НЕБОСКРЁБЫ ВНИЗУ
Поэма об Америке 1995 года
(Из сборника "Дорога вдаль" 2019 года. Керчь.)
Подлетая к Америке, вижу
Необычно красивые крыши,
Аккуратные россыпи хижин,
О которых не знал дядя Том.
Я впиваюсь глазами в постройки,
В небоскрёбы, мосты и прослойки
Многослойных, волнистых и стойких
Меж зелёных газонов дорог.
И на лапах пернатого гуся –
Не скрываю, немного боюся, –
Я вот-вот на ту землю спущуся
И, как в озеро, в рай окунусь.
Если честно, чужбина – не дом:
Правит ум, а не сердца порок,
Украина то будь или Русь.
Но я родиной очень горжусь,
Пусть и рухнул Великий Союз,
Украина то будь или Русь.
По ковровым просторам шагать
Мне неловко в туфлях, надо снять.
Это чувство обманчиво пусто –
Так сказал мне мой друг Заратустра.
В невесомых подушках в машине
Я плыву, как по морю, на шинах,
А колёса чистейшие, чёрные,
А машины большие, просторные.
А дороги – широкие реки –
Сверхъестественным образом неким
Разливаются в разные стороны,
Опоясаны, окольцованы.
Погляди на дорожную гладь:
Это просто земля-благодать.
Я забыл о селе на мгновенье,
Где судьбиною был поселён.
Это полное перерожденье,
Без корней пересаженный клён.
Ах, Есенин, ты прав, что берёзы –
Это наша страна, пусть до слёз
Доведенные Красными грёзы
Молодых и весёлых берёз.
Но, мне помнится, что-то и где-то
Было так разноцветно одето,
Олимпийски удобно обуто,
Вознесённое облако будто.
Это были костюм и кроссовки –
Ежедневный наряд тренировки.
С баскетбольным мячом на картинке.
Без единой мельчайшей пылинки:
Не нужны здесь ни щётка, ни крем.
Был никем я, а стал сразу всем.
Обновляя костюм и кроссовки,
Баскетболил мячом со сноровкой
И с размаху всесильно в корзину
Завинтил жёлтый шар из резины.
Майкл Джордан – он мне не соперник:
Я Джордано, и я же Коперник,
Ибо Солнце в руках несравненно
Воцарилося в центре Вселенной.
***
Мы подъехали, вот он и дом,
Где встречает хозяйка с объятьями.
Я не знаю, что будет потом,
Но сегодня как сестры и братья мы.
Хаваю, хаваю – как дела?
Полились через край обниманья.
Добродушна она и мила;
Столько радости к нам и вниманья!
Мы проходим котами в шагах,
Утопая ногами в коврах.
Вот тут комнаты ваши, кровати.
Слева встроенный шкаф. Я в обхвате!
Этот запах заснеженных роз
Я на годы с собою увёз.
Вверх по лестнице, вкрученной в жизнь,
Ты обеими руками держись.
Наверху посредине жилища
Незаметная кухня и пища.
Пригласили за стол деловито,
Завязалась беседа открытая.
– Как прошло путешествие ваше?
– Потрясло! А могло быть и глаже.
– Сколько длился часов перелёт?
– Половина и десять – расчёт.
– Как вам нравится место, ребята?
– Наши чувства как край непочатый.
– Нам приятно вас видеть гостями.
Помогайте с едой себе сами, –
«Угощайтесь» что значит по-русски. –
Вот тарелки, питьё и закуски.
На столе ананас, виноград,
Кока-кола, индейка, салат.
Окружили улыбки, стаканы,
Льётся кола и речь, и вулканы
Захвативших сознанье эмоций.
Принимают гостей тут без порций.
Пью шипучий напиток со льдом.
Заболит если горло потом...
Уверяют, всё будет «окэй».
Сколько хочется, столько и пей.
Щёки красные, тело кипит.
И к еде, и к среде аппетит.
Хоть я скромностью русской охвачен,
Необычной средой раскулачен.
Осаждённая рушилась крепость,
Разрешая любую нелепость.
Мы сидели в осаде гостями.
За широкими окнами лес.
Нам казалось, что это не с нами,
Что не может быть в мире чудес.
Я лишь помню, что мы говорили,
Но о чём – я не помню, и с кем.
Мы и вправду в Америке были,
Или не было нас там совсем?
Вечер красным закатом ворвался,
Краски в лицах сияют у нас.
Точно день никогда не кончался,
Но промчался как будто за час.
За окном темнота говорила
Языком фееричного сна.
Пробудились великие силы,
Как в былые Союз-времена.
И невольно я вдруг сопоставил
Это место, куда прилетел,
С тем, которое словно оставил
Навсегда и вернуть не хотел.
Это горклое чувство, щемящее;
Изнутри незаметно кривлюсь.
Где, страна, ты моя уходящая,
Украина то будь или Русь?
***
Просыпаюсь – глаза в потолок, –
Не похож колотоп на себя.
Кто извёстку твою уволок?
Кто, несчастный, покинул тебя?
Я в Америке! Эврика! Эврика!
Натянул голубые штаны
Поднебесья с прожилками облака,
Откусил половину Луны.
Льётся влажная свежесть в окно.
Пьётся бражная нежность давно.
Мне пора. Но куда? Я на месте.
Это центр Земли лет на двести.
Что на завтрак? Яйцо и бекон, –
Это Нового Света закон.
А ещё апельсиновый сок
Преподносит желудку урок.
Как спалось? Хорошо. Вери гуд.
Нас прогулки на улице ждут.
В гараже проходном удивило
Два авто, – два водителя было
Под названьями «он» и «она».
«Наша женщина» да и «одна»! –
Два понятия не совместимы.
Феминисток теперь не простим мы.
Ещё больше – мужей-алкоголиков,
Научивших вождению жён,
Чтоб они их возили на «роликах»,
Когда выпили те самогон.
Если в общем о мире и кратко,
У мужчины и женщины есть
Два больших молодых недостатка:
Сила воли и гордая честь.
Был силён в золотые пятнадцать,
По сей день волевой Геркулес.
Лезет солнце ко мне целоваться –
Я закроюсь рукой от небес.
Небо ветром в объятья стремится, –
От него не спастись одному.
Потому забиваюсь в темницу,
Чтобы тьму познавать самому.
Предложите мне что-нибудь съесть.
Я расту и растёт моя месть.
Это жажда нажраться и сдохнуть
Больше жажды напиться и грохнуть
Тех, кто голодом выморил нацию,
Запуская в глаза пыль и акцию.
Духом взрослое тело росло
И хотело серьёзной подпитки.
Я в Америке – мне повезло
Собирать на кредитку по нитке.
Меня возят туда и сюда –
Тихий маятник я в механизме, –
А я просто хочу, чтоб еда
Накрывала столы коммунизма.
Некто скажет, что счастлив юнец,
Если праздник в желудке и гости, –
Это значит, он ел холодец,
Пока кто-то изгладывал кости.
