ПРОЛОГ
18.01.96
Я, кажется, терял уже
тебя лет двести или триста
назад — без разницы.
Сюжет
таким же точно был: за льдистой,
прозрачной плоскостью стекла
(скорей, слюды) белым-бела
стелилась сонная равнина.
Я грезил в окруженьи книг,
и пальцы сами мяли глину
в надежде воссоздать твой лик.
Тогда ты не вернулась.
День
за днём и ночь за ночью мимо
мелькали краски, звуки, тень
времён, несущихся незримо
сквозь стены замка.
Колдовство
не помогало, и родство
сердец, отчётливое ране,
скончалось как-то поутру.
И, чувствуя себя на грани,
я знал, что вслед за ним умру.
Так и случилось.
В сопряженьях
миров сменилась параллель.
Мы возвратились отраженьем
самих себя.
И акварель
всё той же белой-белой жути
лежит меж нами перепутьем,
почти неодолимым.
Всё же,
с непогрешимостью совы,
гляжу в окно, в котором, может,
ты приближаешься.
Увы…
ЧАСТЬ 1
19—24.01.96
Всё те же три столетия назад
мне нравилось будить тебя.
Я помню
фамильный замок, анфиладу комнат,
возню служанок, двери залы, за
которыми в дремоте будуара
лежала ты, раскинувшись истомно
на шёлковых подушках, и глаза
ещё закрыты были. Звук удара
двенадцатого полдень означал,
и я касался твоего плеча.
Но ты не просыпалась. Мне порой
случалось ждать покорно, простодушно —
и, сидя рядом, забываясь, слушать
напев дыханья, гибельной игрой
волос волны изысканно забавясь,
одной ладонью милую макушку
лаская изумлённо, а второй —
батист лица. Засим влеченья завязь
выплёскивалась чисто: ты во сне
себя навстречу открывала мне.
Мы это проходили бездну раз,
распахиваясь пропастью друг в друга,
отождествляясь жадно, до недуга
безумия восторженного. Нас
одна лишь смерть разъять могла, хоть, впрочем,
она всегда шарахалась с испугом
от карих междузвучий наших глаз:
калика перехожий как-то ночью
тебе и мне уверенно предрёк
удел уйти, самим назначив срок.
И торопиться было бы смешно,
но, как ни странно, мы, увы, спешили
и с шалой одержимостью грешили
напропалую, дерзко. За одно
мгновенье страсти прожигали годы,
не веря в предсказанья чьи-то или
не научась умеренности, но
сие легко сходило с рук. Природа,
сведя нас вместе на Земле, никак
не осуждала столь безбожный брак.
И, видно, в упоении своём
мы, право, были истинно невинны,
как два комка той первородной глины,
что стала Человечеством. Вдвоём
мы были счастливы, а значит, были святы.
Обыденность с извечною рутиной
нас не касалась вовсе. Про неё
нам вспоминалось только на проклятых
официальных выездах: ведь в свет
обязывал являться этикет.
Тогда мы собирались. Сотня слуг
измотанно металась по феоду,
тряся оброк с вассального народа,
налоги изымая: недосуг
подобным заниматься было прежде.
И лишь через неделю скороходы
отборные, спеша, срывались вдруг
в дорогу, что тянулась долго между
столицею и замком, всякий раз
неся письмо с набором нужных фраз.
ЧАСТЬ 2
25—30.01.96
Ты не любила маеты карет.
Поэтому на тракт отправив ране
казну, возы с провизией, с дарами
в сопровожденьи челяди, вослед
обозу с незначительною свитой
и сами через сутки — вечерами,
как правило, снимались. А рассвет
уже встречали в скачке деловитой.
Дорога была длинной: девять дней
нам предстояло находиться в ней.
Могли быстрей, но, направляясь в град
столичный с откровенным небреженьем,
отталкивались от предположенья,
что круг придворный вряд ли будет рад
таким гостям: в глазах помпезной знати
мы блуд вершили — становясь мишенью.
Нам кости мыли — каждый на свой лад.
Любой визит в столицу был некстати.
Что говорить: когда б не государь,
от нас давно б осталась только гарь.
Король, как мог, от своры дураков
порою прикрывал спиной. Однажды
я, сам спасаясь, спас его от граждан
восставших приграничных городков.
