Щепочки

Щепочки.

Белый голубь плавно спускался из небесной сини.
- Юра, что там? – спросил по рации старший по периметру.
- Не вижу пока, солнце мешает, - ответил снайпер.
Голубь снизился и стал отчетливо виден в перекрестье прицела.
- Чисто! Запретки нет!
- Ну, пусть живет птица Божья.
Белые крылья зашумели у зарешеченного окна мастерской, коготки застучали по железу оконного отлива.
- Добрый знак, - подумал резчик.
Погладил свежее дерево, перекрестился: «Господи, благослови!»
Резец отделил от липовой доски деревянную пружинку, потом – вторую, третью щепки, и, под пальцами мастера, на доске, постепенно, начали проявляться очертания ладони.
Илья шел по солнечному базару. Рука сжимала запотевшую «Балтику», весенний город был полон радужных надежд – несколько лет назад развалилась старая жизнь с набившей оскомину идеологией, гарантированной бедностью и отсутствием перспектив.
Казалось, что, вот, еще совсем немного, и страна превратится , из прежней убогой казармы,  в милое, процветающее государство.
Приметы свободы были везде. В центре рынка били в звенящие бубны затянутые в оранжевые ткани кришнаиты, а, чуть дальше, было вообще весело – на железной бочке стоял священник в черном, с горящим фонарем на длинной рукояти, гулко стучал древком о свой «пьедестал», и зычно вещал: «Покайтесь, приближилось Царство Небесное!»
- Ну, и почем билет в Царство? – поехидствовал Илья.
- Купить его - нельзя, а заслужить – можно, важно ответил батюшка. - Приходи в храм, за военной частью, там и поговорим.
Город разросся до границ бывших деревень, в одной из которых расположились военные склады,  рядом с ними стояла церковь.
Вначале Илья услышал визг бензопилы, а потом увидел и священника, в армейских штанах, по пояс голого, ловко орудующего инструментом. В большой дубовой колоде постепенно появлялось углубление.
- Здравствуйте!  Помочь, может, чем?
- Здравствуй, парень. Да нет, эту работу нужно сделать самому.
- А что Вы делаете?
- Дом. А то все в гостях да в гостях. Дом-то иметь охота, знаешь ли.
- Дом? Это что, для фундамента колода?
- Можно сказать и так.
- Странный какой фундамент. Я много раз на стройке был, но такого не видел.
- Видал ты такие фундаменты. Похлипче только.
- Подождите… Это гроб?
- Смышлёный, догадался.
- Но зачем же он вам сейчас?
- Ну как зачем. Доделаю, поставлю сушиться, легкий будет, если Бог даст успеть высохнуть. Мужикам нести легче. А мне - примериться иногда, а то, в гостях, про дом забываешь. Ладно! Пиле, да и мне, остыть, передохнуть надо. Пошли в храм, – священник застегнул рубашку и открыл перед молодым человеком тяжелую дверь.
Очень интересный запах в этих церквях, и тишина необычная, живая, отметил про себя Илья, и спросил:
- А Церковь - приличное место?
- Приличнее не бывает, ответил отец Алексей. И президент, и бомж сюда заходят.
- Тогда мне сюда - не разрешается.
- Почему?
- Мама говорит, что со мной в приличное место заходить нельзя.
-  Ну, знаешь, может быть, она в чем-то и права, но если не просто так, а с благоговением, с покаянием, то - можно.
- А что такое покаяние?
- Осознание неправды своей жизни и перемена ее к лучшему, пожалуй, проще всего сказать так.
- Хорошо здесь, - резюмировал Илья.
- Приходи! – ответил священник.
Из-под острого лезвия резчика упала еще одна щепка.
- Илюша! – стоя на коленях у его кровати, ревела Наталья, жена его старшего брата.
- Илюша! Спаси!
Илья еле проснулся, была середина ночи, и, непонимающе, смотрел на женщину с перекошенным лицом.
- Да что случилось?
- Все что угодно для тебя сделаем, не забудем!
- Чего надо то?
- Скажи, что это ты!
- Что - я?
- Что ты – убил!
- Чего?

Накануне Миша, старший брат Ильи, пил с Семеном, отмечали получку.
Напарник брата был мужик гниловатый, везде искал только свою выгоду.  Сейчас, опять, Семен он вел разговор про то, как «обуть» хозяина лесопилки, где они работали вместе.
- Да не заметит наш бизнесмен ничего, не обеднеет, пять-шесть кубов уйдут налево, а нам с тобой - приятно, - убеждал он Михаила.
- Отец меня учил не лукавить, – Михаил нарезал на закуску сало. Вторая бутыль за этот вечер уже была ополовинена.
- Ну и где он, твой отец? – усмехнулся Семен. - Ни кола, ни двора вам не оставил, на кладбище репей сторожит?
В глазах Михаила потемнело. А от ножа в шее Семена потек красный ручеек.