«Ты голодный?» – однажды спросили.
Я ответил, что не было сил.
Я голодный всегда – это в силе,
Даже если никто не спросил.
Мне порою то время приснится,
Когда «Сникерс» за счастье считал
И когда за чужую пшеницу
Отдавала страна драгметалл.
От великой мечты непробуден,
Что когда-нибудь я накормлюсь
И страна нашая сытая будет,
Украина то будь или Русь.
***
Если комнаты их не бордель,
То ужасно прекрасный бардак.
Стойким комом на узел постель,
А на люстре носок и башмак.
Для чего столько много посуды?
Посуди. Чтобы мыть её ядом?
Для чего ипотеки и ссуды?
Отдавать-то с процентами надо.
Где процент, там инфляция трон
Заняла, причиняя урон.
Обречён на себя и других
Человек, не читавший мой стих.
Да и толку-то, если прочтётся.
Это сердцем едва ли зачтётся
У того, кто уже на крючке
Или бабочкой бьётся в сачке.
А по дому разбросаны деньги –
Будто их антилопа набила.
Из нагрузок – крутые ступеньки,
Где усталость сильнее, чем сила.
«Все монеты, которые сыщешь
На ковровых полах, – все твои».
Я по сути дотошнейший сыщик,
Ты попробуй, ковёр, утаи!
Из занятий любимых, из детских:
Находил я монетки советские
И скопил так увесистый груз,
Что под тяжестью рухнул Союз.
Я копил на машину, жилище,
На одежду и добрую пищу.
Но достались они, видно, тем,
Кто в чулке не копил их совсем.
Ты попробуй котлету по-русски,
Обратились к подростку в семье,
Эта пища пойдёт на закуску
При любимом горячем питье.
Угостился одной по совету
И ушёл, но вернулся опять.
Так таскал целый день по котлете.
Не вопрос, как он смог всё умять.
Он и в голову даже не брал,
Почему их таскал и таскал.
Соль секрета, поведать позволь,
В том, что в мясо добавлена соль,
Ну, конечно, и перчик, и лук
Из умелых и опытных рук.
Есть же средства у добрых хозяев,
Чтобы есть по-людски, а не дрянь.
Магазины глядят на лентяев,
Перешедших приличия грань.
Здесь, в Америке, могут лишь есть.
Знают лесть, но не совесть и честь.
С чужеродным понятием «вкусно»
Чувство пресно и жалостно-гнусно.
Потому вспоминается улочка,
Отчий дом и большой огород –
И домашняя сдобная булочка
Так и просится броситься в рот.
Деревенские груши и сливы –
Настоящей природы плоды.
Ибо всё ещё мы справедливы,
Что касается нашей еды.
Упаковки, пакеты и прочее
Засоряют желудки людей,
Если те не крестьяне-рабочие
И не ищут нелёгких путей.
Я возьмусь за лопату ядрёную
С пущим рвеньем, когда возвращусь,
И вскопаю страну разорённую,
Украина то будь или Русь.
***
Захожу в супермаркет, как барин,
А на деле же я – сельский парень.
Примеряю и это, и то.
Не нужно мне лебяжье пальто.
Мне не холодно, здесь я не мёрзну,
Хоть на улице март и морозно.
Мы согреты другою одеждой –
Суперновой мечтой и надеждой.
Не скупитесь для русского гостя,
Не бросайте под ноги мне кости.
Я возросший на хлебе с картошкой –
Вы представьте себе хоть немножко, –
Так хотел достучаться до сердца.
Его не было у иноверца.
В языке ли, в мышленье ли дело,
Или всё – чужеродное тело?
Нет, не верю ни в чёрта, ни в Бога.
Коммунист я последний в селе.
У людей есть одна лишь дорога
На заверченной кем-то Земле –
Собирать золотые колосья
И дарить их, как солнечный свет.
Это тёмного многоголосья
Озарённый светилом ответ.
***
Так везёт меня школьный автобус
Изучать то Шекспира, то глобус.
Это всё уже пройдено нами:
Наши ходят большими шагами.
И уткнулся, забывшись, в окно;
Меня кто-то в плечо – я: но-но.
И опомнился: я же в Америке,
Нет причины для нашей истерики.
А тот просто спросил, как дела.
Отшутился: «Как сажа бела», –
И на этом закончилась дружба.
А теперь начинается служба.
Тот умён, кто умеет молчать
И за доллар продаст твою мать.
Диалоги – пустые пробирки,
Да и те обнаружили дырки.
Вот и школа и парты со стульями,
И девчонки тут кружатся ульями,
Вроде мёдом намазан самец.
Отлепитесь же вы, наконец.
Обо мне заключили, что скромный.
Просто-напросто я экономный.
Лишний цент, хоть убей, не потрачу,
Я привык пересчитывать сдачу,
И когда я плачу, то я плачу.
Похвалю сам себя: молодец!
Так хожу по безлюдной пустыне,
Дикий Запад в сияньях стекла.
Что-то ноет внутри, что-то стынет,
Где-то гордость моя утекла.
В чём-то просто с луною возрос,
Опадая пожухлой листвою.
Что мне свежесть заутренних рос?
Что мне неба глаза с синевою?
И уснул на уроке истории,
Провалившись во тьму размышлений.
Мне приснилось, что стал бутафорией
На полях театральных сражений.
Разбудил меня старый учитель
Со звонком и сказал, что пора.
Я подумал – то ангел-хранитель
Забирает с собой школяра.
И поведал ему в благодарность:
«Мы отстали от вас на сто лет».
Эту фразу, её лапидарность
Он воспринял как свой амулет.
Распрямился и вышел моложе
Он из комнаты классной и стал
Всем коллегам рассказывать то же
И как время в себе испытал.
***
От звонка до звонка, словно тень,
Я в кирпичных стенах каждый день.
Охраняю английскую речь,
А в мозгах раскалённая печь.
Так хожу на цепи я по кругу,
И навстречу под маской подруги:
«Познакомимся? Я из Парижа», –
И всё движется ближе и ближе.
«Мы, пардоньте, от вас далеки.
У московского горла штыки
Вы не помните разве с пожаром?» –
И обдало мамзель таким жаром...
Что французский их нам поцелуй?
Пусть попробуют... сам зарифмуй!
По периметру впал я в безветрие,
Измеряя углы геометрии,
И составил простую задачу,
Геометрика тем озадачив.
И наполнился грустью томящей,
Что отрезки от жизни кривы,
Вектора, от неё уходящие,
Не натянут уже тетивы.
Из тумана последние строки
На раскрытой зелёной доске
Расписались как сердца пороки
И растаяли в слёзной тоске.
***
Изумленье спортсменов спросило:
«В чём же сила твоя? В чём же сила?» –
«Ты скажи мне, брат, в чём она – сила?
Вот украл ты полмира и прав?