В тот раз мы — по беспечности обидной —
в трактире порубежном пили: каждый,
причём, без свит. С десяток мужиков
ввалились с улицы, скандаля громко, видно,
со съезда вечевого: всякий год
свои дела на них вершил народ.
Не зная принца крови (в короли
он вышел спустя время лишь), пристали.
За словом — слово, напряжённой сталью
мелькнули шпаги — мужики легли,
расставшись здесь же с душами. Вот тут-то
и началась история, простая,
как медный грош: нас взяли, сволокли
в подвал тюрьмы, чуть не линчуя, будто
скотину беспородную. К утру
пророчили болтаться на ветру.
Но — пронесло. Ударили в набат.
Казнь не случилась — временно. К вечерней
молитве представителем от черни
явился недоучка-адвокат
и сообщил, робея всё же, что
мы будем содержаться в заточеньи
до полного расчёта: магистрат
постановил назначить выкуп в сто
пятнадцать фунтов золотом, — а, впрочем,
топор у палача давно наточен.
Здесь августейший узник обалдел:
отец-король удавится скорее,
чем бросится платить. С тоски дурея,
принц крови запил. Груз забот и дел
достался мне: своей казной от казни
я откупил обоих. Батарея
пустых бутылок отошла в удел
историков двора: музей-заказник
в тюрьме создали через десять лет,
когда мятеж огнём свели на нет.
ЧАСТЬ 3
9—16.02.96
Однако в широте монарших плеч
не чувствовалось вечности. Фортуна,
вообще, любитель фортеля. На струнах
судьбы не только пальчик, но и меч
шалит с успехом. Так что приходилось
быть начеку: лучась улыбкой, втуне
держать и блок. Тоска столичных встреч
выматывала жутко. Но немилость
попов была серьёзней: те — без слов —
давно под нас таскали связки дров.
Мой грех был очевиден: атеист.
Тебя же просто полагали ведьмой.
Действительно, ну как могли посметь мы
не жаловать фанатиков? Ведь чист
был замок наш от слуг господних: как-то
я откровенно объявил, что впредь мой
приют закрыт для них. Лишь органист
оставлен был: не то из чувства такта,
не то, что предпочтительнее, из-за
очередного твоего каприза.
Святошество вело страну в тупик:
дыханье буден отдавало адом.
По городам молельные бригады
кострами ублажали божий лик,
вгоняя в страх не только слабонервных.
Доносы и доносчики, как гады,
плодились, расползаясь: еретик
был даже тот, кто не решался первым
сам стукнуть церкви на еретика.
Но нас пока не трогали. Пока…
Конечно, за покой платилось всем:
и Папе, и коллегии Синода,
и сволочи помельче. Но свобода
дешёвой не бывает. Вместе с тем,
как сюзерен, я помнить был обязан
не только о тебе. Круги природы
незыблемы в банальности проблем:
рожденья, смерть, крестины, свадьбы — праздник
любой с попом вершился. И феод
имел, хоть отдалённый, но — приход.
А что до ведьмы — ей ты и была.
Сердца тревожа карими глазами,
мятеж мутила в душах, так что сами
собой они итожились дотла
уже бессильно, без сопротивленья.
Взметая вороными волосами
искр россыпи со смерчем пополам,
сумела бы в пожаре вдохновенья
спалить, наверно, замок весь. Огонь
наружу так и рвался: только тронь.
И даже пусть наш полный света путь —
судьбы в судьбу — пролёг буквально сразу.
Но если ты сердилась, метастазы
отчётливого страха драли грудь.
Зрачки пронзали, будто убивали
на месте, низвергая до экстаза,
до судорог. Чтоб шею не свернуть,
я сам же подвергал себя опале.
Но как спасёшься, если суждено?
И шея была сломана. Давно.
ЧАСТЬ 4
17—20.02.96
Шёл тысяча шестьсот какой-то год
от богорождества по счёту мира,
который инкарнировал нас. Сиро
октябрь дотлевал. Гоняя взвод
своих рейтар по вязкой грязи плаца
сквозь занавесь дождя в одних мундирах,
чтоб служба не казалась мёдом, рот
в командном оре раздирая, братца
я матом поминал, поскольку он,
забыв о деле, укатил в притон.
