Об авторе
Лев Николаевич Алабин родился в г. Горький. Закончил ГИТИС, работал в литературной части многих театров, в издательствах и редакциях. Печатался в журналах и газетах, научных изданиях и литературных альманахах. Работал в церкви певчим, чтецом, псаломщиком. Снимался в кино. Пишет религиозные стихи и прозу. Член творческих Союзов. Здесь изданы избранные стихи за 50 лет. 1970-2020.
Связаться с автором можно по почте levalabin@yandex.ru
Благословение старцев
Лев Алабин участник литературного подполья времен атеистического тоталитаризма. За веру в Бога был гоним. Его стихи мало кому известны. Они звучали в литературных христианских кружках. На литературных собраниях отца Дмитрия Дудко, в келье отца Александра Меня. Никогда не печатались, насколько мне известно. Поражает в этих стихах – чистота. Молитвенность, обращенность творчества к Богу. Встречается и гражданская тема. Когда он прочитал стихотворение «Чужой праздник» - все решительно запретили его читать вслух. Боялись. Это было в 1975 году. И он его больше никогда не читал. Казалось, что эти стихи потерялись в пучине времени, потеряли актуальность, но вот, они опубликованы, и в новом времени звучат по-новому и свежо. Другое стихотворение, которое оканчивается «Бирюзу не берегу…Я бегу по берегу несбыточным призванный», помогло ему в психиатрической больнице, куда он попал за веру в Бога. Молоденькая девушка врач, попросила его прочитать свои стихи, он отнекивался, а потом прочитал это стихотворение, и врач не назначила ему никакого лечения. Так он остался жив и в здравом уме. Стихотворение, в котором перечисляются иконы Божьей Матери, написано скорее для памяти, это мнемоническое стихотворение для запоминания. В то время мы знали об иконах и православии из словаря атеиста, больше неоткуда было. Сейчас, когда перед нами всё открыто, то одно перечисление чудотворных икон заняло бы целую книгу. Мы все тогда писали стихи, рассказы, пробовали себя в творчестве, но только ему, единственному из всех, отец Таврион Батозский, прозорливый старец, назначил заниматься литературным трудом. Хотя он и не просил об этом. Это совершенно другая поэзия, нежели к которой мы привыкли Поэзия паломников, странников, молитвенников. В ней отображены чаяния русского христианина, гражданина Святой Руси какие они были во все времена.
Священник Валерий Суслин.
Духовная поэзия
«Лирники» – это древнерусские исполнители духовных стихов. Духовные стихи пелись под колесную лиру. Иногда импровизированно. Импровизировать умели только особо талантливые лирники. Были целые школы лирников. В основном, и даже исключительно, это были слепцы. Их собиралось много, они объединялись с артели, ватаги, и ходили по городам и весям с поводырями. Существует ли сейчас в народе духовный стих? Ответ один – уже не существует. Но это не так. Просто формы бытования стали другие. Инструменты другие.
Духовный стих, конечно, никуда не делся. Пока есть среда – верующие люди, духовный стих будет жить.
Во времена, когда духовную литературу не печатали, возродилась традиции переписывания духовных текстов, и духовной поэзии. В какой бы монастырь ни поехать в ту пору, а монастырей было как пальцев на одной руке, обязательно там столкнешься с рукописными тетрадями, переписанными в них разными духовными произведениями. Иногда из хрестоматий по древнерусской литературе. Иногда новые апокрифы. Как, например, описание путешествия отца Тавриона в Глинскую пустынь. Переписывали и читали вслух. Однажды ко мне попал чемодан, полный коленкоровых общих тетрадей, по 44 копейки, в которых были переписаны духовные стихи без указания авторов. Я целый год читал эти стихи, ломал голову, каково их происхождение. Никогда я не читал так много духовной поэзии и не предполагал, что написано так много. Некоторые стихи удалось атрибутировать.
Сразу бросилась в глаза «Молитва» Лермонтова: «В минуту жизни трудную теснится ль в сердце грусть...». Ода «Бог», Г. Державина.
Дух всюду Сущий и Единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог!
Жаль прерывать цитирование. Хочется еще и еще, и еще читать, впитывать, эту возвышенную речь.
Пушкинские «Отцы пустынники и жены непорочны...»
Есть подвиг в сраженьи,
Есть подвиг в борьбе;
Высший подвиг в смиреньи,
Любви и мольбе.
Опознан и автор этих строк – это наш боголюбивый А.С Хомяков.
А это кто?
Он идёт путём жемчужным
По садам береговым,
Люди заняты ненужным,
Люди заняты земным.
Стихотворение было опознано, как «Христос» Николая Гумилёва. Был здесь и «Бог» Батюшкова:
Вот на вечном троне Ты средь облаков сидишь
И сильною рукой гром мещешь и разишь.
Но бури страшные и громы ты смиряешь
И благость на земли реками изливаешь.
И дивное стихотворение Аполлона Майкова:
Дорог мне перед иконой
В светлой ризе золотой,
Этот ярый воск, возжженный
Чьей неведомо рукой.