Нет, поплатишься ты за свой нрав».
Оттого вы богаты и правы,
Что пока на вас нету управы.
Но она к вам придёт вместе с чёрными,
И вы станете с ними никчёмными.
Поживёте – увидите сами.
А пока что вы сами с усами.
Только ус-то ваш скоро отклеится, –
Разумеется, полмира надеется.
О великий блуждающий дух
Непокорного русского воина!
Ты стесняешься высказать вслух,
Что Земля храбрецов удостоена.
До тех пор будет кровь и молитва,
Пока живы наживы людей.
Мы пойдём на последнюю битву
И сметём их идейных вождей.
Я закинул учебников двадцать
В дзюдоисткой суме за плечо.
Тогда было мне жарких пятнадцать
И с плеча пробивал горячо.
Слабакам повезло: их улыбки
Добродушных, смешных простаков
Их спасли от великой ошибки
Деревенских крутых смельчаков.
***
В желтобрюхий пришкольный автобус
Через горло пролез и застрял
На переднем сиденье, чтоб в фокус
Собирать всех, кто трассами гнал.
И под звуки весёлых подростков
Мы рванули под сто в Диснейлэнд.
Раскрестились в душе перекрёстки,
Завязавшись в дорожный брезент.
Это сказка для взрослых, детей,
Для героев, богов и чертей.
Великаны, гиганты, атланты
Здесь скрестили тела и таланты.
На колёсах их кровь, а в крови
Закипают от страха любви
К высоте, долготе, перекрутке,
Перемотке, закрутке в желудке,
Или там, где пониже и ближе
К междуножью, разрядом где брызжет:
Озорные большие и дети –
Все равны на качелях на свете.
Я отвагу собрал в кулаки
И пошёл на фрифол вопреки
Высоте и падению оземь.
Железяки сказали – увозим,
Поднимая над бездною в воздух.
Крик и писк, я молчу, ибо поздно,
И вцепился руками в болид.
Как сорвало рукою Земли.
И, вернувшись на скорую землю,
Озарился, что я пешеход:
Как подошвы, планету приемлю
И готов в кругосветный поход.
Не нужны мне суда и машины,
Поезда, самолёты и груз.
Я хотел бы взойти на вершины,
Запустив на орбиту Союз.
«Время ланча, – сказал толстячок. –
Есть поесть у тебя, паренёк?»
Указал я на свёрточек скромный
И сижу на скамейке укромно.
Собеседник уняться не может:
Диалог за пакетами множит:
«Сэндвич твой уместить в кулачок!
Крупный парень я, ты – стебелёк», –
И достал мне огромный бигмак,
Повторяя, что он здоровяк.
За столом у нас был солнцепёк.
Неудобно, но взял и налёг.
Я подумал, бывают же люди
С упрощённою толстой душой –
Преподносят другому на блюде
Соразмерный обед пребольшой.
А бывают обратные люди –
С благодарной, голодной душой.
Они верят в небесное чудо,
Соразмерное с волей чужой.
«Ну и как на фрифоле фривольном?» –
«Это было так круто, прикольно». –
«А на горках катался? Пойдём». –
«Нет, мне страшно, что мы упадём». –
«Да не бойся, конструкция прочная». –
«Нет, уволь, это гибель досрочная.
Перевёртыши мне ни к чему,
И не время лететь в вышину».
Я бы с радостью птицей вознёсся,
Только крылья нужны мне Земли:
Сброшу зёрна добра, чтоб колосья
Для голодных людей проросли.
А потом бы спустился пшеницей
И воскликнул – высот не боюсь!
Кто подбил тебя, Родина-птица,
Украина то будь или Русь?
***
Помню солнечных зайчиков свет,
Блеск машин, ощущенье, что слеп
И беспомощен в тёмном лесу.
Нет, неискренность я не снесу.
Мне созвучней поющие птицы,
Молчаливого солнца частицы,
Чем пустые слова человека.
Существует здоровый калека
На сегодняшний день, потому
Утопил и Герасим Муму.
Распластались широкие трассы
И ведут прямиком в Вашингтон –
В белый город, где чёрные массы
Поглотил бесконечный бетон.
Белый Дом невысокого роста
И забор – удивительно просто.
Перепрыгнуть хочу: я ж подросток.
Из окна мне грозит дядя Билл,
Не желая незваного гостя.
Сколько было девиц у прохвоста? –
Я подумал в конце девяностых. –
Сколько взрослых, детей он убил?
Видно, все здесь, в Америке, гости,
Кто доставил сюда свои кости.
Вашингтон ослепил белизною,
Белокаменным торсом своим.
Я почувствовал что-то родное,
Точно с сердцем моим побратим.
Нахожусь в белом холоде, в голоде,
Украина то будь или Русь.
В прошлой жизни я был в этом городе.
И в последующей возвращусь.
В чём особенность штата Нью-Джерси?
У английского сколько там версий?
А язык государства какой?
В чём отличие пепси от колы?
Что за песню поют амершколы?
Почему можно ехать на «красный»?
Что в Америке самое классное?
Что ужасное? А что напрасное?
Я в обратном порядке отвечу:
Слишком много бумаги калечат;
Чёрствость хлеба – как чёрствость души;
Изобилье и сервис в глуши;
Поворот, если прав ты, направо;
Государственный гимн как оправа;
Кола слаще; язык – никакой;
Вид один, а сортов – хоть любой.
Штат девятый – ухоженный сад,
Штат планеты Земля, – нарасхват.
Что ни день, то светила сиянье,
Что ни ночь, то луны подаянье.
Я обижен луной в полнолунье,
Её обликами в облаках –
Подростковой интригой шалуньи,
Окопавшейся в пуховиках:
То исчезнет, то снова в окне,
И так смотрит, почти виновато.
А ведь не был никто на Луне.
Доброй ночи тебе! До заката!
***
На рассвете я выпрыгнул в Штаты
Из отдельной отельной кровати.
На столах изобильные яства
Ожиревшего сверхгосударства.
Вы представьте, что это кино,
Где для русского «всё включено».
А потом волочение ног
И вплетение в сети дорог,
И вожденье в дорожных стенах,
И гуденье колёс на мостах.
Налегке, на широкую ногу
Здесь живут на широких дорогах.
И зачем им дома-терема?
Вот и вся теорема Ферма.
Молодые зелёные годы,
Я бы сделал из вас банный веник,
Чтоб почувствовать силу природы,
А не слабость полученных денег.
Воротись, загорелое лето,
В синих шортах и белой футболке,
В молодеющей форме атлета
С пожелтевшей за годы бейсболкой.
В магазинах весёлые скидки
На крутые литые напитки.
Чем я суше других? – обопьюсь!
Намасте, мне цена по карману.
За три анна продай два банана.
У бродяги здоровенький вкус.
Наша пенсия – их пачка хлопьев,
Если вор почтальона не хлопнет,
Украина то будь или Русь.
