Цюрих, где есть только желтых ромашек пыльца,
Неистовый ветер и стены…
Наполнены делом да робким смирением все мы,
Не знаем мы, правда, пред кем мы смиренны, на небе кого созерцать,
Чьего пришествия ждать,
Ведь мы не сохранили предметов умерших жертв газовых камер или свинца,
Их убили големы,
А мы лишь солжем, что сожалеем мы, и не примемся марш похоронный искать в бубенцах глупца,
Мы же прячем все ценное, печальные стены будут и впредь здесь стоять,
Крайне ясно, что бедности жадность объявит обстрел военный и начнет без конца убивать до потери последнего в страхе бойца,
А помогут ей черви, съедят все несъеденное,
Иные же будут разделаны ими же, приборы им в горло, во чрево, в глаза мы вонзая, мясное все вырежем,
Чтобы кто-то успел из твердого дерева выточить
Тесный ясеневый гроб или кленовый, положить в него заживо бедность падшую и навсегда закопать под землею,
И продать ее родственникам добытый с усердием в шахте горный базальт, семнадцать вагонов,
А по ветру ни слова более в отношении дела, что сделано впредь, не издать, не промолвить,
Ибо было нам вверено подпись с них взять их кровью и товар им продать, и не более.
Товар по дороге железной отправится в рай или в ад – и контракт исполнен,
Ведь имеем все мы надежду и помним, что Швейцария в банк
Навсегда закроет миллионы дойчмарок и долларов, фунтов и франков,
Как собравший в себя свежую кровь грааль золотой бездонный,
Но и его мы вам сможем продать.
Обязуетесь впредь сберегать его в ячейке в Кёнице, либо в Асконе, либо в Бад-Рагац?