- Ох, мама, почему он такой синий?
- Потому что, сыночка, он может выполнить любое твое желание. Это слоник счастья. Какое у тебя есть желание?
- Не знаю. Он даже папу сможет вернуть?
- Нет, папу нет.
Он был такой, особенный, синий-синий… Вскоре выяснилось, что желания он не умеет выполнять. Вообще. Никакие. Но мальчик его от этого не перестал любить, а наоборот, осознание беспомощности мягкой и маленькой игрушки лишь увеличивали силу его любви к ней. Он ЗНАЛ, что слоник живой. Никогда не крутил его за хобот и не позволял крутить своей сестренке, которая часто приходила к нему в гости, и которой разрешалось обычно ВСЕ. Она ломала машинки брата, его солдатиков. Но синий-синий был неприкосновенен. Слоник, в свою очередь, тоже испытывал особую потребность в своем хозяине. Ему было тепло спать рядом с ним (Знаете ли, есть такое ощущение, связывающее двоих…), позволять себя стирать (Мыть! Конечно же, мыть!) в тазике с мыльной пеной. Он был нужен мальчику, и это наполняло его существование смыслом.
Однажды в дом принесли кошку. Она в ту же ночь родила четверых слепых беспомощных котят. Синий видел их и признал, что они прелестны. И мальчик тоже был в восторге. Но его мать сначала заперла котят в туалет, а через несколько дней и вовсе выкинула их в подъезд (кошку она выгнала еще раньше, оставив малышей без материнского молока). В ту ночь волшебное время счастливой, еще недавно казавшейся бесконечной, жизни Синего стало, словно ускользать тонкой златой нитью из его рук.
Как-то незаметно проходили годы. Мальчик рос, и, надо признаться, не становился лучше. Синий все чаще и чаще чувствовал запах табака от таких знакомых, все еще полудетских, губ. Хозяин и его мать постоянно ругались, в дом приходили незнакомые грубые мальчишки. Они дергали Синего за его маленький хвостик, за хобот, выворачивали глаза, а он, не могший плакать, лишь молчаливо призывал хозяина на помощь. Но тот, скривив губы, не заступался за Синего, так как это могло, вроде бы, нарушить те отношения, которые сложились у него с приятелями.
И вот тот день, которого так давно ожидал Синий, наступил: хозяин и его мать переезжали на другую квартиру. Сначала они засунули, вверх лапами, Синего в какую-то клетчатую сумку, и он попеременно задыхался в лифте, опасаясь нарушения равновесия, мок под дождем, вновь задыхался в лифте, и вдруг, когда уже мучения его казались позади, вывалился в окно с страшной высоты. И последнее, что он услышал, было: «Зачем ты только взял с собой эту старую, линялую игрушку? Что, маленький, что ли?». Он лежал на заросшем бурой травой асфальте и умирал, надеясь, что хозяин его не предаст, заберет его из этого серо-зеленого, в окурках, ада. Он лежал и размышлял, что не смог дать мальчику папу, выполнить хотя бы одно из произнесенных в темноту желаний, что виноват во всем сам, но, что он все исправит, лишь бы вернуться к этим мягким полудетским губам хозяина. Но хозяин не спустился за Синим. А игрушки не умеют умирать, даже если очень этого хотят. Он пришел к нам, добрый и веселый, с оранжевыми ушами, слон счастья, СИНИЙ-СИНИЙ.