Дальше поэт, увидев в церкви эту горящую свечу, рассуждает кто её поставил. О чьём горе, о чьей покаянной тоске она плачет.
И М. Волошин попытался изобразить древний акафист Богородице современными ему стихотворными средствами:
Тайна тайн непостижимая,
Глубь глубин необозримая,
Высота невосходимая,
Радость радости земной…
Были здесь и стихи К. К. Случевского, С.Д. Дрожжина, точно определять их было просто невозможно, потому что духовные стихи русских поэтов не переиздавались, да и не только поэтому, а потому что вообще русскую поэзию мы плохо знаем. В чемодане открылась огромная, со вкусом, скрупулёзно подобранная, антология русской религиозной поэзии. Оказалось, что русская поэзия, это не юношеская ода «Вольность», а сплошная ода «Бог».
В основном, это были совершенно неизвестные стихи, и я думал, что их автор тот, кто переписал их в тетради. Судя по форме и стилю, написаны они были в 20-м веке, и написаны какой-то самодеятельной рукой, судя по почерку, женской, и судя по каракулям, в которые превращались буквы, и некоторому наиву, не слишком образованной, только это я и мог сказать. Я восхищался народным талантом. Стихи в строфической литературной форме с регулярной рифмой, но наивны, просты и даже примитивны. То есть, вполне могли быть написаны неизвестной народной сказительницей. Поражало количество стихов. Явно невозможное для одного человека. Еще более удивительная находка меня ожидала, когда в трех тетрадях я обнаружил переписанную тем же почерком поэму Мильтона "Обретенный и потерянный рай"! Интересы переписчицы выходили далеко за пределы нашей Родины. Религиозная тема доминировала больше, чем национальная принадлежность.
Я полагал, что автор вдохновлялся классическими примерами и создавал на этой основе что-то свое. Времена гонений на христиан продолжались. Народное сопротивление не сдавалось. Попытка в одиночку, вопреки всему, создать всемирную Антологию духовного стиха, поэтическую энциклопедию, вызывало у меня самое горячее сочувствие.
Но потом мне встретился профессионал по этому вопросу и объяснил, что все эти стихи издавались уже после революции, в государственных издательствах, а их авторы в основном баптисты и другие христианские, протестантские сектанты. Это то, что они поют на своих собраниях. Так советская власть боролась с православием, но попытка с помощью сектантов искоренить православие потерпела крах. Мало того, оказалось, что эти стихи для всех христиан годны. Они всех христиан объединяют. В одной тетради я нашел и полное объяснение этого чуда в чемодане. В ней было написано, как надо переписывать, и для чего.
«Переписывай по несколько часов в день. И мирно будет на душе и грех твой изгладится». Вот, оказывается в чем дело.
Есть много духовных подвигов. Прежде всего, конечно, молитва, Иисусова молитва, чтение Псалтыри, Евангелия, стояние на службах, участие в таинствах. Добрые дела, всякого рода благотворительность. Слово-то какое «благо-творительность». Все слова с «благо» - прекрасны. И переписывание святых книг, как было в древности, тоже осталось в ряду благих дел и подвигов, и возобновилось в условиях атеистического тоталитаризма, как одно из духовных деланий.
Чуть позже ко мне в руки попала еще одна тетрадь с духовными стихами и в ней с огромным удивлением, я обнаружил «Молитву» Николая Шатрова. «Помоги мне, Господи, дай силы, укрепи мой слишком слабый дух, чтобы от рожденья до могилы светоч веры в сердце не потух…» Дело в том, что Николай Шатров, поэт богемы, поэт «группы Черткова», плеяды подпольных поэтов «Мансарды» пятидесятых годов, никогда не печатался. И был известен только в узком кругу. Как он попал в монастырские тетради, просто невероятно. Мой мозг буквально вскипал и не находил объяснения. Воистину, Дух веет где хочет. Поскольку, Николай Шатров был духовным чадом отца Александра Меня, то через прихожан храма в Новой Деревне, его стихи могли попасть в монастырскую переписку. Так, наконец, решил я, разгадывая эту загадку.
А потом оказалось, что духовные стихи собирают и переписывают даже старцы. От знаменитого старца отца Николая Гурьянова осталась такая тетрадь духовных стихотворений безвестных авторов. Старец Иоанн Крестьянкин часто награждал своих чад духовным стихом. Старец Павел Груздев и сам писал стихи для отгнания уныния (о вредителе – колорадском жуке: «Вот цветёт картошка») и пел духовные песни.
Духовный стих не умер. Но отстоит особо от современной поэзии. Нет, духовная поэзия не умерла, рукописные антологии, сборники, составляются, поезжайте в паломничество, и вы услышите дивное пение! Прошлым летом я проехал на теплоходе с паломниками от Соловков до Валаама и всю дорогу мы пели духовные стихи под сопровождение конечно не колесной лиры и не гуслей, а фортепьяно. А среди авторов, например, отец Артемий Владимиров.
Или сходите в храм Ксении Петербургской на Кузьминском кладбище, там я и живу, и вы услышите духовный стих безвестного автора, который здесь поют перед иконой.
«Ксения блаженная, помоги родная, О тебе молитву в сердце возношу. Под благословение, матушка Ксения я к твоей часовне снова поспешу».
