ДОРОЖИТЬ ПРАВДОЙ
Мы обнаружили в нашей писательской организации серьёзные недостатки. И я думаю, что нам надо бы теперь оглянуться и внимательно всмотреться в причины этих недостатков.
Безусловно, среди многих важных причин не последнее место занимает отставание нашей теоретической мысли.
Я не теоретик. Откровенно говоря, мне скучно читать теоретические статьи, потому что они пишутся очень скучным, бесцветным языком.
Но я читаю критические статьи и вижу, что в них отражается вся слабость нашей теоретической мысли.
Например, я замечаю, что из наших критических статей совершенно исчезли слова — романтика и революционный романтизм. А почему, собственно?
В нашей литературной теории очень редко случаются обобщения новых фактов явлений литературы. А они необходимы. Мне кажется, что наши теоретики, строя здание социалистического реализма, никак не могут решить, какое место в этом здании отвести романтике: если положить его в основание, получается как-то не так: если поднять на «вторые этажи», — тоже нехорошо, как бы не получилось, что ущемлён реализм.
Я думаю, этого бояться не стоит. Связь реализма и романтики сейчас прочная. Реализм сегодня — это взлётная площадка для нашей романтики. И поэтому обидно видеть, что наши критики забывают об этом, не понимают, разучились понимать романтические произведения, проверяют их нормами, им не свойственными.
Отсутствие точности в нашей теории позволяет некоторым критикам запутывать вопроc о романтике. Например, мы можем услышать о том, что Окуджава — это романтик чувства, Вознесенский — романтик слова, Евтушенко — романтик ещё чего-то...
Всё это неясно, расплывчато...
Но наш романтизм, конечно, не тот, о котором говорил Пушкин: Так он писал темно и вяло (Что романтизмом мы зовём...)
Сейчас наши поэты-романтики пишут не вяло, они пишут даже бойко, однако я должен сказать, что темноты в их стихах немало. Например, в стихах Вознесенского очень звучная, богатая инструментовка. А до смысла иногда трудно добраться. И в связи с этим мне вспомнилось высказывание Берлиоза. Говоря о развитии инструментовки, он заметил:
«... вместе с тем, она же часто служит некоторым авторам для того, чтобы маскировать собою бедность их идей, симулировать отсутствующую энергию и создавать видимость мощного вдохновения... Инструментовка стала поводом... для противоречащих здравому смыслу... бессмысленных чудачеств».
Это звучит очень современно.
Странные «теории» заразительны. Появились, например, нападки на жанр поэмы. Де, жанр поэмы — это монументальный жанр, пережиток культа личности, потому что при культе личности всё делалось монументально. Вот уж, действительно, «антикультовая» нелепость!
Получается, что иногда товарищи отрицают то, что сами не могут сделать. У Вознесенского «сорок лирических отступлений» из поэмы, а самой поэмы и нет... Это происходит потому, что идёт измельчание не только жанра, но измельчание образа, измельчание лирического героя.
А между тем поэма — очень трудный жанр. Это жанр строителей. В поэме нужно иметь цельный замысел, нужно организовать сюжет, создать героя, не дробя всё это на сорок лирических отступлений. И полунамёками здесь ничего не сделаешь...
Хотелось бы, помимо вопросов творческих, затронуть и организационные, в частности о работе московской писательской организации. Должен сказать, что в московской писательской организации есть здоровые силы. Правда, им приходилось иногда отвлекаться на ненужную борьбу. Расскажу об одном случае. К нам, в секцию поэтов, Евтушенко и Вознесенский почти не приходят. Но однажды они воспылали жаждой «власти». У нас проходили выборы бюро секций. И должен сказать, что Евтушенко и Вознесенский были забаллотированы. И не потому, что в нашей поэтической секции презирают так называемых «гениев», а потому, что поэты — члены нашей секции — люди взрослые и хорошо понимают, что эти товарищи не созрели для руководства.
Да что говорить о «руководстве», когда перед нашими глаза итоги их поездок за границу.
Мы все радуемся, когда наши писатели ездят за рубеж представлять советскую литературу. Но мне стыдно читать, меня оскорбляет, когда я вижу, как наш представитель позорит коллектив советских писателей.
Горько читать издевательский рассказ о том, как в Лондоне, растроганный похвалой, Евтушенко бросился в объятия иезуитского патера.
Читая «Шпигель», я обратил внимание на то, что западногерманские журналисты великолепно поняли слабости Евтушенко. Они говорят, что Евтушенко и его друзья, как художники, рисуют раму в стихах, окрашивая её в нейтральный революционный тон, и в эту раму по желанию можно вставить что угодно. Получается, человек, желающий услышать какие-то революционные слова, может заполнить эту раму революционной картиной, а реакционер на Западе может вставить в эту раму реакционную картину.
Плохо, когда стихи советского поэта дают повод для двух противоположных политических толкований!
Эти «рамы», в которые можно вставлять реакционные картины, — это как бы выдача с печатью и за подписью Советской власти незаполненных бланков.
Когда Маяковский ездил в Америку, у него были прочные позиции, выработанные в нашей стране. Когда он приезжал в Америку, то сразу определял, что наше, а что не наше. А Вознесенский поехал туда «открывать Америку» и «самого себя». Получается, что молодой человек ещё собирается открывать самого себя, а мы уже посылаем его в Америку. чтобы американцы помогли открыть его нам.
Не похоже ли это на повышенные буржуазные курсы для наших молодых поэтов?
Не верю я и в «драматизм» «Треугольной груши». Не верю я и в «трагедии», изображённые в произведениях некоторых молодых. Я начал читать Войновича, и мне с первой страницы было неприятно читать описание «утреннего просыпания» героя. Неприятно мне было читать, как герои В. Аксёнова стоят в очереди за апельсинами. Это всё надуманно!
Но я не хотел бы, чтобы наша литература лишилась того драматизма, который есть в нашей действительной жизни — в народной, героической жизни. Если мы будем преуменьшать трудности народа, его подвига, мы отнимем у народа, у нашего читателя право на гордость: если не было трудностей, которые преодолены, — нечем и гордиться. Но не только трудности велики, велики и завоевания. Наш народ велик тем, что он преодолевал, преодолевает и будет преодолевать трудности.
Меня не пугают драмы и трагедии в нашей литературе. Меня пугает неверие.
Я с удовольствием прочитал очень драматичный роман Ивана Стаднюка «Люди не ангелы». Я вижу в его произведении, как в тяжёлых муках рождался наш новый мир. Он и не может родиться слишком легко, Он слишком велик и слишком нов, необычен. В романе И. Стаднюка я увидел правду жизни. А правдой надо дорожить.
Когда сталевары варят сталь, они долгим и упорным трудом добиваются того, чтобы уменьшить в металле содержание серы хотя бы на сотую долю, ибо даже эта сотая, казалось бы, ничтожная доля, оставшаяся в металле, делает его непригодным для настоящей работы. Наша сегодняшняя борьба оправдывается тем, что мы избавляемся от ненужных примесей, отчего станем чище и пригодней для настоящей творческой работы.
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
*
Литературная газета №40 от 2 апреля 1963 года, стр.1.
Сообщение из газеты:
Сегодня в Центральном Доме литераторов начинает свою работу VIII Пленум правления СП РСФСР.
Литераторы России обсудят итоги встречи руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства и задачи писательских организаций РСФСР.