- Илюша! У нас же пятеро! Если он сядет, что с ними, что с нами будет? – причитала Наталья.
Илья окончательно проснулся, сел на кровати, посмотрел на нее, на иконы, и объявил свое решение:
- Ну что ж, видать, судьба у меня такая. Зови ментов, признаюсь я.
Дальше было все, как в тягучем, мутном сне.
Нудный суд, прописка на зоне, постепенное осознание огромности данного ему срока, оскудевающие передачки от семьи брата, прекратившиеся, уже пару лет как, свидания.
Приняв решение за себя восемнадцатилетнего, оказалось, что он присудил камеру  с робой и себе - тридцатилетнему.
Илья часто вспоминал беседы с отцом Петром.
- Шел вчера мимо строящегося храма, а там, на крыше, мой приятель молотком стучит. И лицо у него такое счастливое, светлое, и весь он такой радостный, по-необычному. Мне даже завидно стало, по-доброму: что же такого он нашел здесь, что так светится изнутри?! - спросил он настоятеля.
- Понимаешь, вот работают два человека. Один из них, если его спросят, что делаешь, ответит: «Таскаю кирпичи». А другой - скажет иное: «Строим храм», объяснил батюшка.
Еще, припомнилось, как священника спрашивали, кто дает ему деньги на стройку, а он отвечал: «ГосПром». Люди понимающе кивали головами.
Один вопрошающий попался реально из «Газпрома», и спросил: «Местный узел помогает?»:
- Да нет, берите выше.
- Неужто – сам? Миллер?
- Да кто такой Миллер, есть поважнее его, - ответил отец Алексей.
У газпромовца отвисла челюсть.
- Неужели…
- Да расслабьтесь, улыбнулся священник.
- Господний промысел, сокращенно – «ГосПром».
Илья вспомнил, как отец Петр вытачивал на станке непонятные дощечки.
- Зачем они?
- Это части Господнего Креста. Соберутся потом все вместе, так, как мы собираемся в храме, - ответил священник.
Через несколько месяцев в храме появилась Голгофа, весом в триста килограмм.
Как-то в храм к отцу Петру зашел матерый уголовник. Посмотрел на священника недобро, сказал: «Поговорить надо».
- Подожди, видишь - люди ждут. Вот отслужу панихиду, и поговорим.
- По себе, что ли, отслужишь? – ухмыльнулся блатной. – Я ведь и убить могу.
- Убить? Не велика наука. А воскресить - можешь? – усмешка сползла с лица задумавшегося бандита. Он молча дождался окончания Панихиды.
А отец Петр, как оказалось, воскрешать умел.
Он купил, как дрова, за две бутылки водки, старинную деревянная церковь, разобранную по причине малости и ветхости в одном из сел, еще в 1747 году. (Так значилось в архивных данных). Привез, восстановил, на месте разрушенного храма при кладбище, и собрал в ней множество старинной церковной утвари, книг и икон.
- Для памяти, - объяснил прихожанам священник.
- Скажешь, ты драку начал, - быстро сказал Горелый, когда в железной двери камеры начал поворачиваться ключ.
- Скажу, мне не привыкать, - согласился Илья.
В карцере было холодно. И голодно. Заснуть удавалось с трудом, и то - ненадолго.
Проснувшись однажды, Илья увидел перед собой маленькие глаза, внимательно смотрящие на него. Он приподнял голову, и длинный серый хвост исчез в дыре в углу.
От своей скудной пайки Илья стал отделять хлебный шарик и класть в угол камеры. Оттуда появлялась усатая мордочка, лапки хватали еду, и она быстро исчезала.
А потом наступила смена «Змея». Этот охранник не любил вообще никого, а заключенных - просто ненавидел, и не считал за людей. То, что Змей «забывал» покормить узников карцера, было самой невинной из его «шуток».
После суток голода, воздух в камере осторожно понюхал серый нос, и исчез  в темноте.
Через час из крысиного коридора в карцере когтистые лапки вытолкнули достаточно большой кусок хлеба.
- Надо же, крыса, а ведет себя лучше человека, - изумился Илья.
Огромная липа, приросшая, казалось, навечно, к земле древнего монастыря, потихоньку, неуверенно, покачнулась, а потом, с грохотом, упала так, что задрожала земля.
Самый толстый, первый пень, распустили на цельные доски. Одна из них утратила свободу  –оказалась в местах заключения, невольно, как и Илья.
Уже повидавший виды мужчина в тюремной робе сидел и смотрел на затейливый узор волокон на большой, полированной липовой доске.
- Что ты хочешь здесь увидеть, Господи?
Перед глазами зека, на деревянном полотне, вдруг проявился образ Югской Богоматери.
Уже давно пропали, скрылись под гладью рукотворного моря реки Белый Юг и Черный Юг. Под водой осталась и обитель Югской иконы Божией Матери, находившаяся невдалеке от места заключения Ильи, но образ Пресвятой сохранился, и именно его, решив, что такова Божья воля, он начал резать на самой большой в своей жизни доске.