Поспешайте. Со школьных времен и я стал писать стихи. Зачем, не знаю сам. Те что уцелели, решил издать, а то и это пропадет.
Лев Алабин
Лампадка
Моя лампадка тлеет,
Не гаснет никогда,
Потёмки не развеет,
Зато горит всегда.
С парадным фейерверком,
Что застит нам глаза,
Полнеба исковеркав,
Ее сравнить нельзя.
Сверкнет, и тень обымет,
И снова ты один,
Но огонек не стынет,
Над мраком господин.
Я караульный масла,
Послушник фитилька,
Чтоб пламя не погасло,
Посланник огонька.
7 ноября 1975 г.
Молитва растения.
Из угла у стены,
В паутинной тенете
Стенает растение,
Увядая в тени.
Бело-желтое тело,
Безжизненное длинное,
Тянет с надеждою,
Молит-молвит умильно
К свету безбрежному.
- «Просвети!
И спаси
От въедливой тли,
От борющей терни».
Тянет, стонет, вопиет
Взывает из тьмы.
- «Стройно весело я встану,
Буду деревом кудрявым
В ветки птички припорхнут,
Солнцу песенку споют.
И придёт усталый странник,
Плод от дерева вкусит,
Жажду-голод утолит,
и Тебя благословит».
1975 г.
Читая В.В Розанова
Машины поломаются,
Рельсы изотрутся,
Лишь горе не кончается,
А слёзы снова льются.
Выкладки железные
Идеи – обветшают,
Станут бесполезными,
А души оживают.
Пророчества-то сбудутся,
И вера упразднится,
Сомненья позабудутся,
Но иногда не спится…
Стало быть, надежнее,
Формулы прочнее,
Мытарство острожное
И тоска, важнее?
Сравненья очень грубые,
Клетки, элементы,
Однако не беззубые
Такие аргументы.
Кто ты есть то судящий?
Почему правее
Беспомощности любящей,
Почему сильнее?
Правда телевизора.
Истинна – газета!
Вот, опять приблизилась
К счастию планета.
Ну, а если станется,
Земле не даст Бог веку?
Где-нибудь останется
Грусть по Человеку?
1976.
Аллилуйя
Говорят, у нас
Не осталось сил
Вымер Старый Спас,
Не родился сын.
Вновь из деревень
Выкосил всех мор
И крадётся тень
Из подземных нор.
Коль России нет,
Нет, так нет, и пусть,
Но на белый свет
Да воскреснет Русь.
В небесах она,
Высока, как вздох,
Сразу не видна.
Да воскреснет Бог!
Да наполнит храм
Черноризцев сонм,
Светлый Валаам,
Золотой Афон.
Вот откуда взять
Силы, если плох,
С нами благодать,
Яко с нами Бог.
И падет покров
И откроет лес,
Чудный наш Саров.
Вновь Христос Воскрес!
И за нас опять
Тихо молится
Пресвятая Мать
Богородица.
Затеплю свечу,
Помолюсь и я
Что же всё молчу?
Аллилуия.
1976 г.
Утреня
Как славно молиться в ночи,
Когда еще помыслы спят.
Еще и петух не кричит,
И даже Христос не распят,
А значит и мир не спасён,
А значит и радости нет
и надо молиться о том.
Как долог в России рассвет…
И не было бегства еще,
Нагорная речь впереди,
Никто же пока не прощен,
И только молитва в груди
«О, Господи, Агнец Святой,
Возьми неискупленный грех
И кровью пречистой омой,
Стань жертвой за вся и за всех».
В полуночи Бога молю,
Заутру уже на ногах
И песней встречаю зарю:
«К Тебе, Святый Боже, воззвах,
Услыши мой голос к Тебе,
Исполни молитву мою,
Я изнемогаю в борьбе,
Я душу тебе излию».
+++
Головою в облаках
Ходит парень в чудаках.
Ну, а плечи он упер
В неба шелковый шатёр.
Языком свободно мелет.
Всё своею меркой мерит.
Человека мерит небом.
У него и быль, как небыль.
В святцах имя не найдешь,
В небо он при жизни вхож.
+++
Я так далеко забирался,
Я жил вдалеке ото всех.
Сегодня тоже собрался,
Не вижу препятствий, помех.
Но что же сижу, и ни с места?
Забросил свой старый рюкзак
И удочка, словно невеста,
Не вставлю коленце никак.
Я чувствую, что улетаю,
Не нужен мне и дельтаплан,
Подробностями обрастаю,
Сложился чудеснейший план.
В поход я далёкий помчался,
Не вижу машин и людей,
Я так далеко забирался,
Что ангелов видел и фей.
+++
По лугам по-над рекою
Ходит-ходит смертушка.
Со косою, со кривою
Ни старица, ни детушка.
Распоясана рубаха,
К нам доносит вестушку:
- Вжик! – ведет коса, как сваха
Бледную невестушку.
Русские веды
По Руси ходили Веды
Только звались они Вед-ры
Бралось сразу два ведра,
Набиралась в них вода
И по воздуху плыла.