Он, а не я, носил гвардейский чин.
Мне ж только подменять его нечасто
случалось. Таковы законы касты:
служил в войсках лишь старший из мужчин
родов высокой крови. Те, кто — младше,
не призывались вовсе, но участье
в войне принять могли, явив почин
патриотизма, скажем пышно. Брат же
порой и в годы мира слал гонца,
прося явиться — памятью отца.
И вот я стыл, пропитываясь вдоль
и поперёк слепой осенней влагой,
на полигоне, ради чести флага
фамильного страдая, в думах, столь
не подходящих к данной обстановке,
а именно: о музыке, — из фляги
потягивая виски. Алкоголь
приятно расслаблял. Рейтары ловко
учебный бой кончали. Тут — трубой —
с подачи чьей-то прозвучал отбой.
Я оглянулся. От дороги брат
верхом и в окружении охраны
галопом приближался. Слишком рано
он нынче возвращался, на мой взгляд.
Почувствовав тревогу, я навстречу
ему направил одра, протараня
кусты бурьяна хлёсткого, подряд
в уме перебирая быстротечно
причины братьей спешки. Лишь одна
могла быть верной: началась война.
Мысль подтвердилась: скоро суток семь,
как силы неприятеля ломили
в пределы королевства, милю к миле
осваивая в натиске, совсем
подмяв под лапу замки побережья
по тупости изнеженных извилин
владельцев их, что вборзе смылись все,
не оказав отпора. Так, небрежно
скатившись к панике, а там — поддавшись ей,
страна лишалась четверти своей.
Спасая положение, престол
в порядке срочном выдвинул заслоны
гвардейского резерва. Но филоны
в генштабе — величайшее из зол! —
просрали всё на свете, и противник
по-прежнему стремился неуклонно
к столице. Столь внушительный укол
заставил короля оперативно
начать мобилизацию. А брат
примчался сам, чтоб сколотить отряд.
ЧАСТЬ 5
1—11.03.96
Задержки не случилось: эскадрон
уже к утру рысил за мною в ставку,
бесцеремонно вспарывая давку
дорожную. На тракт со всех сторон
стекались толпы беженцев уныло.
От раненых, бредущих на поправку,
я узнавал подробности: урон
был нанесён значительный. Томила
тень неопределенности. Как знать:
давно уж, может, бита наша рать.
И всё ж таки успели. Чин штабной
мне указал позиции, и наши,
занявшись лошадьми, оружьем, кашей,
обувкой, камуфляжем, до ночной
последней стражи провозились. Я,
не вмешиваясь, лишь назнача старших,
перекусив горбушкою ржаной,
направился по лагерю. Друзья,
возможно, где-то здесь же были, но
вернулся через час ни с чем: темно.
Добравшись до шатра, зашёл, прилёг
и, запахнувшись в мех плаща, устало
отдался немоте бредовой: скалы,
избушка в дюнах, сосны, — но не смог
нащупать суть. Спеша за петухами,
взыграли барабаны, и настала
пора побудки армии. Восток
негромко багровел. Не затихая,
гремели хрипло глотки горнов. Ночь
с тоской строевика тянулась прочь.
Пришёл пакет от брата. В письмеце
тот сообщал, что отправляет роту,
составленную наспех из народа
обширных наших вотчин, а в конце
темнел намёк, что сам ещё не скоро
прибудет мне на помощь: орды сброда
залётного — наглец на наглеце —
болтались по феодам и разором
грозили. Только твёрдая рука
напасть сию могла унять пока.
Итак, команда поручалась мне.
Немедля, привыкая к новой роли,
я в штаб погнал посыльного (уж коли
досталось что, так отвечай вполне)
узнать о пропозициях, о слухах,
забрать приказы, получить пароли
и прочее. А сам на скакуне
поехал к маркитану: право, сухо
во фляге оказалось, — капель пять
отнюдь не помешало бы принять.
Затарясь и залив пожар внутри,
поднялся на пологий взгорок, местность
желая обозреть. Вдоль леса тесно
лепился лагерь, где-то мили три
в длину имея. Север был открыт:
сплошной простор, раздолье, неизвестность
и… неприятель. Можно было при
большом стараньи высмотреть: расшит
весь горизонт дымами — это враг
раскинул генеральный свой бивак.
