Уснул мой Гамлет. Я сегодня – шут,
Но только самый грустный шут на свете.
И я смеюсь над глупостью минут,
И плачу я под тяжестью столетий.
Мой Гамлет спит. Но каверзный вопрос,
Которым остров жизни озадачен,
Всё отражён волнами тайных слёз
В моём невидимом беззвучном плаче.
А я – смеюсь на поприще людском.
Я – шут! И лицедей! Но я не трушу;
Пусть веселятся лучше над шутом,
Чем Гамлету дырявят шпагой душу.
Поймёт, простит воскресший человек.
Ему в корыстной слабости признаюсь:
Чумою болен наступивший век,
Я от чумы под маскою спасаюсь.
Когда же маску и колпак сорвут,
Чтоб разглядеть седины и морщины,
Поймут они и повлекут под кнут:
Ведь спящий Гамлет, как и грустный шут,
Не принимает бренной середины.
Пусть нить судьбы петлёю изовьётся,
А бледный мир согреется огнём,
Но если Гамлет, Гамлет мой проснётся,
То шут уже останется при нём!
Ещё он спит. А неизменный суд
Уже звенит во мне, во всей планете,
И я смеюсь под тяжестью минут,
И плачу я над глупостью столетий.