На плечах у коромысла
На крюках у Коро-мысли.
Словно звонкие Ригведы
Опускались в Риге ведры.
Только этим коромыслом
Мог не всякий коро-мыслить
Только русским ведрам был
Ведом темный коросмысл.
Былинка
У дорожки, сельной стежки
Ростет малая травинка,
Кучерявая былинка.
В былинке корень – «быть».
В землице есть и пить.
Слетает Боря-ветер
И теребит былинку.
Она про всё на свете
Прошелестит былинку.
В былинке корень – «быль».
И ширится былина,
И топчет конь ковыль,
И с палицей, дубиной
Проскачет богатырь.
Зима расчешет косы
И по плечам разбросит –
Седы, длинноволосы.
Охолонит былинку
И нет ее – травинки.
Сухая гниль и пыль.
Скудельный прах и быль.
В былинке корень – «был».
И сохнут в слове корни…
Весной же вновь сильны,
Былинкой непокорной
И силой животворной
Встают из глубины.
Д.С. Мережковский
«Христос воскрес!» - поют во храме,
Но грустно мне, душа молчит.
Мир залит кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так укоризненно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш страшный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек!
И если б здесь, в блестящем храме,
«Христос воскрес!» - Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
1914 г.
Ответ
Вот век минул, не стал мир чище,
погряз в пороках и крови,
и Бога мир уже не ищет:
корысти жаждет, не любви.
«Христос воскрес» - поют во храме,
а сердце грустное молчит -
оно само полно грехами,
оно не свет, а мрак точит.
Когда вокруг всё так ликует,
горе не в силах вознестись,
оно тоску свою смакует
и падает всё глубже вниз.
Пади ж во прах, рассыпься в пепел:
Его Победой побеждён.
Я тёмен, лишь Воскресший светел,
«Христос воскрес!» - мы вновь поём!
Христос воскрес! Он снова с нами!
Молитвам внемлет русский Спас,
Не бесполезными слезами,
А кровью омывает нас.
2014
Город Саров
(св. Серафим Саровский)
Есть где-то в горьковской области
(как много там городов),
но один в боевой готовности:
закрытый город Саров.
Там, в отдалённой волости,
стоит без свечей, без огней,
полон молитвенной доблести
тысячу дней и ночей.
Ноги застыли на камне,
Взывает, окаменев:
- Господи, не вмени греха мне
осуждение, ненависть, гнев.
Господи, самый скверный,
аз ничтожный твой,
лукавый, гордый, неверный, –
каялся так святой.
- Паче от похоти идольской,
темных телесных недуг,
освободи, смилуйся,
упаси на духовный луг.
Господи, сильный, правый,
это и я виноват,
что в мире силён лукавый,
что брата поносит брат.
Боже, во веки царствуй,
не умножи душевных ран,
уврачуй холопство и барство,
не посрами христиан.
И пусть вразумится всякий.
И не остави того,
Кто не отрекается паки
Имени Твоего.
Под невидимым Нижним городом
Невидимый город Саров,
Новым Навуходоносором
Брошенный в львиный ров.
Наверно цари не поняли
То, что открыто нам:
Даниила зубы не тронули,
Брошенного ко львам.
Неопалённые отроки
В огненной пели пещи:
«Не робкими, Боже, а кроткими,
Из пламени нас взыщи».
Нет, не забыт источник,
Из которого пил Серафим,
Но святой Саровский заточник
В секретный вошёл режим.
Как испить бы мне той водицы?
Для воды не бывает границ,
она может дождем пролиться…
Излечиться бы от водиц!
Есть где-то в Горьковской области
(как много там городов),
но в полной боевой готовности
единственный город –
Саров.
1983
+++
«Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит, доколе не доставит суду победы…» Мф.12.20
В пустоте треск и грохот обмана,
Бьются палочки пульсом в виски –
Это я в обруч взят барабана,
А на сердце стальные колки.
«Не преломит надломленной трости»,
«не угасит курящийся лён»,
На ночь глядя, приду к Нему в гости…
Я был принят и усыновлен.
Он был кроток, а голос негромок,
Но решил нечестивых совет:
- Он в руках наших робок и ломок,
Со статьёй и диагнозом – бред.
Сам откроешь. Позвонят лишь только,
Скрутит руки бухой санитар,
Ставит точку без ватки иголка
И под кожу введут скипидар.
И порвется на шее цепочка,
затеряется маленький крест,
в тонком деле еще одна точка -
новобранец не столь дальних мест.
И отправится образ твой в землю,
из которой был слеплен и взят,
а подобье учитель наш вземлет
и своих не отвергнется чад.
1976
Старая изба
Изба – это тело, а бревны – суставы,
И дух там крестьянский живет.
Все чувства скрепили глухие заставы,
На помощь людей не зовет.
Вконец обветшала пустая храмина,
Покинули страсти её,
Здесь прелести мира не знают промина,
Для похотей тут не жильё.
И в щелях бесстрастно шевелятся ветры –
Пришельцы далёких миров,
И жизнь освящают зарницами светы,
Посланцы бесплотных умов.
