Бывают странными пророками
Поэты иногда….
Кузмин М. А.
В колониальной средней полосе
любой пейзаж зациклен на осе
в часы послеобеденные. Снеги
тут не спешат идти до ноября.
А в вышине, как будто жар горя,
курс держат лайнеры на пенны бреги.
Пусть половодьем полнятся умы.
Поскольку шаг от суммы до сумы,
то лучше жить в провинции у моря:
каштанов тень почти боготворить;
не графоманить, даже не курить,
с собою ни о чём уже не споря.
Но от Москвы до самой Колымы
Спартак докажет, что рабы немы
в домашнем матче (видимо, ответном).
Хоть лепотно и чисто до ЗИЛа',
всех умный город скрутит в узела,
в лорнеты камер бдя. Новозаветным
взойдёт опять назначенный Пилат.
Забарабанят: Первый, Дождь, парад…
И, набирая в лёгкие отраву,
проговорит один на миллион:
«Народ молчал… решал Синедрион…
я не люблю… в ораву так Варавву».
Всё это было, или будет быть:
к строеньям монастырским – жаться сыть;
ветра – срывать цветную парусину;
на оголённой, как спина, косе,
как будто на нейтральной полосе,
крапивы куст – обхватывать осину;
копиться ночью чёрные слова;
у ангелов – болтаться рукава
с верёвок бельевых. И там в рассветы,
клочком бумажным падая в Оку, –
в ушные раковины рыбаку
ссыпая жемчуг, – уплывать поэты.
Безвременье, сквозящее из вне,
в стране, осиротевшей на войне,
не проберёт ни явственным, ни снами…
Вдоль улицы обрывком – имярек,
а поперёк – в иконке – человек, –
он пишет в ней о том, что будет с нами.
Уверенный в могуществе примет,
смешной мальчишка – будущий поэт –
в кота плюётся, сидя на заборе.
Летит оса… дурманит в блюдце мёд…
и бледный конь над куполом плывёт,
где девочка поёт в церковном хоре…