На чужбине быть – как на войне;
Я Брахмастры огня не боюсь.
Может, странным каким-то кажусь.
Дайте скидку на то, что томлюсь
В чужеродной – не нашей – стране,
Украина то будь или Русь.
Мой знакомый на месяц наказан:
Не трубить в телефоны по дому.
Значит, все мы по жизни в наказах,
Если нет у нас здесь телефонов.
Если нет у нас ксероксов, факсов,
Ноутбуков за тысячи баксов
И других металлических уз.
Да зачем они нам: у нас нету
В ильичёвских лампочках света,
Только рухнул Советский Союз.
Нет проточной воды, водостока,
Унитаза и ванны, истока...
(Я продолжу, ведь я не боюсь.)
Нет ни света сторон, ни пространства,
Нет наследья страны и гражданства,
Украина то будь или Русь.
Молодые весёлые годы,
Я вас помню при талой свече.
Между нами другие невзгоды,
Но сияют в похожем ключе.
Золотые голодные годы,
Я вас помню в весёлом луче.
Там, где я, нет хорошей погоды.
Там, где вы, нет меня при свече.
***
Если свечи зажгут – значит нужно
Помолиться нам Господу дружно.
Тянет в сон на скамейках в церквах, –
Это место, где выспишься в прах
И предстанешь пред ликом Иисуса
Просветлённой лампадой искуса.
Мне приснилась из всех Магдалина.
Мы слиялись в телах воедино.
Ибо Бог есть любовь и Распутин.
Если нет – не родился бы Путин.
Песни, музыка, проповедь, пастырь –
Чем глазам и ушам он не пластырь?
Где великий безликий Иуда?
Где Пилат, где пила для зануды?
От людей я замкнулся в корсет,
Мне их видно, меня же им – нет:
Докопаться б лопатой до сути:
Это люди иль это не люди?
Со стеклянными в стёклах глазами,
На кривых ожиревших ногах.
Бабы схожи впритык с мужиками,
А по виду в шелках, но в долгах.
Сумки на пол, на землю кладут,
Вроде сифилис им не помеха.
На кровати в ботинках – статут.
Смех от их анекдотного «смеха».
За столом и сморчки, и отрыжки,
Без малейшей в штанах совестишки.
«Руки мыл?» – вопрошают сии.
Отвечаю, что мыл лишь свои.
Что ни завтрак, то хлопья, бекон.
Что ни ужин – съедают вагон.
Ланч, товарищи, – это обед?
Или здесь и товарищей нет?
Мы сварили им русские щи,
Ты поди их в США поищи.
К нам на трапезу прибыли гости,
Ели так, что глодали и кости.
Кто ж у нас приглашает на суп? –
Тот, кто рьян или пьян, или глуп.
То ли он дуралей, то ли ты?
Или тот, кто не видел еды!
Здесь так ровно, что негде упасть.
Если голоден – гамбургер в пасть.
Вон Макдональдс, коль надо в клозет,
Где ты будешь окэй без газет.
Простирай, просуши в центрифуге
Мимоходом, кряхтя, на досуге, –
Нет, попозже: то лень, то олень.
Мне стал туже удава ремень.
Из машины звони, выезжай
Прямо из дому – из гаража.
Две педалины: тормоз и газ.
Может ездить ребёнок зараз.
Я попробую, я прокачусь.
На дорогах разметки и метки, –
Это нашей ГАИ для заметки,
Украина то будь или Русь.
Мне твердят, ты, мол, зелен и молод
И дорога твоя впереди.
(Я же видел и холод, и голод,
И снега пережил, и дожди.)
Мол, откроется чистое поле
И укажет дорогу сам Бог...
Объясните безбожнице-воле,
Как ей жить без широких дорог!
***
У дорог дорогой ресторан,
Но машины берёт на таран.
Долгожданное снадобье – хвать!
Изо рта лезет гамбургер вспять:
Неудобно мне как-то опять:
То ли выплюнуть, то ли глотать.
Пища пресная, пища – трава.
То трава, то отрава права.
Человеки мы, а не коровы,
Будьте сами вы все так здоровы!
Или миру Чернобыля мало!
Мы живём, что жуём только сало
(Если денег на сало достало),
А так хлеб да картошку немножко:
Не позволить борща и окрошки.
Наша пенсия – полкилограмма
Из хвостов и кишок колбасы.
Я с надеждой взываю: «О Рама!», –
Уронила ворона чтоб сыр.
Хари Кришна, пою, Хари, Хари,
Оттого что могу ещё петь,
И мечтаю, как истинный арий,
Вознестись и звездой умереть.
Как живёт украинец в хатынке
Двухэтажной по улице Стрит?
Подвязавшись цветастой хустынкой,
Он то летнюю кухню мостит,
То копается на огороде, –
Он в окопах души, на природе,
За пределами быта творит.
Вот бы мне такой дом бытия,
Где жила бы большая семья:
Семь правдивых и добрых, как я!
Как подслушал мой славный сосед:
«Здесь порядочных девушек нет.
Поезжай на Украйну прекрасную
И найди себе дивчину красную.
Если хочешь в Америке „жись” –
Ты за церковь когтями держись».
Полечу я домой окрылённый,
Только крылья слегка подрастут,
И, в мечту голубую влюблённый,
Расскажу, как тут люди живут.
Не живут они, чтобы трудиться,
А работают все, чтобы жить;
Здесь не люди – свободные птицы,
Потому не умеют дружить.
Между домом и мной океан.
Он душою взволнован и пьян.
Я поглажу его и, быть может,
Его больше ничто не встревожит.
Не таил бы в себе ты акул –
Опьянённый, в тебя бы нырнул
И поплыл бы до самого дома,
Молодою надеждой ведомый.
Подари мне ракушки и камни –
Атлантиды наследие давнее.
Будь в кармане моём, водопой,
С миллионами глаз и слепой.
Ты во мне, глубина, ибо я –
Вышел на берег я из тебя.
Потому глубины не боюсь
И домой поплыву поплавком,
Чтобы только увидеть свой дом,
Украина то будь или Русь.
Из заморской души обнажённой
Извлекаю мучительный груз –
Удержите его, напряжённые,
Разрубившие Русский Союз:
Они платят за жизнь, мы – в расплате;
Мы – идеи, у них мы – товар;
Наше золото – это их платина.
Эй, жена, кельманда, вот навар!
***
Без вины у решёток камина
Отрешённая винная мина:
Опьянило древесное пламя,
Притупило железную память:
Искры мыслей зажглись в огоньках.
Микрочисла слились в слезниках.
Не шевелится алгебра в бошке,
Как шевелится хвостик у кошки,
Поцарапавшей руки у кресла, –
Ты куда, шерстяная, исчезла?
Если ты не Фома, то поверь,
Что живёт тридцать лет этот зверь.
Тут не только, безумствуя, люди
(Если здесь таковые пребудут)
Доживают до старости моря –
Их бездушность не ведает горя, –
Но и дикий домашний котяра –
До преклонных годов юбиляра.