Цветок
«Посмотри на крины сельные…»
Мт. 6.28
В саду земном и без тревог
Живи, как полевой цветок.
В цветке пыльца, тычинки, пестик –
Обители святой наместник.
И рыльце желтое в пуху,
Да пчелка – шепчет чепуху.
Полей, окуч меня Садовник –
Всему причина и виновник.
Пою тебе хвалу и славу,
Держу в корнях земли державу.
+++
Как хочется, чтоб каждый мог
Раскрыться солнцу, как цветок,
А в нем пыльца, тычинки, пестик,
И мокрый рыльца крестик,
И гибкий стебелёк.
Парадокс ХХ века.
В добротном переплете
Из человечьей кожи
Собранье доказательств
Существованья Божья.
***
Планета наша – брошенное семя
И непостижен сеятель его.
Вот лопнет семечко, когда настанет время
И прорастем, и узрим божество.
***
Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший
душу свою ради Меня сбережет ее.
Мф. 10:39.
Сберегший душу – потеряет душу.
Талант зарыл? Во тьме так и живи.
Растут побеги, разрывая сушу.
Из мрака – гриб, а Храм Божий – из любви.
Враги
Время не¬на¬видеть…
Еккл.3:8.
Враги человеку домашние его…
Мф.10.36.
Враги – домашние
И время ненавидеть.
Нет, не врагов, себя, своих родных,
И кто тогда, в Конце Концов приидет,
Кого спасет, спасет от нас самих?
Души
Ночными вздохами встревожены?
Ведь крылья наши вечно сложены.
И прокляты мы лжепророками,
Их лжеученьями. Пороками,
Прошиты Вузовскими ромбами,
В «крызе» взорвались тихой бомбою.
Нас затолкали в клетки рёбер
Теперь ты зомби… или робот.
Глаза
Глаза твои – пугливые газели,
Они робко вышли из купели
И глазеют удивленно
На меня.
Они лишь на мгновение застыли,
Сейчас мелькнут и след простынет.
Я же раскаленная пустыня
Без тебя.
Время
Драгоценность – время
Мою шкатулку полнит.
Живет оно мгновением,
Начало своё помнит.
Свидание
И под часами каждый вечер
Мои глаза молят о встрече,
Но слишком долго ожиданье,
Ведь не назначено свиданье.
Поэт
Поэт – переводчик
с иных языков,
в них слово незримо,
природа – подстрочник.
Из псалмов Давида
О, сердце моё, окованное,
Бьётся, трепещет. Не вырваться.
Но око моё легкокрылое –
Превитает в горах, вместе с птицами.
Ксении
Мне ксенофобы непонятны.
Давно я Ксении маньяк,
и Ксенолюб, и, вероятно,
что Ксенодруг и Ксенофаг.
+++
Я всегда был немного рассеянным,
Но сегодня, ах, кто бы знал,
Я свой крест от блаженной Ксении
Безнадежно в волнах потерял.
Шёл ко дну этот крестик потерянный,
За собою веревку тянул,
Думал я о красавице Ксении,
И не знал, что мой крестик тонул.
+++
Кровь текла в душе моей –
Я страдал Ксенофилией,
Как царевич Алексей,
Позабытый всей Россией.
Мне Россия не чужда,
Я чужой своей любимой,
Побеждает вновь орда,
Гибнут церкви и святыни..
+++
«Отдал Богу душу» –
про умерших говорят.
Я же отдал душу Ксюше,
хоронить же не спешат.
+++
Если меня не заметили,
Значит и я – невидим.
Ношу на сердце заметину
Того, кто был ненавидим.
+++
Ты прекрасна так, что даже
Нет подобья в Эрмитаже
Средь Венер, Мадонн и Мах
Ты – шедевр, они же – прах.
Молния
Вы видели, как молния сверкает?
Как небо она озаряет,
Мгновенно соединяет
Небо с землей.
Почему же ее не бывает
Между тобою и мной?
Потому что она убивает?
Прощальные стихи
Завтра ты уезжаешь опять, сколько можно терпеть постоянство
разлук, расставаний, и вспять повернуть я хотел бы пространство,
чтобы только встречаться, встречать, наслаждаться свиданием, встречей,
но приходится лишь провожать, обстоятельствам трудно перечить.
Мне придётся признаться, что ход и вращенье земли, даже угол наклона,
изменить я не в силах, и в брод солнце небо прошло, не щадя Фаэтона.
Что же, я не Дедал, не Навин, всё ушло, пусть и мы за тенями исчезнем -
всё течет между гор, меж равнин, и из бездны вливается в бездну.
Так и мы, не вместилище тьмы, а вместилище встречи, грядущей…
За расставаньем идущей
19 июля 2004
МАРТ
По узорной корке снега,
По тропинкам обмелевшим,
Мы бежим, давясь от смеха,
За хмельным и отлетевшим.
Я ловлю тебя за ручки
И в глазах твоих, как в небе,
Тают маленькие тучки.
Вот растаять в них и мне бы.
Размягченные деревья,
Обомлевшие от света,
В веток черном опереньи
Призывают нас к ответу.
А крикливая ворона,
Влезла в сломанный скворешник.
