На судне в рейсе не так много занятий, способных хоть на короткое время вытащить моряка из рутины однообразных будней долгих морских переходов, отвлечь от грустных мыслей о далеком доме, подарить редкую радость настоящего азарта мужской борьбы с сильным соперником. Конечно же, речь здесь пойдет об океанских рыбалках, коих, в бытность мою судовым врачом, было великое множество. О наиболее ярких из них я и расскажу. Большинство приходится на первые годы моего плавания, когда было еще в расцвете Черноморское морское пароходство, сотни торговых судов которого одновременно бороздили в разных направлениях воды мирового океана, а одесская газета "Моряк" давала еженедельную сводку о местоположении этих судов в портах мира, сообщая семьям о местонахождении их кормильцев, формируя, тем самым, уверенность в благополучном возвращении их на родину. Благословенные времена заботы государства о моряках и их семьях! Увы, они растворились в непредсказуемом времени, навсегда канули в Лету, став достоянием не такой уж и давней истории. Впрочем, речь здесь пойдет о другом.
I.
Одна из самых ярких в жизни рыбалок состоялась, по воле случая, в одном из моих первых рейсов - чуть ли не в первом. Весной 1988 года на сухогрузе "N"мы отправились через Суэцкий канал в Индию с грузом карбамида. На выходе из Красного моря, в Баб-эль-Мандебском проливе, капитан решил сыграть шлюпочную тревогу, попутно согласовав со стармехом работы по профилактике главного двигателя. Капитан об этом известил радиограммой пароходство и получил добро (в советские годы с незапланированными остановками было строго - их нужно было обязательно обосновывать и согласовывать). Таким образом, в распоряжении экипажа оказалось(за вычетом не значительного времени) почти три часа чистой рыбалки в одном из самых богатых рыбой коралловых рифов мирового океана. А уж капитан - опытный рыбак - знал эти уловистые места, как никто другой. Все они были помечены секретными значками на его карте. Да и поводом для нашей остановки, признаться, и стала эта банальная по сути причина - а именно страстная любовь капитана к морской рыбалке... Накануне на судне царил невероятный ажиотаж, он буквально носился в воздухе, был ощутим физически. Моряки в свободное от вахт и работ время готовили свои снасти, оснащали их мощнейшими лесами и острозаточенными крючками. Наиболее впечатляющими оказались снасти убеленного сединами боцмана Михалыча: на больших, размером с колесо горбатого "Запорожца" бобинах, была туго намотана прозрачная полутора-миллиметровая леска, чем-то напоминающая мощную бычью жилу, на конце секретным узлом были мастерски привязаны огромные акульи крючки. На издевательские замечания молодых моряков, что эти снасти, наверное, предназначены для ловли китов, боцман никак не реагировал, лишь снисходительно улыбался:"Ну что с них возьмёшь?! Неопытные салаги"...
Наконец, наступило время "Ч": около 9 утра, сразу же после завтрака, мы бросили якорь в заветной точке. Тут же корму облепили все свободные от вахты моряки, за исключением вахты штурмана и рулевого матроса на капитанском мостике и вахты дежурного механика и моториста в машинном отделении. Все работы распоряжением капитана были отложены на три часа. Перед экипажем была поставлена следующая задача: поймать как можно больше свежей рыбы за отведенное нам время, заполнить ею морозильную камеру артелки, обеспечив тем самым экипаж свежей рыбой на все время плавания. А оно составляло, по самым скромным подсчетам, никак не меньше полугода. Повар вынес на корму кастрюлю с заранее подготовленной наживкой - размороженных, нарезанных полосками кальмаров, и ловля началась. Со слов боцмана я знал, что помимо обычного окуня в этих местах водится группер - гигантский морской окунь, завсегдатай коралловых рифов, в самую гущу которых мы аккуратно и опустили наш якорь. Средний вес окуня - 5-10 килограмм, но нередко встречаются экземпляры в 30, 40, 50 и даже 70 килограмм. Нередки поимки в этом месте и рифовых акул, которые, впрочем, чаще откусывают лесу с попавшейся на крючок рыбой своими острыми, как зубья пилы, зубами, чем оказываются на борту. Этим и объясняется необыкновенная мощность боцманских снастей. В моем распоряжении была в тот момент лишь скромная снасть, состоящая из невской катушки, оснащенной лесой ноль-восьмого диаметра, да металлического спининговое удилища, на которое я с успехом ловил на Днепре щук да лещей. Снасть, нужно признать, для местных условий вовсе не подходящая, но делать нечего - другой просто не было. Да и ту я захватил на борт, скорее, случайно. Я нацепил на уловистый японский крючок с зазубринами на цевье кусок кальмара и отправил наживку за борт. Глубины в этом месте были около тридцати метров и, пока наживка опускалась на дно, я осмотрелся вокруг. Солнце уже стояло довольно высоко и, хоть было погружено в плотную золотисто-розовую