Пролейся, небо! Взмокни! Всю мощь свою яви
мечами звонких молний огненной любви.
В дробь барабанов-ливней, раскатами грозы.
Гром грянет, – нет умильней Божественной Слезы!
На колеснице Илия промчится неба сквозь.
Аах, по воде-то – вилами – крестьянской дурью …Злость!
И злость такая детская, наивная. – Убью!
Не подходи! И, дескать, я совсем не потерплю
ни шуточек, ни шёпотов, ни дерзких юморков!
Электрики без опытов и даже без шнурков.
Сейчас рванёт. Ложись! Беги! А я не виноват.
Ну, просто встал не с той ноги, и шибко низковат
был потолок у той избы, где нынче ночевал.
“Избытки надо бы избыть!” – махнул рукой Иван.
И только вилы у воды напоминали: “Тут
шаманил Ванька до беды, грозил грозе. Капут!”
Рвануло. Всё, как есть, сбылось. И небо – в клочья, дым.
Льёт до сих пор. Ну, прям, до слёз. Ванюшка стал седым.
Забился бедный под стреху и крутит самосад.
А там, на самом на верху и по сей час гремят.