Хвост и клюв торчат из дома.
На нее глядеть потешно.
С горки лыжник смотрит хмуро.
Снег ему налип на лыжи.
Тенью скроется фигура
И наш смех он не услышит.
Старый парк, рядком домишки,
Электричка свиснет близко,
На мосту шалят мальчишки,
Опустилось солнце низко.
Возвращаемся устало,
Разбивая рыхлый снег.
Нас весна двоих поймала,
И ее мы слышим смех.
Беседа о «том свете» с отцом Дмитрием Дудко
Существует ад, как призрак.
Смерти нет! И всё же есть.
Эта путаница признак,
Что лукавства в нас не счесть.
Осуществление мечтаний,
Неосознанных желаний,
Что без Бога можно жить,
Есть мучение, страданье,
Но его нельзя любить.
Это призрак, наважденье,
Есть оно и всё же – нет.
Если в этом нет сомненья,
Ты спасён от многих бед.
Торжествует ад, - как призрак.
Смерть царит, - как бы мираж
Словно пики коммунизма
Нас берут на абордаж.
Существует ли на свете
То, чего нельзя любить?
Существует, только это
Невозможно объяснить.
1979
Комары
Духовнику всех гонимых за веру о. Дмитрию Дудко
Мы ведомы. И едомы.
Тело – хлеб, а кровь – вино.
А в противных насекомых
Только воздух и гуно.
1980
Святые княжны
Кн. Е. Голицыной
Хорошо быть в России княжною!
Будет ей восхищаться поэт,
а она, не считаясь ханжою,
Лишь французу откроет секрет.
А потом в Магадан её вышлют,
Или просто посадят в тюрьму
Постригут. За глаза дадут «вышку»,
Иль повесят на плечи суму.
На плечах, что поэта бесили,
Она вынесет всё, до конца,
А когда вновь очнётся Россия,
Назовут её: «Мученица!»
Ефросинья из Полоцка, Анна
Свято-Кашинская, из княжон
Ольга Киевская: «Осанна!»
Воспоём этим лучшим из жён.
Архангел Михаил
Михаил (древне-евр.) – Никто, как Бог
Полков небесных воевода,
архистратиг бесплотных сил,
царит в зените небосвода
святой архангел Михаил.
Престолы, власти и начала:
всего чинов небесных – семь;
свята от серафимов слава,
свята от херувимов – сень.
Когда, грозя, восстал Денница,
никто ответствовать не мог,
но меч сверкнул светлей зарницы,
как гром слова: «Никто, как Бог!»
И с неба пал гордец бесславный,
все семь кругов поколебав,
с тех пор он просто бес, но главный,
гордится этим, даже пав;
но держат слов его оковы:
«Никто, как Бог! Никто, как Бог!»
Слова архангела суровы,
и приговор его суров,
и для врагов ужасно имя,
гремит везде: «Никто, как Бог!»
Пылает бездна иссинь-синя,
сигают черти стаей блох…
А нас, возвышенным тем словом
хранит архангел Михаил
под невещественным покровом
над нами распростёртых крыл.
19 сент. Чудо Архангела Михаила
Сереженьке в день Сергия Радонежского
18 июля
Иди христовыми ногами
По заповедям, по десьти,
Бери Христовыми руками,
Весь мир тебе в них унести.
Целуй Христовыми устами.
Печать Христа запечатлей.
Смотри Христовыми глазами
И людям «теплоту» разлей.
Будь правым путь и помышленья
Чисты. Вот без изъяна весь.
Христос воскрес в день причащенья
И ты несешь об этом весть.
Плащаница
На плащанице образ твой
Сегодня в церкви был явлен.
На полотне запечатлен
Не отблеск нимба золотой,
И не елея мягкий лоск,
И не улыбки бледный след,
И не прощальный твой завет,
И не свечной оплывший воск,
А просто пот, а просто гарь,
А только кровь господних мук,
И отпечатки грязных рук,
И скорбь, и вечная печаль:
Когда «повис на древе сем»,
В ребро копьем был прободен,
И умер, тайно погребен,
Тогда тот плат лежал на нем.
Гроза
Илья-пророк, 2 августа
Взволнованный и окрыленный,
Превознесённый, нет, - превознесенный.
Пусть прозвучит старинное здесь «е».
О, вихрь превыспренний,
Милоть, и огнь мгновенный,
Все это путь во Царствие Твое.
Без плода ум оставлю ваш надменный.
Как объяснить гром вдохновенных языков?
Пусть гибнет все, плотяно что и тленно,
Что так бескрыло, и боится громких слов.
(Милоть – верхняя одежда пророка Илии, которую он оставил своему ученику пророку Елисею перед вознесением на огненной колеснице)
Взрыв церкви
Я слыхал отзвук отгремевших гроз.
Из дрогнувших деревушек,
Словно птенцы из гнезд
Вываливались церквушки,
Невестушки ждет вас Христос.
И взлетали в огне, будто к цели,
Не рассыпались, падали целы,
Спаянные не цементом,
Целомудрием, чистотой,
Воскресению монументы
На желтке и воде святой.