ЧАСТЬ 6
18.02—4.05.20
Но вздыбился вдруг взгорок под конём,
а недра снизу отозвались гулом
и полыхнули с бешеным разгулом,
выплёскиваясь брызнувшим огнём,
распоротые вширь ударом горным.
Тут силою шальной меня взметнуло
и оземь враз — с животным вместе. В нём
дух обмер и угас — летально-скоро.
А я, своё беспамятство избыв,
потом лишь от других узнал про взрыв.
Со слов отцов обители, в чей скит
доставлен полутрупом был тогда же —
в крови и грязи, копоти и саже.
Сооружая инженерный щит,
сапёры неприятельские минный
аккорд окрест заложили, и вражьей
затеей фланг наш оказался сбрит.
Меня ж из-под 500 кило конины
извлечь сумела трудница одна —
юница милосердного звена.
Вот только кто она? — молчали все.
Не записали в суете случайно.
Само спасенье оставалось тайной,
пока я, оклемавшись, не насел
на принимавших весь поток увечных
в день той диверсии необычайной.
Послушники, как белки в колесе,
меж ранеными хлопотали в крайней
запарке, правда, на поговорить
нашли минуту, дав к разгадке нить.
Припомнил смутно самый молодой,
что вроде видел раньше ту юницу,
притом что чёткой памятью на лица
не мог похвастать. Да и ерундой
подобной заниматься в укоризну
тому, мол, чьё призвание молиться
за край родной, измученный бедой,
за государство, за судьбу Отчизны
и за народ, что в мощи духа крут,
за героизм и бескорыстный труд.
Так вот, брат-санитар успел тогда
услышать фразу, брошенную девой.
«Спасти спасла. Глядишь, и королевой
придётся стать, как бабка нагада…»
Зацепка в чём тут — «бабка нагадала».
Теперь же вызнать требовалось, где бы
сыскать ту неизвестную в годах
и с ведовским умением немалым.
А ко всему ещё б успеть, пока
она не стала пеплом в угольках.
С опаской и оглядкой на костёр,
пророчиц и провидцев чли в народе.
Хоть из недобрых помыслов нашкодить
мог запросто какой-нибудь филёр,
явившийся к церковникам с доносом.
Те не тянули, и в любом феоде
указанных хватал христов дозор.
Судили тоже спешно: без вопросов,
когда касалось дьявольских интриг, —
и приговоры штамповали вмиг.
ЧАСТЬ 7
11—23.05.20
Тем временем в обитель прибыл брат.
Не из монахов, а который старший.
Он вновь возглавил наш отряд. На марше
все находились в день, когда аббат
с оказией письмо прислал, что лучше
мне стало, крепко ожил, мол, и страшно
всем надоел — пора бы и забрать.
Итог можно назвать благополучным,
гласила ободряющая весть:
всё вроде цело — ноги-руки есть.
Глава семьи и изменил маршрут,
свернув к монастырю, что в миле где-то
стоял от тракта — средь снегов. Не лето —
зима ж тянулась: уже месяц тут
я пребывал, закрытый медициной
за стенами подворья-лазарета.
Устал томиться: отдых — тоже труд,
на карантине ли, без карантина,
а зряшный если — муторен вдвойне.
Особенно — безделье на войне.
О ней мы говорили, впрочем, вскользь —
в начале встречи: тем других хватало.
Проблем и в наших вотчинах немало
поднакопилось. Точно в горле кость,
по-прежнему там пакостили тати.
Брат взялся было вырвать это жало,
да не успел: сворачивать пришлось
карательный поход, в войска скакать и,
по тяжкой моей участи скорбя,
пост командира вновь брать на себя.
Но коли я поправился — почти,
решили завершить леченье, дабы
мне поручить искать бандитский табор,
разбойников имать и проучить
огнём и сталью, пулей и петлёю.
О розысках какой-то старой бабы,
чтоб деву неизвестную найти,
и заикнуться не посмел — пустое.
Пусть выручила честно в смертный час,
ведь не корысти ради — скрылась раз.
Сойдутся звёзды — свидимся ещё.
Пока же путь иной они чертили.