Что сказать! Что хозяин, что кот,
Коли первый вперёд не помрёт.
Страх, что кот убежал, как из плена,
Взял искавших гуляку упёрто.
Бес найдёт путь домой во Вселенной.
Его палкой не выгонишь к чёрту.
И пришёл-таки чёрный котяра,
Объяснив, что манила природа:
По соседству велась сваямбара
Для продленья кошачьего рода.
Как нигде, здесь творят чудеса,
Например, сохраняют леса,
Не дерутся – ругаются матом.
Опадёт – так поднимут домкратом.
Если долг, и зажал свой улов –
Растреляют в упор – и делов!
Жить легко, а трудиться не очень:
Преизбыток рабочим пощёчин.
И плати, и плати ты налоги,
За парковки, мосты и дороги,
За страховки, здоровье, учёбу
Поплатись, но плати за трущобу.
Двухэтажный чешуйчатый дом,
Из далёкой деревни я родом,
Но ты ровно второй мой роддом,
Не одним стал моложе я годом.
Как ребёнок, заплачу в стенах.
Дети – горе и редкое счастье.
Я родился в других временах,
Но к шестнадцати англопричастен.
Над широкою трассой возникли
Небоскрёбы в туманах с артиклями.
Открываются взору штыки
Всей планете Земля вопреки.
Заострённый Нью-Йорк на вершине, –
Здесь вершат и такое вершили!..
Его пики серьёзные, грозные
И нацелены прямо на звёзды.
На каком этаже на машине
Мы летим в вышине, на вершине?
Этажами раскинулись трассы,
Регулируя общества классы.
Для Кинг-Конга мосты и тоннели
Как построить людишки сумели?
С «Близнецов» созерцаю планету:
Те букашки – не люди ли это?
В облаках на «крылатых качелях»
Мы край неба случайно задели.
Наша масса равнялась нулю, –
О прощении Бога молю.
И Гагарин внезапно воскрес,
Запустив в мирозданье экспресс.
Мы поверх небоскрёбов парим
Сто седьмым этажом «Близнеца».
«Небоскрёбы внизу», – говорим
Мы словами творца-мудреца.
Коронованный символ Свободы –
Словно Родина-мать нас зовёт, –
Твой накал переплавит народы
В монолитный безродный народ.
Исчезающий вид на планете.
Как ни лестны мне Штаты, убьюсь –
Ни за что не расплавлюсь на свете,
Украина будь я или Русь.
***
Так иду по Нью-Йорку пешочком,
Наслаждаясь российским кусочком
Меркантильного бурного НЭПа,
Где есть место «Катюше» и рэпу,
Настоящим российским колбасам,
О которых нам знать по рассказам,
Русским книгам великих творцов
И повадкам старинных купцов.
Слышу русские фразы на улице,
Где дома как-то гнутся, сутулятся;
Заглушаются ёмкие маты
Надголовной ЖД поездато.
Поездами укатано небо:
Гром колёс и раскаты свирепые.
Жить здесь чудненько или нелепо?
Или веки везде живут слепо?
«Я там был, по семь долларов видел». –
«Я был тоже и брал их по пять», –
Разговоров сплетённые нити
Довелось по дороге собрать.
Эта русско-английская смесь
Интонаций и слов, выражений,
Сочетает надменность и спесь
С переплётом обид, раздражений.
На чужбине себя не сберечь.
В дневнике записал субъективно:
«Мы услышали русскую речь –
И нам стало настолько противно».
Мне их жалко до боли сердечной:
Не услышать им Райкина смех.
Можно спорить тут сверхбесконечно,
Но судить осуждённых нам – грех.
Ни умом не пойму этих русских,
Ни поверить в них не разбегусь;
Видно, ищут сердца их нагрузки,
Украина то будь или Русь.
Так забрёл я в квартиру-старушку,
В потолок упираясь макушкой.
«И квартиры у нас, и машины,
Образ жизни лишь только мышиный.
Есть надежда в копилке, что дети
Будут жить полноценно на свете».
Я подумал в чувствительном сердце
О наследстве судьбы для младенца:
Но и дети от яблони близко
Упадут по-ньютоновски низко,
Что расти им, расти и трудиться,
Чтобы корни ушли в небылицу,
И тогда возрастёт, возрастёт
Тот единый безродный народ.
О великий безликий творец,
Чудотвор всех времён и народов,
Не в твоём ли начале конец
Многоликих великих уродов?
Не в начале худого конца
Ты проявишь свой лик сумасбродов,
Так чтоб не было больше творца
И великого сброда народов?
Я по улице в лицах бреду, –
Сообщают величья беду:
Эти здания грозно-высокие;
Как те лица, они одинокие.
И подумал, что время придёт –
Как один, так второй упадёт.
Слишком круто ушли они ввысь,
Но вернутся с раскруткою вниз.
Их прибьёт сверхударной войной,
Подкосившей их ноги волной.
В Нострадамуса сказки не веря,
Открываешь, как зверям, им двери.
Что бы ни было в будущем, прошлом –
Это может быть дохлым и тошным.
Как бы Землю Творец ни крутил,
На крутой будет впрок воротил.
И когда остановит Он Землю,
Крикну первый: «Погибель приемлю!»
Я, конечно, шучу, будто Путин
Заказал мне весёленький стих.
Нам сказали, что мир на распутье, –
Мир у нас, но не мир у других.
Посреди океанов «Корова»
И разорванный картой Союз.
Где ты, Родина наша здоровая,
Украина то будь или Русь?
***
От застоя спросил наконец:
«У вас есть тут дзюдо? – Я борец». –
«Ну давайте поищем по списку.
Вот нашли – это будет неблизко».
Мы в машину – к татами мой путь,
На кулички бы нам не свернуть.
Олимпийцу-японцу в дверях
Поклонились до пояса в ряд.
В кимоно я – в привычной стихии.
Это вам не одеться в стихи.
Хаджиме – атакующий тон:
Кока, юко, «вазари», иппон.
Я японец в душе гибкотелый –
Что мне грозный Кинг-Конг огрубелый!
И давай воротить и молоть
Я, покрытая шрамами плоть.
Но одышка, наркоз и подкос, –
Это был перебор, перекос.
Подустал, – будь здоров и готов:
Завтра силы вернутся быков.
После плотных сражений я в душе,
Где мне в душу запали те туши,
Что стремились меня раздавить,
А я просто хотел обновить
Одеянье хлопчатобумажное,
Белоснежное и отважное.
И напала великая жажда,
Нет, не к знаниям – к пресной воде.
Мне не кола нужна, как однажды,
В ожиревшей потливой среде.
По дорогам ударили снова –
Заплетённые косы «Коровы»
Привели лабиринтами к дому.
Эта улица стала знакомой,
Только крыши не крыты соломой,
И не курьи избушки – хоромы.