Не дождавшиеся жениха
Мученицы сталинских выжиг,
Не признававших греха
Кроме партийных интрижек.
И за осыпавшейся штукатуркой,
Открывались, солнца ясней,
Конвоирам, зэкам, придуркам,
Видения Судных Дней.
Чужой праздник
«И видел я, что одна из голов как бы смертельно была ранена; но эта смертельная рана исцелела. И дивилась вся земля…и поклонилась зверю... и даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно»
Апокалипсис 13. 3-5.
Несут кумиров страшные иконы
И кланяются мертвой голове,
И строятся на площади в колонны,
И гул «ура» несется по стране.
И крепнет рев «да здравствует» и «славы».
Вот оживет гнилая голова,
И языком картавым и лукавым
Заговорит надменные слова.
Свершится откровенье Иоанна
(О, Господи, дай чаши сей не пить.)
Твердят о лжепророке неустанно,
Что жил он, жив и будет вечно жить.
Тот квартерон вражды глухой мессия.
Не с плотью он, а с Богом воевал
И думал, что за ним пойдет Россия,
И в ненависти он её топтал.
Как праздно, как непразднично на сердце,
Пустуют церкви в окаянны дни.
На улицы выходят иноверцы
И жаждут развлечения они.
1 мая 1975 г.
(«Квартерон» – в нем четыре крови)
Отрывок воспоминания…
…И брызжа слюной, как из шприца,
Кричал психиатр на меня:
«Тебя мы отучим молиться!»
Допрашивал, в чём-то виня.
Но я им не выдал и малость,
А я предпочел в сторожа,
И сердце не раз моё сжалось,
Ломалось, как крылья стрижа.
Отняли мой крестик, иконку
(с крестом на Голгофу нельзя?)
И дали кровать, а не шконку.
Тюрьмою мне стала крыза.
И веру лечили, как приступ,
Диагноз – христианин,
Теряю сознание… Быстро
Подействовал аминазин...
1979 г.
Дуб
Наверно теперь удивятся иные,
что некогда в центре Москвы
привольно стояли дубы вековые
в раскидистой сени листвы.
По скверам, бульварам зелёное племя
на смену пришло молодцам,
и трудно узнать в них то древнее семя,
но есть в них подобье отцам.
А кой-где покуда кряхтят ветераны,
Шумит, не сдаётся сыр-бор,
и чёрные дупла зияют, как раны,
и редок кудрявый убор.
Хожу по Москве, по Тверскому – исправно,
ведь здесь мне особенно люб,
стоит богатырский пра-правнук державно,
знакомый черешчатый дуб.
Он всех удивляет спокойною мощью,
(тот ствол не в единый обхват),
и дремлют веками древесные толщи –
вот богатырям древним брат!
Возможно близнец, или попросту – тёзка
тогда подвернулся Илье
и, вырванный с корнем, прошёлся он хлёстко
и гибель принёс татарве.
Был жёлудь посажен рукою Петровой,
он рос вместе с ростом страны,
и был у России воспитанник новый –
росток невеликой длины.
Он видел – горела Москва под французом,
Был в пламени самом юнец,
Но сгинули шеры с награбленным грузом
и ждал их бесславный конец.
Стоял он зимою, летами уж полный,
с заката восстали на ны,
и чёрной метели фашистские волны
разбились в подножьи Москвы.
Тот кряжистый воин на главной границе,
стоит на последнем кольце,
зелёной кольчугой жизнь наша хранится
в иголке, в шкатулке, в яйце.
Пусть новую гибель сулят вражьи вои
напружены кольца годов,
вплоть до сердцевины все слиты с тобою,
в них сила не знавшая ков.
И шумный бульвар хоть становится тесен,
машин беспокоят рои,
не точит жучок, не приблизится плесень,
пока не срубили свои.
Не скальтесь напрасно зубастые пилы,
пусть нечисть ведёт легион
и всех архитекторов двигнутся силы
с проектом, кошмарным, как сон,
всё ж сердце спокойно,
покуда святыни не попраны в сердце Москвы,
горят куполами они золотыми
в раскидистой тени листвы.
Рассвет
Бродят сумерки, плутают,
слуги света не спешат,
приближаясь полутают,
совершается обряд.
Час единственный, блаженный, -
без насилия, борьбы,
мрак редеет постепенно…
света нет, но нет и тьмы.
Примиренье. Равновесье.
Гармоничный переход
из ночного мракобесья
в ослепительный восход.
В свете матовом рассвета
тень ушла от смутных тел,
нет контрастов. В свете этом
все похожи, всякий – бел.
Суток малое мгновенье –
утро, я в тебе живу.
Вижу светопреставленье
не во сне, а наяву.
Толкучка в Измайлове
- Почем Матушка, почем Пречистая?
- 50 баксов
- Дорого…
- Так 16-й век….
(из разговоров)
Не ставьте иконы в грязь,
Даже если другого нет места…
Наша матушка вновь дождалась,
Опять она будто невеста.
И густо идут «женихи» -
В зеленых бумажках вся сила.
В лицо они тычут грехи,
А тянут исподнее стула.
И к скважинам льнут и к губам,
Трясут её тучные недра –
Наружу богатство и срам,
Торгуют бесстыдно и щедро.