Без чёткости: в лесную чащу или
в чертоги копей брошенных? Насчёт
тех шахт, где добывали соль когда-то,
ходили слухи о нечистой силе,
мол, якобы их стережёт сам чёрт
и визитёрам назначает плату.
Не денежную даже: жизнь — билет.
И выхода оттуда просто нет.
Попы не рисковали проверять,
насколько эти выдумки правдивы.
Опасно же. Потом в числе мотивов
вполне резонный был: святая рать,
признав по факту дьявольскую точку,
реально существующим активом
в баланс к себе внесла её, и глядь,
всё выстроилось здорово и прочно.
Есть сатана, и слуги есть при нём,
которых надо истреблять огнём.
ЧАСТЬ 8
26.05—7.06.20
Для копей это, в сущности, табу
являлось суеверием охранным.
Пасть где-то под землёю бездыханно
претит что господину, что рабу.
Охотники безвестно сгинуть — редки.
Ещё страшней во мраке недр от раны
лишаться жизни, в каменном гробу
итожась на крысиные объедки
и неотпетый по канонам прах.
Но были те, кого боялся страх.
Убийцы и варнаки всех мастей,
отторгнутые обществом особы
по осени сползались в катакомбы —
поглубже от морозов и властей.
Сбивались в шайки там и от агентов
в окрестностях сигналов ждали, чтобы
сей час по получению вестей
с поверхности, не тратя ни момента,
отправиться преступною гурьбой
за будущей добычей — на разбой.
Жертв умерщвляли — не щадя людей.
Безжалостным был промысел кровавый.
А в дни войны — тем более, ведь нравы
звериные, увы, эксцесс везде,
где душегубство доброты уместней.
Грех Каинов — пьянящая отрава
созданиям, забывшим об узде
законов человечности и чести.
Он извергам не может быть прощён.
Брать пленных не входило в наш расчёт.
Хоть ближе к гротам взяли языка,
что из норы вдруг сунулся наружу.
Не мешкая его обезоружив
и рот заткнув, разведчики слегка
трофей свой оглоушили. К рассвету
доставили вполне живым, хоть стужа
жгла среди ночи, волокли пока.
И мужичок, кострищем подогретый,
без торга о какой-либо цене,
как на духу, что знал, поведал мне.
Так, рассказал, что в схроне подлецов,
укрытом в соляных тоннелях, двадцать
головорезов начали сбираться
в набег. И моя горстка удальцов,
лишь дюжина всего, но ветеранов,
прошедших пару-тройку операций
(брат выделил проверенных бойцов),
внезапностью злодеев, как баранов,
могла ошеломить, ударить в лоб
и перебить, не баловали чтоб.
Лихим донельзя, впрочем, данный план
признали остальные на совете.
Мол, больно прост: противники — не дети,
а то и не сработает капкан.
— Опасно полагаться на удачу, —
с улыбкой рассудительно заметил
видавший виды старший ветеран, —
врага не уважать, порою, значит
бросаться безоглядно смерти встречь
и самому сражённым трупом лечь.
ЧАСТЬ 9
7—11.06.20
Оставив с коноводом лошадей,
мы поспешили дальше в путь на лыжах,
дабы успеть занять по склону ниже
портала штольни штабель из жердей,
сухих стволов и старой шахтной крепи.
Шесть человек в засаду сели в нишах
с боков от входа, остальных людей
укрыли за древесной свалкой цепью.
Им выпало начало — первый акт:
вступить с двадцаткой хищников в контакт.
Что банда под землёю до сих пор,
поведал снег — был девственно не топтан,
как если бы никто, тем паче, оптом,
не покидал с рассвета здешних нор.
Нам, безусловно, тоже полагалось
не выдавать присутствия, и тропы
к позициям петляли там, где взор
чужой не мог увидеть даже малость
следов, идущих мимо. Вечер же
всё спрятал окончательно уже.
Внезапно из пещеры чья-то тень
скользнула в ночь, а после голос тонкий
во тьме раздался: «Выходи, подонки!
Пощупаем богатых, коль не лень».
Тут сквозь разрывы в облачности месяц
рассыпал свет свой серебристо-звонко:
отпрянул мрак, Луна вернула день,
пусть коротко, всего минут на десять.
Но этого хватило для того,
чтоб оценить явившихся врагов.
Фальцетом звавший всех наружу тать
предстал по факту рожей бородатой.
