Второй раунд. Золотой век
Он говорит: хорошо, мол, всё хорошо,
Москва сгорела дотла (как третий Рим),
мол, рукодельничаю: шью на голову мешок,
смотри, как сидит изысканно…– говорит.
Он говорит: не каждый, мол, так умел
лепить свою смерть, на фоне её нелеп,
а я занимаюсь изысканным макраме:
смотри, как изящна шея в моей петле.
Он говорит: теплом пустоты согрет
и светом тьмы залит от башки до пят,
шагну с табурета в какой-нибудь Назарет,
где можно ещё надеяться, говорят.
Он говорит: помолчим, ибо мудрый рек:
коль есть у тебя фонтан – то заткни фонтан,
ведь на земле золотой наступает век
и месит в кашу счастливцев по всем фронтам.
Третий раунд. Здорово и вечно
нас можно вписать в ряд
и сузить потом в столбец.
бараны у райских врат
рифмуют с абзац ****ец.
бараны стоят зря,
баранам никто не рад,
и выключена заря,
и подведён разряд.
баранов потом – раз!
а нам ещё жить да жить,
а у бараньих масс
не выявлено души.
баранов потом – два!
а нам бухать до тоски,
бараны не помнят родства
и рубятся на куски.
так было и будет впредь,
так здорово, что мы здесь,
пока не раз-два – и смерть,
мы будем баранов есть.
нас впишут в калашный ряд,
в элитный воткнут столбец,
и мы зашагаем в ад
послушной толпой овец.
Четвёртый раунд. Зёрна
Падать
в рыхлую почву,
ложиться
на каменистое лоно,
смерть
рождает новый почерк,
но вряд ли жизнь об этом помнит.
Перо,
клюющее знаки,
пресное просо на пути в бессмертье,
и каждый столько в себе оплакал,
что кажется: нам ничего не светит.
И танец пальцев по клавиатуре
лишь муку в борозды строк рассеет,
когда Всевышний, глаза зажмурив,
погасит небо над всеми.
Так вновь и вновь засевает смертью
вчерашнюю жизнь, удобряя пашню,
и вновь значки на бумаге чертят
поэты, когда им страшно.
Но, разлагая свою оболочку,
слово становится плотью,
и отрицает все за и против
сквозь смерть прорастающий почерк.
И мир земной его не приемлет,
И проходя всё той же дорогой,
поэты снова уходят в землю,
чтоб возвратиться к Богу.