением или отсутствием реакции на внешние раздражения, угасанием рефлексов до полного их исчезновения…» Экран телефона погас. На него упала слеза.
Лиза вспомнила свои первые двадцать пять метров. Она ненавидела себя. Ирка, ее партнерша в секции синхронного плавания, давно уже свободно ныряла бассейн, а она уже третью неделю всплывала за три, за два метра до желанной стенки.
Девочка яростно дышала, насыщая легкие кислородом перед прыжком с тумбочки. И вот опять, плитка бортика еще далеко, а спазмы уже давят грудь, и начинает темнеть в глазах.
Багровая тьма. Касание пальцев о кафель. Глубокий вздох. Медленно, как в кинотеатре, загорается свет. Проявляется цвет. Наводится резкость и становится видно женское лицо, шевелящее губами. Наконец, приходит звук, и слова обретают смысл:
- Дура! Потонуть захотела?
Лиза блаженно улыбнулась, оттолкнулась от побежденной стенки, и тихо поплыла на спине.
- Я ведь тоже теряла сознание, - думала она,- но не до конца. Из ощущений было только осязание, но я все понимала. А что он чувствует?
Она вспомнила, как на первом курсе медучилища старенький Владимир Степанович медленными шагами мерял аудиторию и, словно забивая словами гвозди, вещал:
- Чувств у человека пять. Осязание, зрение, слух, обоняние, вкус.
- А любовь что, не шестое чувство? Дружный девичий хохот заставил Степаныча остановиться и посмотреть на студенток поверх очков.
- Чувство. Только мы его проходить не будем.
- Почему? Протянули разочарованные голоса
- Потому, что чувства, о которых я сказал, есть у всех людей, ну, почти у всех. А любовь не проходят ни в медучилище, ни даже в академии. Это чувство не тела, а души. До него надо дорасти. И удается это не всем.
Тепло
Из свежераскопанной ямы возле отделения поднимался пар. Андреич смотрел, как возятся с гнилой трубой мужики, а в палатах, несмотря на все имеющиеся в наличии электрообогреватели, окна постепенно начали покрываться игольчатыми цветами.
Сергей брел по серой ледяной пустыне. На дороге были отметины.
Первым был рыжий мяучащий котёнок.
- Мама! Какой красивый! Можно, я его нарисую?
- Давай мы будем рисовать другого котенка.
- А почему не этого?
- Он бездомный.
- Это как?
-Ну… У него нет никого, ни мамы, ни хозяев.
- Давай возьмем его домой!
- Нельзя, у папы аллергия на кошачью шерсть. Мы просто сейчас дадим ему сосиску, а добрые люди найдутся, подберут его!
- Мама, а я?
- Что ты?
- Ну я, не буду как он, бездомный?
- Ну что ты, Бог с тобой, мы с папой тебя никогда не оставим!
Сразу после этих слов дорога уперлась в темную мягкую стену.
Они очень тяжелые, эти милые пушистые снежинки.
Мощные лапы Сен-Бернара быстро добрались до лыжной шапки под сошедшей в горах лавиной, спасатели услышали радостное «Гав!», но не сразу смогли достать Сергея – на его поясе намертво застыли руки отца, из последних сил поднявшего сына вверх, к жизни.
Дальше стала видна широкая могильная плита с родными портретами и одной датой на двоих.
Рок-фестиваль, на который случайно забрел Сергей.
Толчки ударных, гитарные риффы, надрывный вокал и необычные ,для этой сцены, слова:
Надо вдохнуть, но трутся гвозди о кости.
Надо воды, но только уксус на трости.
Впились шипы, струйки крови засохли на веках,
Есть мастера по искусству убить человека.
Землю трясет, протестует природа,
Солнце ушло, во тьме не видно народа.
Правда ушла, и закон очернил свое имя,
Выбран злодей, а Спаситель отвергнут своими.
Высится Крест, для объятия раскинуты руки
Он - над толпой, и уже обессилел от муки.
В сердце копье, и положен конец этой страсти
Череп-скала раскололся на части.
Рваный гитарный ритм резко остановился, и вокалист почти прошептал в микрофон:
Надо любви, но лишь Мать и немногие здесь,
Боже, прости, за меня Ты понес этот Крест.
Почти пустая бутылка водки разбилась у парапета набережной. Затуманенный мозг внезапно озарила мысль:
- Он всех убивает, даже своего Сына!
В дверях церкви возник охранник:
- Куда прешь в таком виде?
- К Немму! Пусть отвветит!
- К кому, что ответит?
- За что! За что они! Почему вот они – взгляд выхватывает двух бомжей на паперти – живут, а они – нет!
- Да кто они?
Полицейский наряд, проходящий мимо, заинтересовался происходящим.
- Так, поява, двести шестая, план мы вроде выполняем сегодня, Леха?
