— Леший! — крикнул кто-то
совсем рядом.
я обернулся.
никого.
лет 15 назад мы, молодые шалопаи, забрались в детский сад
попить пива.
рядом располагалась компания —
четверо отвратного вида мужичков.
— да сдохнет...
— кто, леший?!
среди них
выделялся парень лет 30-ти
со шрамом на лице
как у Бориса Рыжего.
— короче, Леший, если выпьешь
месяц буду похмелять за свой счет! —
сказал парень и
смачно сплюнул, обнажив железную фиксу.
мужички опять загалдели.
— вот ты, да, ты, сколько лет мне дашь?
— ну, хрен тя знает... ну, 55...
— то-та, а мне 57.
улавливаешь?
а все оттого, что я одеколон пью.
мужички слили в одну кружку три флакона.
Леший должен был выпить.
кружку одеколона.
пивную кружку.
«Тройного».
залпом.
за один раз.
зрелище было покруче
«Фауста» Гёте.
Леший пил одеколон
целую вечность.
глотал.
давился.
рыгал.
отплевывался.
снова глотал.
и еще давился.
слюни текли.
кадык ходил ходуном.
опять рыгал...
и снова глотал.
многие отвернулись.
а я, не отрываясь, смотрел на Лешего
и будто пил вместе с ним этот сраный «Тройной».
Леший не допил грамм 50.
его стошнило на собственную рубаху, он
даже не отклонился
забегал вокруг дерева —
разлапистого клена, —
сгорбившись
держась за живот и сипел:
«сахарку!»
больше я его не встречал.
«Леший!» — крикнул кто-то
через 15 лет.
кстати,
того парня со шрамом
как у Бориса Рыжего
я часто встречаю, видел на днях на рынке
у станции Лосиноостровская
законченый доходяга
торгует старым «винилом»:
«АББА»
Мирей Матье
Карел Готт
и еще каким-то
бытовым хламом.