ГЛАВА 69 (1924 г)
1 Когда в умах раздрай не по погоде
И праведника гнев кипит в нутре,
То модно крикнуть при честном народе:
«За что боролись, братья, в октябре?»
Для данных истеричных провокаций
Годится и скамейка во дворе.
Но русский дух рождён не для оваций
Под завыванье бесноватых толп,
И для него не пожалеют санкций,
Чтобы разрушить тот незримый столп,
Что матушку-Россию охраняет.
Но как найти его, не взявши в толк?..
13 Вот так и я, по небесам скитаясь,
Давно веду обыденность свою,
Где скромный быт и Родина святая
Пути не забывают к алтарю,
Пускай не все…иные уж далече,
А я у самой пропасти стою…
Здесь громогласны, но коротки речи,
Кто недовольный – к стенке становись,
И громоздятся люди в этой сечи,
Уже телами скатываясь ниц.
Вторичное нашествие гражданской,
Как геноцид, как бездна, как каприз…
25 И тут я снова прыгну без опаски
Почти что на столетие вперёд,
Но здесь в ходу совсем другие сказки
Голов горячих, взятых на учёт.
Крестовый их поход не крестным ходом,
А новым разрушением идёт.
Призывы обращаются к народу:
Кто недовольный – значит, демократ.
Но мельница чужую мелет воду
И цель всё та же, что века назад –
Раздеть и разобщить страну большую –
Хоть нам совсем другое говорят.
37 Мы понимаем: лучше жить торгуя,
Добрососедский уважая быт,
А головы горячие психуют,
Нам всячески стараясь навредить.
Но думаю, что гневаться судьбою,
Всё то же, что самим себя винить.
Пусть даже время выпадет другое.
Хоть счастье не зависит от времён
И даже от общественного строя,
Когда ты этим счастьем покорён.
Но я вернусь в означенное время
Чуть позже первых пышных похорон.
49 Не то, что я побрезговал быть с теми,
Кто безутешен был в том скорбном дне –
Пристрастье к политической богеме
И до сих пор не интересно мне.
К тому же мой рассказ не терпит мифов
Хотя и соблазнительны оне.
...На Лиговке была одна «шутиха»,
Обводного канала волшебство,
Где по ночам людей пугало лихо,
Бесшумное справляя торжество.
Здесь чудь* издревле капище держала
И до сих пор не бросила его.
61 Дубы мешались при рытье канала,
Но, помня дух Великого Петра,
Екатерина тоже их срывала,
Хотя к деревьям и была добра…
Степан Щербина, мой знакомец странный,
Здесь проводил тоскливо вечера.
Он был давно наборщик первоклассный
И шрифт любой вполглаза набирал.
Война и революции безгласно
В его руках справляли карнавал.
Но тут внезапно загрустил Щербина –
Словесный шум в его ушах стоял.
73 Не для того он гнул напрасно спину,
Чтоб разучиться понимать слова.
И вот какую видит он картину:
«Царя убрали силой меньшинства.
Занявшие дворец – сладкоголосы –
При них террор не начался едва.
Власть отобрали красные матросы,
Их возглавлял какой-то адвокат,
Что лихо отвечал на все вопросы,
Чем помутил сознание ребят.
Попов прогнали и буржуев тоже,
И многих расстреляли, говорят…
85 Интеллигенты лезли вон из кожи,
Пытаясь в жизни место обрести.
Не быть рабочим стало очень сложно,
А инженеров «выжали в горсти»
За принадлежность к старому режиму.
Зато буржуев - тех пришлось спасти,
Чтобы едой снабдили магазины.
И начались разгул и мотовство,
Затем пошли разбитые витрины.
Обширных спекуляций колдовство,
Куренье самогона и разбои
Газетное являли большинство.
97 А главный адвокат почил с покоем…
И власти закусили удила:
Хлеб по деревням отбирали с боем,
Зажиточных сгоняли из села,
И в ссылку. А ведь землю обещали,
Но чёрта не отмоешь добела.
Людишки все порядком обнищали,
Что голод, что не голод – всё одно.
На рынках брали за еду вещами,
Ведь деньги обесценились давно».
И то ли под влиянием минуты,
Или обряда древнего вино
109 Степана разум помрачило будто,
Но, прыгнув в прорубь, он на дне пропал…
Мы встретились среди позёмки смутной,
Где новый праздник отмечал февраль,
Степан подумал и сказал: «А я лишь
Открытками детишек поздравлял.
Зато теперь получится едва ли,
Когда совсем не понимаешь букв.
А раньше, словно клавиши рояля
Они звучали, и не как-нибудь.
Но то ли вдруг другими стали люди,
Что все предметы валятся из рук.
,
121 Ведь так приятно жить в плену иллюзий…»
* - древнерусская народность финно-угорской группы