- Отец Петр, а зачем уходят в монастырь? Можно же и так работать, детей растить…
- Можно. Но, вот представь себе: сейчас служат в армии год, а было время, когда двадцать пять лет отдавали защите родины. И солдаты те были – чудо-богатыри, так их Суворов называл. И страна наша была в безопасности.
- Понятно. За такой срок, конечно, лучше научишься воевать, чем за год.
- Именно. Только в монастыре - война особая. Не с человеком, нападающим на твою страну и семью. А с самим злом, тьмой века сего, духами злобы поднебесными. Я живу не так много, но уже в два с половиной раза дольше тебя. И, с каждым прожитым годом, замечаю, как на свете становится темнее. Уходят воины, гаснут светильники, а новые  - не загораются.
- А как убить зло?
- Нельзя убить то, что мертво. Нужно вырастить в себе добро. На самом деле - тьмы не существует. Маленькая свечка может ее разогнать. Но свечу эту нужно зажечь. Понимаешь?
Начальник ИК смотрел на почти готовую икону. По краю доски бежал узор, одежды и руки были готовы, лишь Лик оставался скрытым под липовой древесиной.
- Гражданин начальник, разрешите обратиться!
-Разрешаю!
- Икона должна хорошая получиться, но где она стоять будет? В библиотеке, где у нас православный уголок, не совсем к месту, - осторожно спросил Илья.
- Ну что же, - ответил майор. – В соседнем учреждении строят часовню, видимо, пора и нам на эту тему подумать. Поговори с осужденными, если поддержат и будут работать – материал мы найдем.

- Саша, кум сказал, часовню можем строить. Со смотрящим говорить надо. Устроишь встречу?
Саня Шепелявый улыбнулся и кивнул.
Свою кличку он получил весьма своеобразно.
Много лет назад, уже оказавшись на зоне, он впервые прочитал Евангелие. Книга обожгла наивную душу, в ней загорелся огонь ревности о правде Божией и ненависти ко греху.
Своим самым страшным прегрешением начинающий подвижник назначил мат. Гнилые слова сопровождали его с детства, окружающие люди не ругались матом, они разговаривали на нем, и для Сани русский матерный был самым, что ни на есть, настоящим, родным языком.
- Не буду, Господи, не буду! – молился он.
Но предатель – язык снова и снова, совсем неожиданно для хозяина, «выдавал» словечки.
Александр достал потрепанную книжицу, раскрыл заложенную страницу, и еще раз прочитал: «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».
- Да рука-то, слава тебе, Господи, вроде не грешит…
Потом он зажмурился, сжал руками спинку кровати, высунул язык между зубов, резко сжал челюсти и быстро-быстро стал скрипеть сжатыми зубами. Рот наполнился теплым и соленым, и он выплюнул, вместе с кровью, маленький кусок мяса на пол камеры.
- Начальник! Тут малой чудит, кровью захлебнуться хочет! - застучали в дверь арестанты.
Саню в больничке спасли, остаток грешного языка оказался достаточно большим, и даже, со временем, стал позволял ему разговаривать, только не очень внятно.
- Хорошо, мастеровой, дело нужное, - смотрящий поставил кружку с чефирем на стол. - А как назовем часовню?
- В честь Богоматери, - ответил Илья.
- Да это понятно, но они же разные бывают? Татары вот - захотят Казанскую, москвичи - Владимирскую…
- У нас - Югская родилась.
- Югская – это что, вообще Кавказ, что ли? Хотя, погоди, ты сказал - родилась …  Вот что! Если уж - родилась, так пусть будет Рождество Богородицы, есть же такой праздник?
- Есть.
- Ну вот, и москвичи с татарами не подерутся.
В день освобождения Илья вошел в пахнущую свежей вагонкой часовню. Заключенные поддержали его замысел, и получилось не крохотное здание в четыре стены, как хотели изначально, а полноценный, хоть и  маленький, храм.
Отец Михаил, закрепленный за зоной священник, уже отслужил первую Литургию.  Верующие зеки причастились в первый раз - со слезами на глазах, как в День Победы.
- Владычице Богородице, управи путь мой, буди благая путеводительница, - молился Илья.
Наместник монастыря внимательно рассматривал кандидата в послушники.
- Зачем тебе сюда?
- Жить, – ответил Илья.
- Почему здесь, не в миру?
- Не умею я, давно уже в монастыре живу.
- И сколько?
- Двенадцать лет.
В полумраке, колышущемся светом свечей, под строгое пение мужского хора, в белой длинной рубахе, Илья полз к алтарю, в «объятия отча», прикрытый мантиями братии.
- Постригается монах Силуан, - произнес игумен, и прядь волос, как первая липовая щепка с новой доски, неспешно кружась, опустилась на церковный пол.