дымку, свидетельствовавшую о близости Аравийской пустыни, пекло нещадно. Мы были в одном из самых жарких районов мира, в центре тропиков. Липкий соленый влажный воздух вокруг, вкупе с температурой под сорок, создавал ощущение огромной тяжелой парилки, в которой тебе не хватает воздуха, а все движения становятся медленными, как в замедленной съёмке. Создавало и усиливало это ощущение , видимо, ещё и то, что мы только что вышли на палубу из приятной атмосферы прохлады, создаваемой бортовым кондиционером. Но рыбацкий азарт вмиг поборол этот дискомфорт. Тем более, что кто-то рядом уже тянул что-то большое, медленно перебирая толстую лесу руками. И вот уже на палубе заплескались первые серебристо-розовые туши больших морских окуней. Повезло и мне. Не успел я поиграть насадкой у самого дна, как на удилище навалилась солидная тяжесть, я резко подсек и после пятиминутной борьбы поднял на борт красавца-окуня весом не менее пяти-шести килограмм. И пошло-поехало. Поклевки следовали одна за другой. На корме быстро росла груда окуней, судовой повар не успевал наполнять рыбой ящики и относить их в морозильную камеру артелки. Вдруг я услышал веселый крик боцмана, грузного, загорелого, в белой развевающейся косынке на голове похожего на решительного пирата, находящегося в самой гуще кровавого сражения. Он, крепко ухватившись за лесу, тащил к себе что-то огромное, время от времени страшными рывками сдвигавшее его с места и прижимавшее к борту. Наконец боцман не выдержал неимоверного напряжения борьбы и, чувствуя, что силы на исходе, исхитрился завести толстую, как канат лесу, за кнехт и, затем, набросить её на барабан швартовной лебедки. Включив ее электрический привод, он начал осторожно наматывать снасть на барабан. Вскоре на поверхности показалась спина большой акулы. Она билась, вздымая белые буруны, и, вращаясь вокруг своей оси, показывала своё белое брюхо. "Белая акула!.. Вот это махина!..", - послышались возгласы бывалых моряков. Огромная пасть с пилорамой острых треугольных зубов звонко и грозно щелкала. Все, оставив свои снасти, бросились к борту, затаив дыхание наблюдая за развернувшейся перед ними картиной грозного зрелища. Поднять огромную рыбину на борт не было никакой возможности - слишком она велика. Большой подсак на толстой веревке, которым обычно на борт поднимали наиболее крупные экземпляры, по сравнению с акулой выглядел маленьким сачком для бабочек. Наконец, боцман, что-то, видимо, смекнув, снова включил привод лебедки. Огромная голова рыбы приподнялась, и леса под ее весом с громоподобным выстрелом лопнула у самого крючка. Все облегченной вздохнули. Боцман же, после последовавшего вслед за этой сценой секундного замешательства, уверенно заверил всех, что акула (тому свидетель - его многолетний опыт) очень быстро избавится от крючка... И рыбалка продолжилась. Время от времени я, поднимая рыбу, замечал мелькавшую у самой поверхности тень, на крючке при этом оставалась лишь одна голова большого окуня, виртуозно обкусанного акулой. Рыбалка близилась к завершению, уже было привязано больше десятка крючков взамен оторванных, откушенных и разогнутых, когда на мою удочку клюнуло что-то действительно очень крупное. Я вдруг ощутил на конце лесы, там, в искрящейся глубине, такую непреодолимую тяжесть, что сразу понял - ей сопротивляться бесполезно. Я пытался остановить лесу, но это было невозможно. Рыба с чудовищной силой тянула и тянула вниз. Наконец, чтобы сохранить хотя бы часть снасти, я взял и обрезал ее... Когда рыбалка завершилась, мы подвели итоги. Повар перенес а артелку более 400 килограмм отменных морских окуней, несколько огромных групперов. Этой рыбы нам хватило почти на весь рейс. Ну а в этот день, понятное дело, повар нас угощал вкуснейшей наваристой юшкой и жареной в кляре рыбкой...
Эта история имела, правда, трагикомический финал. Перед отходом, во время поднятия якоря, последний прочно зацепился за многометровые рифы и был утерян. Этот инцидент обрушился головной болью на голову капитана и комсостава. Весь экипаж обсуждал сложившуюся ситуацию, гадая, каким образом капитан выйдет из неё. Потеря якоря в те времена считалась серьёзным происшествием, за которое в пароходстве по голове не погладят. Капитан вышел из ситуации, по-моему, блестяще и с чисто одесским юмором, проявив при этом незаурядную смекалку. Он вызвал к себе старпома и о чем-то с ним долго совещался. Старпом, в свою очередь, вызвал к себе боцмана и дал ему кое-какие указания. Буквально в тот же день место потерянного якоря на якорной цепи занял запасной, снятый из креплений на корме. А уже через несколько дней на корме, на месте запасного красовался новенький, выкрашенный черной краской якорь, точь-в-точь х штнапоминавший запасной. Его под чутким руководством боцмана исполнил с непередаваемым мастерством матрос-плотник. Якорь этот был ... деревянным.