Тут за хлебом не сходишь пешком,
Да и хлеб-то одно лишь названье.
Потому вспоминается дом,
Где близки до сердец расстоянья.
Как ни выйду из тихого крова,
Нет той улицы шумной с детьми.
Я не то что бы к детям «готова»,
Но посёлки должны быть с людьми.
Как-то ближе родное селенье,
Я подумал – и совесть чиста.
Ближе жить – человека стремленье
С черепною коробкой Христа.
Воскресение, солнце и птицы –
Едем Господу Богу молиться.
Помолились и снова грешить:
Все грехи можно словом зашить.
В ресторан из бассейна нырнули,
Еле ноги в машину тянули,
Из машины – ещё тяжелей:
Устаю от безделья сильней,
Чем от тяпки в своём огороде.
На пикник, на пикник, на природу
Нас нелёгкая лошадь несёт.
Измотались от недр до высот.
Тут музей и другой – я голодный;
Не вассал и не раб – я свободный.
Хороша эта песня народная,
Но природе она чужеродная.
Приболел и сегодня дорогу
Не найду к вездесущему Богу.
Пощадите меня ради бога. –
Лёгок грех – наказание строго.
Здесь какие-то странные люди:
Ходят в церковь, как будто в сортир.
От «хождения» праведней будет
Переполненный кирхами мир?
Два понятия мне непонятны –
Это церковь и партия, бьюсь,
Но занятна страна необъятная,
Украина то будь или Русь.
***
Я в палате: намордник, нашейник –
Здесь я свой, на чужбине и дома.
А на улице – жалкий отшельник,
Тогда без, а сегодня с дипломом.
«Что на завтрак обычно ты ешь?» –
Медсестра с должным видом спросила.
И другая, и третья, мятеж
Возбуждая во мне, приходила,
Словно роботы, с тем же вопросом
В искривлённых словами губах.
А мне нужен был сервис с отсосом:
Пища жидкая с трубкой в зубах.
Да и зубы разжать я не мог,
Разве что укусить их за ляжки,
Чтоб они не несли сюда ног –
Те костяшки, кругляшки, ледяшки.
И на «вы» через кровь и бинты
Обратился к одной из зануд
(По-английски не выразить «ты»;
Стоит ляпнуть – тебя не поймут):
«Если кто-то заявится снова,
Чтоб задать этот глупый вопрос, –
Я скажу: „Убирайся, корова”,
И на узел свяжу её хвост».
Замычала сестра по-фрейдистски.
(Я до боли люблю всех коров,
Но чтоб слушать их «сиськи-масиськи» –
Не настолько уж добр и здоров.)
Упредила она, что врача
Позовёт на мой суд. «Ну зови.
Только знай, поступив сгоряча,
Оставляешь себя без любви».
Я король, выбираю невест
Уже в позе готовой на койке.
За один неуклюжий присест
Понимают, что немощный – бойкий.
Если воин горит изнутри,
Если воин изрезан снаружи –
Не читайте ему буквари,
Чтоб читателям не было хуже.
День-другой – появляется врач.
Я которые сутки не евши.
Этот врач далеко не пугач,
А смехач и трепач поимевший.
Ну привет, как дела, лучше всех.
– Я тут слышал, что ты юморной. –
Так сказать мог большой человек,
С чувством юмора «ню» за душой.
И беседа, как пёс-непоседа,
Зарезвилась в палате моей.
– Мне б куриный бульон – пообедать,
Чтобы день завершить на «окэй».
– Поправляйся, дружок, – и собрался.
– Да, конечно, – и только он в дверь –
Я ногами взметнул и поднялся, –
Не впервой: дрессированный зверь.
Удивился циркач и на бис
Попросил этот трюк неизвестный.
Мне привычно, ему же сюрприз.
Но исполнить желанье мне лестно.
Сколько было довольства – не счесть.
Укрепил он халатную честь,
Умолчав о больных и здоровых,
И ни слова о «дойных коровах».
Приносили куриный бульон,
Молоко шоколадное тоже.
Я всего лишь хотел, как и он,
Быть собой, на других не похожий.
Поле битвы мне койка-кушетка.
По сей день добрым молодцем бьюсь.
Наша Родина как Курукшетра,
Украина то будь или Русь.
***
Зацветает весна на фронтъярде
Искромётных цветов миллиардом.
Интересен английский язык?
Я лепить изреченья привык:
Прочным скотчем скрепляю слова.
Это «солнце», то «грин» – нет, трава! –
Мой английский – язык-оккупант.
Вместо «кэнт» говорю всё же «кант».
Навострённое ухо впиваю
В речку речи и смысл выпиваю.
Но дробятся куски предложений,
И внимаю частям выражений.
Слово стало мне хлебом насущным,
Суть объектов и действий несущее.
Слово «пейн» мне не просто лишь звук –
Это боль несносимейших мук.
«Анастижья» прошу, «Анастасьи»!
Мне наркоз, а не страсти Настасьи.
Пониманье первичней «сказаний», –
Теоретикам впрок наказание.
Книжный – мёртвый язык, если нет
Проговора из области бед.
Почитал, пописал – разве выучил? –
Как припарка живым хороша!
Не учил я английский, а вымучил:
Не способна к ученью душа.
Слов округлых не горсть, как смородину,
Проживаю, жую и плююсь.
Это как исходить нашу Родину, –
На сей раз, я боюсь, это Русь.
Есть другой интерес, заземлённый, –
Это резчик по дереву – клёну:
Удивил мастеров я, подросток,
Что росток, но имею отросток,
И они мне на Пасху в яйцо
Источили своё деревцо.
А другой интерес – это дело,
То есть бизнес, полезный для тела.
Сколько вложено денег сутулых,
Что за прибыль железного стула?
Чем не чешутся люди в Америке!
Их запросы Луной не измерите.
Но бейсбол да на полном серьёзе! –
Ни стихами отшлёпать, ни прозой!
Где-то видел баранов я раньше,
Но паслись они как-то без фальши.
Интересный футбол: не ногами,
А руками гребут, головами.
Эту кучу-малу в детсаду
Мы прошли, получив по труду;
Не игра, а потребности Маркса.
Без Луны не добраться до Марса.
Здесь купить можно всё – интерес!
Нет желаний простых и беспечных.
Мне так нужно купить – позарез –
Навороченный двигатель вечный.
Как на звёздочку, цепь я наброшу
На Луну и с Землёю скреплю.
Трудоёмкий проект, но хороший
Конкурент дорогому углю.
Если сунешь в Америку нос –
Не уловишь ты запах мимоз
Или светлых, душистых берёз,
А, скорее, смолистых колёс.
Но сначала ты сам не поймёшь,
Чем ты дышишь и чем ты живёшь.
Это выхлопы газов дорожных,
Отравляющих нас осторожно.
И подхватишь заразу из речи:
Что ни фраза, то «лайк», то «окэй».