С его-то тембром запросто кастрата
в горлане удавалось угадать.
Такой опасным вряд ли был — не воин,
зато, наверняка, ума палата:
вести способен небольшую рать
и роли главаря вполне достоин.
А прочие, что выбрались за ним,
казались все бойцами, как один.
— Тот бородач нужней пока живьём, —
шепнул я по цепочке, — бейте в ногу.
А когда группа двинулась в дорогу,
сам крикнул ей в упор: — Куда ползём?
Сигналом общим прозвучала фраза:
разбойники замешкались немного
на спуске незадачливом своём,
и шесть фузей извергли пули сразу,
и каждый выстрел точно цель сразил —
брат избегал на службу брать мазил.
Четырнадцать преступников назад
метнуться попытались, но и с тыла
вторая наша часть по ним палила,
и вот ещё полдюжины лежат.
Оставшиеся семеро и евнух
огнём всё же ответили, но сила
солому ломит. Отыграл отряд
без суеты сражение, плачевно
для лиходеев завершив урок.
И лишь кастрат исход отсрочить смог.
ЧАСТЬ 10
13—17.06.20
Держался бодро раненный вожак.
Достойно, хоть достоинства мужского
лишился рано — в детстве. Рос рисковым
парнишкой и украсть был не дурак.
Однажды, правда, допустил погрешность:
на берегу стащил у рыбаков он
улова чуть — поймали. Били так
жестоко, что отшибли и промежность.
Зажили позже кости и лицо,
а между ног отсохло — стал скопцом.
И злобу с тех времён на всё и всех,
возможно, затаил. Затем, взрослея,
вместо добра в себе её лелеял,
раз не сумел познать любви утех…
…Кряхтя от боли, пленник не пытался
давить на жалость. Исповедь злодея
мы принимали молча — без помех.
Пусть говорит, пока пеньковый галстук
на шее не затянут палачом,
хотя б и речь звучала ни о чём.
По делу допросить бородача
успели раньше. Банд других не знал он.
Или соврал. В раздумьях я по залу
подземному отправился. Свеча
в подобранной горняцкой старой лампе,
горя в руке поднятой, помогала
увидеть своды шахтные. Журча
в тиши, ручей за каменною рампой
размыть старался рыжий монолит,
как утверждали книги, сильвинит.
Лет сто тому здесь вырубали соль
другого цвета: белую — для пищи.
Приправу к овощам, консервам, дичи.
Но за два века поиссякли столь
бесценные запасники природы.
Хотели глубже рыть. «Блажен кто ищет», —
напутствовал отважных сам король.
Пропали. Спустя годы мимоходом
весть докатилась, что взорвался там
рудничный газ, как будто бы, — метан.
Один несчастный сразу не погиб,
смог выбраться наружу и записку
черкнул перед кончиной…
…Где-то близко
сквозь мрак за кругом света булькнул всхлип.
Похоже, человечий. Женский даже.
И шёпот — «Помоги…» Пригнувшись низко
на звук мольбы, я глянул под изгиб
пласта, что вспыхнул пламенем оранжа
в мерцаньи лампы: тьме наперекор
блеснул слезой оттуда чей-то взор.
Кто и за что? — нелепо было лезть
к едва спасённой узнице с докукой.
Распутав незнакомке ноги-руки,
нести предложил бедную. Но честь
она такую жестом открестила —
пошла сама. На вид — с трудом и мукой.
А оказалась скорою на месть:
узрев кастрата, мою шпагу с силой
вонзила в лоб мерзавцу. Экс-главарь,
кривя ухмылкой рот, издох. Как тварь.
ЧАСТЬ 11
17—18.06.20
Вонзила шпагу! И причём мою!
Я и не понял, что обезоружен
ободранной, чумазой и к тому же
измученной девчонкой, на краю
погибели вот только лишь висевшей,
минутой прежде бредшей неуклюже
и спотыкаясь. Право, прыть сию
и ловкость демонстрировать успешно
могла бы, выступая в шапито —
под дробь литавр и публики восторг.
И всё-таки: «Убила-то к чему?» —
поймал ответный взгляд, и стало зябко.
«На той неделе заколол, гад, бабку,
проклятием грозившую ему.