Из церковных дверей вышел мужчина, обернулся, перекрестился, повернулся к полицейским и сказал с небольшим акцентом:
- Господа полицейские, все в порядке, это мой брат, он выпил немного много, но мы уже уходим.
- Господа? Удивился сержант. Вы откуда?
- Криста Попов, иконописец, Сербия. У меня здесь выставка.
- А, ну ладно, давайте поосторожнее со своим братом!
- Леха, а план?
- Да выполним мы план, пятница сегодня, а с этим иностранцем, тем более, как его, иконо что-то там, писанины с геморроем не оберешься.
Нови сад, Училище уметности, набросок иконы на мольберте.
- Сергей, не стоит пытаться рисовать иконы, их нужно писать, и тебе это еще рано.
- Почему?
- Их пишут душой и сердцем, а не кистью.
Потом на дороге появился этот милый городок, притянувший ностальгирующую по родине душу пейзажами старинной русской красоты. Работа над картинами для диплома. Портрет мамы со старой фотографии, где она с ним, маленьким, на руках.
Автопортрет.
Кто ты, парень на холсте? Зачем ты здесь?
Вопросы, вопросы без ответов.
- Готово! Врубай! Прораб убрал в карман мобильный.
Ледяные цветы на окнах начали исчезать.
Снежная дорога привела Сергея на теплый морской берег под пасмурным небом, и кожа на его замерзших пальцах, лежащих на больничном одеяле, порозовела.
Запах и вкус
Лиза придумала, что можно попробовать помочь Сергею через ощущения, чтобы к нему, как к ней тогда в бассейне, постепенно вернулось сознание. Тепло в отделении уже дали, оставались запах, вкус, звук и свет.
- Вадим Михайлович, а можно я ему мандаринку дам?
- Ну дай, только сок, не дольку, чтобы не подавился.
Пустынная каменистая береговая полоса на пути одинокого путника сменилась травой, впереди показались деревья. Запахло новым годом, и скоро Сергей ощутил на языке сочную плоть свежего мандарина, приятную невыразимо.
Звук
Глухой сосед целыми днями смотрел в стену, и Лиза не боялась разговаривать со своим подопечным.
- Серёжа, привет!
- А я стихи написала!
Между мной и тобой есть стена из стекла.
Ты прижмешь к ней ладонь, но не дашь мне тепла.
До далекой щеки я дотронусь щекой,
Но холодный хрусталь сохранит свой покой…
Губы девушки коснулись уха молодого человека, и оно, едва заметно, шевельнулось.
Там, в бесконечном пасмурном дне, Сергей шел в сторону моря, но вдруг остановился перед невидимой стеклянной преградой, и попытался отодвинуть ее рукой…
А еще Лиза начала читать ему книги.
«Дайте-ка посмотреть, — Воланд протянул руку ладонью кверху.
— Я, к сожалению, не могу этого сделать, — ответил мастер, — потому что я сжег его в печке.
— Простите, не поверю, — ответил Воланд, — этого быть не может. Рукописи не горят. — Он повернулся к Бегемоту и сказал: — Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман.
Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей. Верхний экземпляр кот с поклоном подал Воланду».
- Читает ему всякую бесовщину! Коли делать нечего, так Псалтирь бы лучше почитала, глядишь, и ему, и тебе бы помогло. Иди во вторую, там перестелить надо!
Старшая сестра, внезапно заглянувшая в шестую, удалилась, укоризненно качая головой.
- Злой этот ваш Бог. Думала Лиза, заправляя простынь. Несправедливый. Дед вон глухой, но хоть в стенку может смотреть, а Сережа - нет…
Свет
- Серёжа, сегодня нам обещали солнце!
Лиза протирала окно в шестой палате, когда тучи разошлись. Она обернулась и увидела, как дрогнули веки под упавшим на них солнечным лучом, подошла ближе и заглянула в глаза с маленькой щелкой, прикрытой ресницами.
Там, в мандариновом саду, тучи тоже внезапно разбежались, и Сергей увидел ангела. Ангел был белокурый, как мама, красивый, с большими глазами и слегка оттопыренными ушами. Он ласково посмотрел на Сергея и сказал: «Привет!», а потом, тучи снова сошлись, и ангел исчез.
С небесной выси пасмурного неба стали слышны слова: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…»
- А ведь правда, почему я раньше об это не догадывался?
Вечером шел первый дождь. Светили желтыми окнами дома. За одним из них, в пятиэтажке, мама подошла к столу с настольной лампой и разбросанными цветными карандашами.
На альбомном листе с церковной крыши летела большая куча снега на человека, бросающего в сторону ребенка. У мальчика смешно болтался полосатый шарф.
- Саша! Что это?
- Это дядя, который меня бросил.
- Куда?
- Туда, где я упал.
- Почему же ты сразу ничего не рассказал?
- Я испугался.
Мать схватила сына в охапку, и на его волосах появились соленые капли.