А ещё – «назначаю вам встречу»:
По-другому ж не скажешь «хоккей».
Есть одно, в чём с Америкой схожи:
Что ни крякнут на русском – смеюсь;
Языки наши косные тоже,
Украина то будь или Русь.
***
Что в музеях? Я думал, что мумии.
Оказался на грани безумия.
Телевизор с рожавшей из чрева
Кровяного мясистого древа.
Парни смотрят, девчонки визжат, –
Заставляют их, что ли, рожать!
А потом: «Ты отец, а я мать».
Сколько умерло и родилось –
Автоматом считается вскользь.
Примеряют на пальцы сверхжгут,
Чтобы знать, как без пальцев живут.
Вкруг тебя рой космических тел –
Прямо в космос ракетой влетел!
Если наши музеи о прошлом,
То в Америке – с будущим пошлым.
Не всегда это правда, конечно.
Есть и то, что возникло безгрешно:
Вот огромнейший дерева срез;
Оно зрило, как Боже воскрес.
Оно зрело, и птицы чудесные
Пели песни на нём поднебесные.
Я хотел бы на листья взглянуть,
И обнять, прислонив к нему грудь.
Оно старше всех стран на Земле.
Мир таился в огромном дупле.
И язык был один, и одна
Территория праведных уз.
То прадерево – наша страна,
Украина то будь или Русь.
Мы идём на парад на парах.
Дымный порох отправится в прах
На салюте в честь воинов, павших
Во Вьетнаме, причину не знавших
Этой гнусной войны проигравших.
Собрались молодые и старшие
С раскладными из дому сиденьями,
С бутербродами, соками – семьями.
Не хватает им жареных семечек
На ленивых домашних скамеечках.
Здесь не лень верховодит – комфорт.
Вилкой в рот, а не ложкою, – торт.
Есть особый прибор для мороженого,
В бутылёк из пластмассы положенного.
Кукурузы кочан на булавках, –
Всё готово – вгрызайся и чавкай.
Не ножом, а специальною пилкой
Кожуру от картошин почиркай.
Тут изделий, как слов в словаре!
Но как быть, если нет что мне нужно? –
Предложи – не сожгут на костре –
И получишь в обличье наружном.
Хлопья есть за газетой вкуснее,
Чем газету без хлопьев, – съестнее.
Как оладьи блины и безвкусные, –
Поливают сиропом дизгустным.
Столько пищи, не съевши, в помойку!
Для богатых жирна неустойка.
Есть же яства нормальные здесь, –
Почему бы им толком не есть?
Четвертинку арбуза купили
И кусочек отрезали мне.
«Не желаешь ещё?» – предложили.
Без сомненья ответил: «Вполне».
Не положено в наших селеньях
До вселенских пределов наглеть.
Может, где-то бы встал на колени
Для спины повымаливать плеть.
Если мы угостим, то надолго
Вы запомните грузный арбуз.
Наша щедрость – широкая Волга,
Наша дружба – Советский Союз.
Я в гостях и по-волчьи голодный, –
Или пища бедна, иль бедняк.
От плодовых деревьев свободна
Молодая держава деляг.
Перед окнами нашего дома
И орех, и черешня – я рвусь
Восвояси, цветеньем влекомый,
Украина то будь или Русь.
***
«Что бы сделал в последний день жизни,
Как бы с жизнью самой поступил?» –
Был церковный вопрос организму.
Исповедался: «Ел бы и пил».
«Что не нравится вам в наших детях?» –
От хозяйки вопрос напоследях.
«Плохо близко смотреть телевизор», –
Капля в море, невидимый мизер.
Был в ООН, ну и что? Ельцин тоже
Был в ООН, ну и что? Жизнь дороже,
А зарплаты и пенсии ниже.
Так мы стали единей и ближе.
Подыграл малолетке на Пасху,
Собирая с монетами яйца,
А потом ей рассказывал сказку
О лисе, попирающей зайца.
Их улыбки и жесты любви
(Вместо искреннего препиранья)
Из души навсегда отзови:
В их аквариуме ест(ь) пиранья,
Чей хозяин как плюхнется в кресло,
Кепку сбросив наотмашь назад.
Где же кепка? – Куда-то исчезла!
Значит, новую надо терять.
Дожидаясь автобус, подросток
На зернистый улёгся асфальт.
Желтобрюхий едва уберёгся,
Чтобы с пола его не слизать.
Обсчитало кафе «Дружелюбное»,
Оказалось совсем недолюбное.
Но советский пломбир как не помнить! –
Греет душу, сознание полнит.
Президенту без слов из талмуда,
Без мелодий таинственных лир
Изложил, кто такой и откуда,
И зачем я пришёл в этот мир.
Пишет Билл мне в ответ, что в отъезде,
Но связала нас тонкая нить:
Мы работать с тобой будем вместе,
Чтобы к лучшему мир изменить.
Мы на встречу к нему в Вашингтон.
Он в Москве на Параде Победы.
Тихо рухнул железный кордон –
И сплелись наши страны и беды.
Так хотел бы мечтать, позабыв,
Что мечты остаются мечтами.
Я иду – за обрывом обрыв
Выстилает тропу под ногами.
Этих мыслей простых зарисовки
Воскресил, ибо скоро вернусь
В ту страну, где царят подтасовки,
Украина то будь или Русь.
***
Вы евреи? Хотите остаться
Здесь, в Израйле с названием «Штаты»,
Чтобы в золоте вечно купаться?
Если бедный, то станешь богатый. –
Я, увы, до совы не дорос,
Чтоб носить закорючкою нос;
Ноздри-туфли – уже переброс.
И глаза мои, хоть и большие, –
Не навыкате, просто пошире.
Исподлобья смотрю, устремлённо,
Сфокусированно, а не стрёмно.
И не с жалобным глаз выраженьем, –
Не раба – храбреца с возвышеньем.
Веки верхние – не сядешь верхом;
Веки нижние – радужек дом.
Нет мешков под глазами, а брови
Крылья птицы – не дуги воловьи.
Ниже глаз не опущены уши,
Без загибов внутри и снаружи.
Мочки Будды носил до ожога.
Вы дослушайте, ещё немного.
И лицо как овал, а не груша,
Перевёрнутая чинуша.
Лоб не скошенный, а есть макушка.
Головою не вдавлен в колени.
Волосами прямой, без волнений.
Гусачка в шее нет и губ узких.
Я, товаг’ищи-гуси, сам г’усский.
Я добрец и щедрец неимущий,
И мне «хуцпа» совсем не присуща.
Так, абстракты мертвы для меня:
Они зомби для мыслей огня.
В двух словах, не Декарт, не Паскаль я;
Если хочешь, скажи, что москаль я;
Не Шекспир, не Спиноза, не Гегель,
Кьеркегор, Фрейд, Лакан, и не Гоголь,
Пушкин, Маркс, Энгельс, Ленин, и, да,
Гитлер, Хайдеггер, Сартр, Деррида,
Горбачёв да и Ельцин, Кравчук,
Нашей школы директор и друг
Председатель села и пониже.