Попить бы, дяди, и поесть немножко, —
произнесла она, садясь на лапник,
лежавший у огня, — в мою тюрьму
уж пару дней ни капли и ни крошки
не приносили. Думала — финал.
И тут спасибо — рыцарь разыскал».
Сжевав в охотку несколько галет,
для мягкости размоченных в настое
походных трав, девица суть историй
своих пыталась описать, но — нет:
спасённую внезапно сном сморило.
Решил уж не будить, да и настроя
особенного не было. На свет
из штольни вышел. Общая могила
разбойников чернела на снегу —
их закопали голыми в логу.
День разгорался. Привели коней.
Водой с золою узница бандитов
отмыла кое-как чело, ланиты
и даже локоны — не до корней.
А гребня не имелось, пряди вольно
висели нерасчёсанными. «Квиты! —
так обратилась девушка ко мне. —
Смотрю, лицо твоё знакомо больно.
Теперь же вижу, экого орла
в обитель в ноябре приволокла».
«И это… Вы?!» — я растерялся так,
что хохотом объяло полотряда.
Потом, уняв смущенье и досаду,
готовиться к отправке подал знак.
Приблизившись к спасительнице юной
и цепенея будто, буркнул: «Ладно.
Расскажете попозже, что да как.
Себе возьмёте белую мою Вы —
она спокойней. Сам на том гнедом
поеду рядом. Далеко Ваш дом?»
«Не близко — возле моря. Среди дюн
упрятана за соснами избушка,
где жили мы с покойницей-старушкой,
пока округой правивший тиун
не объявил семейкой колдовскою.
Тогда бежали, бережа друг дружку
и бесприютно маясь много лун.
Бродяжили. Попались тем изгоям,
что мёртвыми валяются теперь,
как и их главный — настоящий зверь».
ЧАСТЬ 12
19.06.20
В пути мы говорили. Обо всём.
Сюжеты, темы, смыслы вереницей
менялись. Жизнь обоих, как страницы,
листали. И я чувствовал, несёт
нас вместе словно в чудо запределья,
которое обычно в детстве снится.
Где, взвившись выше крепостей и сёл,
стремительно скользишь вперёд без цели,
а пробуждаясь, веришь, что полёт
и наяву вот-вот произойдёт.
Горя смятеньем, смог сказать ей «ты».
Впервые. Наконец-то. Эта робость
тебя смешила. Но во мне боролось
с рассудком осознанье красоты,
ворвавшейся в судьбу. Прикосновенья
случайные рождали в сердце проблеск,
да больше — пламя сущее мечты,
влекущей в завтра из вчерашней тени.
Так в жаре долгожданного костра
сталь плавится, когда уже пора.
А перед замком приключился спор
со всадницей, не очень и хотевшей
быть в роли содержанки нищей, теша
чужое любопытство. Твой укор
казался справедливым. Но куда же
зимой без крыши и тепла? До вешних
лучей ещё далече. В общем, вздор
и блажь, не обсуждаемые даже.
До лета дюны ведь не убегут.
Ура! — уговорил остаться тут.
С условием благим — чтоб не мешал:
не лез с визитами, не звал к застолью,
гостям не демонстрировал, а коли
гарантий не сдержу — прощай, душа.
Просила также у библиотеки
каморку уделить — хотела вволю
предаться чтенью, тексты вороша.
Я дал согласье. День-другой истек, и
раскаялся, терпенье потеряв.
Приговорён к разлуке — это зря.
Неделя, месяц минули. Покой
себе не находя, блуждал по дому,
надеялся, что вдруг мелькнёт знакомый
твой силуэт, и ты махнёшь рукой,
и разрешишь, позволишь просто возле
стоять, шагать, молчать, дышать укромно
хоть близостью натуры ведовской.
Чуть счастья, малость, крохотная доза.
Но карий взгляд под чёлкой вороной
манил лукаво в памяти одной.
Будь проклят бес, придумавший весну,
что низвергает в муки и бесстрашных.
Меж нами слово, обещанье — страж, но
войти, обнять, как друга, как жену,
иль каменеть подле порога вечно.
В отчаянии двери распахнул:
прогонишь или выставишь — неважно.
Ты улыбнулась. Я ступил навстречу.
И растворился в любящих глазах…
всё ту же пропасть времени назад.