- Неужели ничего нельзя сделать?
- Вы что, сговорились все, что ли, насчет этого парня? Вначале хозяйка, потом санитарка моя, теперь вот вы, ворчал Вадим Михайлович.
- Ну не знаю я, что здесь можно сделать. Медицина бессильна. Священника позовите, некоторым, вроде, помогает.
Перед концом смены Лиза забежала в шестую, чтобы, как обычно, угостить мандарином Сергея, и застыла в дверях.
- Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…
Священник читал молитвы, а молодая девушка рядом с ним рыдала, заламывая руки, и шептала, - - Господи, услыши…
Лизе стало плохо.
- Так он не один…
Рука сама раздавила мандарин.
- Да все они…
- Знаешь, как говорят? Мужики - как женский туалет. Или занято, или нагажено.
Подруги сидели за столом уже давно.
- А помнишь Э-эрмитаж?
Ирка смешно икнула.
- Помню, конечно. Мне Русский музей больше запомнился, там китайцев меньше.
Девушки засмеялись, Лиза неловко махнула рукой, задев недопитый бокал и свечу. Свеча упала в разлитое вино, но огонек не погас.
Чистый огонь на грязном столе
Бьется в агонии мыслям вослед…
Продекламировала Лиза.
- Да ты у нас поэт.
Подытожила Ирка.
- Давай спать!
И задула свечу.
Когда через два дня Лиза шла на дежурство, от торца здания отъезжала «Газель» с рекламой похоронных услуг на тенте.
Не раздеваясь, девушка вбежала в отделение и резко открыла дверь шестой палаты.
На месте Сергея лежал инвалид и смотрел в потолок.
Старшая сестра была на посту и возмущенно смотрела на подчиненную.
- Ты чего не переобулась, смотри, сколько наследила, а пол только помыли?
- Где он? Это его на кладбище увезли?
- Кого? Любимчика твоего из шестой? Нет.
- А, понятно, значит, она забрала?
С ядом в голосе спросила Лиза Ильиничну.
Строгое лицо начальницы вдруг стало мягким.
- Нет, не она, она же замужем. Выписался он.
- Как… Замужем?
Изменилась в лице Лиза.
- Так, как обычно. Грешница я. Исповедаться мне надо. Святого человека в злом подозревала. А он ребенка спас, вытолкнул из под лавины, а сам не успел.
- А как он…
- Очнулся? Известно как. Молитва матери. Она и со дна морского подымет, не то, что из комы.
- И… Где он?
- Не знаю. От денег, что мать мальчика хотела дать, отказался, просил ей не звонить, что очнулся, не беспокоить, сказал, в Сербию вернется.
Лиза мягко сползла на стул.
Ветер мел по асфальту двора клейкие почки тополей.
- Шустрик, Шустрик!
Маргарита Николаевна, маленькая старушка, звала потерявшегося рыжего котенка. Она подобрала его неделю назад, он оказался очень шустрым в искусстве ловли бумажных бантиков, и по праву заслужил свое имя.
Тоненькое «Мяу!» раздалось с дерева. Шустрик сидел на тонкой ветке и отчаянно боялся, и прыгать вниз, и ползти назад.
- Шустрик! Да что же это! Помогите, кто-нибудь, котенка спустить! Девушка, вы повыше, помогите!
Лиза слышала голос соседки как сквозь сон. Последние сутки она была сама как будто в коме, и плохо реагировала на внешние раздражители.
- Котенка? Какого котенка?
- Да моего, вон он, на дереве, за моей спиной!
Лиза медленно подняла глаза и увидела - как в замедленной съемке - мужские ладони, отпускающие на молодую траву рыжий комочек. А выше - были карие глаза, глаза с портрета, которые так долго были закрыты.
Ноги понесли Лизу вперед. Она прыгнула и крепко схватилась руками за шею, крикнув, «Сережа!»
- Ангел?! Изумился Сергей.
- Шустрик!!! Обрадовалась Маргарита Николаевна.
- А ты Бога видел?
- Нет, только ангела, улыбнулся Сергей.
- А за что Он тебя наказал?
- Нет, что ты. Он - сделал мне подарок. Я раньше много размышлял об этом, о смысле нашего присутствия в этом мире, о смерти родителей, читал умные книги, но, пока все это не случилось, не понимал, насколько прекрасна жизнь, как она ароматна, вкусна, красива, приятна на ощупь, как хорошо она звучит… А еще - у меня не было тебя.
Правая рука Сергея лежала на Лизином плече.
- Криста, не надо меня сегодня встречать, ты знаешь, я, наверное, не скоро приеду. Почему? Встретил ангела. И не хочу больше в жизни ни с кем расставаться. Как в целом? Слава Богу. Вот только картины пропали, жаль.
Девушка улыбнулась, сняла руку с плеча, прижала ладонь к своей щеке, и сказала:
- А ты знаешь, что не только рукописи не горят?