Я Есенин, Достоевский и Ницше.
Нет мне премий от Нобеля, Абеля
За «пятёрки» в штампованном табеле.
Дом мой маленький выбелен набело;
Он, как я, чист душою и прост.
И орех мой пошёл уже в рост:
Как мечту посадил, когда было
Мне одиннадцать солнечных лет...
Ещё помню, как мама кормила,
Появился лишь только на свет.
Я, довольный, хитрил, притворялся,
Что заснул семимесячным сном;
Рано утром сухим просыпался,
Наполняя отрадою дом.
А в два года, завидевши гостью,
Ставил рюмки на стол, вроде пил.
Но однажды подполз, вредоносный,
И за палец её укусил.
Вы хотите теперь, чтоб хотел я
В ваших Штатах остаться без дела?
Буду грабить богатых и жить,
Чтоб изгоем у них не служить.
Мне ответить они не смогли
И потупили взор, но впустую.
Человек не достоин Земли,
Если портит он землю чужую.
Я хотел бы ходить гражданином
По родному селу, но боюсь,
Что мечта моя не исполнима,
Украина то будь или Русь.
***
– Ну давайте мы чем-то поможем,
Десять долларов к дружбе приложим.
Есть одежда, что нам не нужна,
Есть надежда, что вам это нужно.
(За окном говорила весна,
Голосами певучими дружно.)
– Для вас сотня как нам десять центов.
(У меня взволновались все центры.)
– Утверждаю! – ударил с акцентом.
Буду жить на селе полноценно.
– Чтобы мог в институте учиться,
Вот вам в руки бумажная птица.
Чтобы праздничный стол посвежей был,
Вот «зелёные». – «Очень э тэйбл!»
Или деньги крупны, иль бедняк? –
Безответный вопрос натощак.
И на этом «спасибо», прохвосты
Молодых и лихих девяностых.
– Вот одежда: рубашки, футболки;
Вот кроссовки, носки и бейсболки, –
Это были подарки души,
Они были нужны, хороши
На то смутное, мутное время,
Но давили на сердце, как бремя.
Или милостыня, или шайка.
Из всезнайки возник попрошайка.
Аппетиты росли, мы хотели
Отобрать у них всё, что имели.
Ибо то, что они нам давали, –
На весь мир заявить не боюсь –
Это то, что у нас же украли,
Украина то будь или Русь.
Не суди однобоко, читатель.
Я, возможно, такой же предатель,
Только хуже на цент или два.
И, быть может, Верховный Создатель
От меня спас тебя же едва.
Моя первая в жизни работа –
Это сборщик тряпья и отходов
У обочин широких дорог.
У меня развязался шнурок
Человеческой совести – мог.
Мы сыны перестройки на полке,
Что возьмёшь ты с нас? – Нить да иголку
От развалин бесценного груза
Дорогого стального Союза.
Хорошо на Руси живут нищие:
Им не страшен пожар, люди хищные.
Дайте денег на пищу немножко
(Будет долго болеть ваша кошка).
Мне не нужно от вас ничего,
Кроме Бога, в которого верят.
Кроме Бога и нет никого.
(Кроме тех, кто закрыл к Нему двери.)
Что слова нам твои сожаленья,
Если милости денежной нет?
Все слова на Земле как поленья,
Что сгорают в каминном огне.
Иногда я услышу, что плохо –
У людей подаянье просить.
Говорю про себя и со вздохом:
У людей – может быть, может быть.
Как мне быть, если есть я на свете,
Если есть не добыть, недоесть?
Недоел – недоесть на планете.
Надо есть, надо – был, надо – есть.
«Вам нужны богатейшие люди,
Они дали работу бы вам –
Это истина вся в абсолюте –
И тогда заработаешь сам.
Скоро будет в стране вашей лучше,
Ибо рухнул Советский Союз», –
А я думал – чего мы заблудшие?
Украина то будь или Русь.
***
И я понял, что самое главное
На округлой планете Земля, –
Это денежки наши тщеславные
И стоять до конца у руля.
Мне пора закругляться, как шар, –
Где-то зори ещё впереди, –
Но не весь ещё выпустил пар,
И не сердце достал из груди.
Потому потерпи меня, друг,
Или враг, выпей брагу до дна.
Кто насыпет тебе столько мук? –
Президент США? Да ну на!..
Из кармана достанешь монету
И положишь другую в карман –
Это принцип округлой планеты
Под названьем «Зелёный обман».
Полудиких времён отголоски
Достучаться не могут до нас,
Что Земля наша круглая – плоская
И богаче мы в тысячу раз.
Пирамиды людей ненадёжны:
Их фундамент вверху, в голове;
Нет болтов и шурупов крепёжных
В удалённом от дна меньшинстве.
Та основа прочнее, которая
Пашет землю и месит навоз.
Плодородная и толстокорая,
Она тянет себя, как обоз.
Остальные – навозные мухи,
Что сидят на рогах у быка, –
Это церковь и банк толстобрюхий,
Это власть мутника-паука.
Потому, осуждённый навеки,
Новый мир, я с тобой расстаюсь.
Уезжаю домой Человеком,
Украина то будь или Русь.
Чемоданы, багажник, машина –
До свиданья, прощай, побратимы.
Вы нам стали как сестры и братья,
Только бедные сестры и братья,
Но берём мы вас крепко в объятья.
Мы вам будем звонить, но куда?
У нас нет телефона. Ах да...
Ну тогда мы пришлём вам открытку –
Это пытка, но это попытка.
И открылись широкие трассы,
Где машин озабоченных массы:
Каждый едет по делу куда-то,
Каждый в мире собою распятый.
Мы в стенах, нет дороги обратной.
Мир округлый – прямой, необъятный.
Если думаешь – тут как у нас –
Думай дальше: настанет твой час.
Вдалеке заострились штыки –
Это града Нью-Йорка клыки.
А зелёная Статуя там:
Вышла в море навстречу судам.
Вот он мост, вот второй, этажи,
Вот он я – или всё миражи?
Терминал, самолёт и подъём,
А под ним – мы там были живьём.
Удаляясь в холодное небо,
Оставляем в нём тающий след.
Эти здания быль или небыль?
Мы там были внизу или нет?
Улетая, всё хуже я вижу
Необычно красивые крыши,
Аккуратные россыпи хижин,
О которых не знал дядя Том.
Я впиваюсь слезами в постройки,
В небоскрёбы, мосты и прослойки
Многослойных, волнистых и стойких
Меж зелёных газонов дорог.
И на крыльях пернатого гуся –
Не скрываю, немного боюся, –
Я вот-вот навсегда удалюся
И на небо, как в рай, вознесусь.
Если честно, чужбина – не дом:
Правит ум, а не сердца порок,
Украина то будь или Русь.