Часы усмехались в капусту на усах.
Скакал багровый день туда-сюда, туда-сюда.
Свастика фрезой перерезАла жилы.
Могендовид выжигал антропоморфных извёртышей.
Дёргался Боженька зарезанной курицей;
кровь вытекала из распоротого горла –
красная, как величавое вино,
густосмрадная, подобная алкидной краске.
Незримый скальпель Каббалы арийской
крошил небеса, как бездыханное тело.
Удел здоровых – неосознанно брать.
Удел больных – отдавать помимо воли.
Беспримерно умер горбатый Боженька
в своём неуютном арестантском бушлате.
Покатились зрачки по бездомным камням.
Луна распалась на червей и вседозволенность.
Сейте разумное, доброе, вечное!
Роняйте в бездну крокодиловы слёзы!
Давите ростки фекальной свободы
тоталитарным сапогом необозримой любви!
Лунные улыбки мнимых скромниц,
дырявые простыни в кровавых пятнах,
книги и тряпьё, праотеческие сопли
и прочие пункты изначального перечня.
Мы порождали, мы и убивали,
избрали короля, чтоб его продать.
Королевство лишено короля;
подданные лишены королевства.
Мы продавали вам свои идеи,
а вы платили упоительным хлебом.
Ждущий забвения получает рай.
Ждущий темноты получает свечи.
Резиновый **й, а не ломоть хлеба.
Звезда на робу, а не крест на шею.
Вы строили башню из костей и плоти,
но построили рай из обмылков и грязи.
Обзоры становятся длиннее фильмов.
Фильмы становятся длиннее жизни.
Жизнь, на деле, – не больше, чем звук.
Смерть, на деле, – не больше, чем слово.
Всё короче становятся дни;
всё длиннее становятся ночи,
в которых ножи длиннее, чем жизни.
Так бросим же кости, сыграем в ящик!
А пока мы живы, мы хохочем в смех.
Смех из-под палки, картонные крики.
Когда сотрётся лубяная печать,
мы бросим землицы на гроб Чужбины.