Довольны её продавцы,
Они угрызений не знают.
- Спасибо лихие купцы,
хоть что-то ещё покупают!
В ходу и худой самовар
И ценятся черные доски,
Да некуда ставить товар,
Всё свалено, словно обноски.
И снова Россию принять
Готово бесплатно лишь небо.
Не шире небес её стать
Да это не тризна, а треба!
И снова последний наряд
Ей дарят осенние листья,
Дорожки далёко пестрят
К зиме будет бело и чисто.
19 окт. 1993 г.
Осень
Я прихожу к тебе как грусть,
Дождём налившийся в дрезину.
Я прихожу к тебе как груздь,
Не поместившийся в корзину.
Я прихожу и хмур, и груб,
Так волокут колун к колоде,
Как обмельчавший русский рубль,
Щенком утопленный в колодце.
Я прихожу листвой к земле,
И дождь почесывает спину,
И шепчет о всемирном зле.
Меня сметают, да не скинут!
Я прихожу как дым в костер:
Огню и хворосту не нужен,
Но кто-то сел, глаза потер,
Смешные слезы льются дружно.
1992 г.
Деревенский дождь
(Самсон-водолей или сеногной)
Тучка первая сквозь солнце накрапывает,
На дорогах дождик пыль помолачивает,
В поле травушку шелкову помолаживает,
В огороде он картошку помачивает,
В небе радугу лучисту налаживает.
Дождь похаживал по падям, по заимочкам,
По опушкам, по лужкам, по низиночкам
Помитусил по дорожкам, по тропиночкам…
С водосточною трубой поговаривал,
Понабаил пустяков с ней три короба,
Воду лили кум с кумою то здорово.
На крылечко. В коридор позаглядывал,
Свои мокрые следочки понатаптывал,
И по крынкам на заборе названивал,
Там речушку крупной каплей огорошивал,
Веси дымкою седой позавешивал.
Заглянул и на чердак дробкой каплею,
Эх, поблазнился простак мокрой паклею.
И попрыгал по венцам, да по венчикам,
Зашипел в трубе печной, ближе к вечеру.
Ополчается небесное воинство,
С пополудни затемнелось и до ночи,
У воды той есть святые достоинства,
От дождя мы не беды ждем, а помочи…
Сторож Макар
(«Ныне отпущаеши…»)
Ныне отпущаеши Владыко раба своего по глаголу Твоему с миром
Яко видеста очи мои спасение Твое, еже уготовал еси пред лицем всех людей
Свет, во откровение языков и славу людей твоих Израиля.
Молитва Симеона - Богоприимца
Песня
- Сторожку, и мысль приходит здравая:
Не грешно немножечко соснуть.
Ноги, позвоночник, голова моя
Просят: «Может можно отдохнуть?»
Я в сомненьи, так сказать, лирическом…
У спины моей застыл костяк.
Чай остыл, печь греет символически…
Ей-то, электрической. Пустяк.
Свет в бытовке – лампа киловатная,
Библия раскрыта на столе.
Голова тяжелая и ватная,
Мыслей нет, не спать же на игле!
Вот чихаю….. и не удивительно –
Всем чихать на нас, на сторожей.
Вот и тело длительно, медлительно,
На скамейке тянется уже.
А вчерась у нас прошло собрание
И на нем читался циркуляр –
Пятилетки срочное задание
Выполнять мешает дед Макар.
Ходит в церковь хрыч тот несознательный
И тому же учит молодых.
КГБ шептало настоятельно
И слова те били мне под дых.
Прекрати немедля агитацию,
Не халтурят больше маляры.
Брак наш не проходит апробацию,
И не глушат водку столяры.
Бригадиры тормозят строительство –
Не возводят по начальству дач.
Ну, скажите, разве не вредительство?
Ни крадут, ни тащат, и хоть плачь.
Двадцать лет ты исправлялся в лагере,
КаэР (возглавлял троцкистский блок!)
И опять в антисоветском заговоре
И опять, кажись, не одинок.
Список передали нам из офиса,
Уловил вас чуткий микрофон.
Имена Иакова, Иосифа,
Яхве и Давиду бил поклон.
Пел во славу ты людей Израиля,
Признавайся, сам что ль скрытый жид?
Так на деда в кабинетах лаяли,
На скамье распят он и молчит.
Почему свирепствуют губители
Знал Макар – ходил он в исполком
И хотел открыть для местных жителей
Церковь, где молились испокон.
И двадцатка подписалась верящих
В православный праведный завет,
Но упрям кагал законом вертящих,
Снова ждать Макару двадцать лет.
На скамье дождался приговора он,
Отсидел потом свои года,
Ноги протянул теперь до скорого,
Наконец-то правого суда.
Не проснётся утром деда старенький .
Петр не спросит: «Ты откуда брат?»
Он увидит, что дырявы валенки
И с заплатой худенький бушлат.
Из России, сразу догадается
И мытарств не будет учинять,
Рай мученьям светлым открывается
Осенила деда благодать.
- Реабилитируй мя, апостоле!
Я за культ страдалец – брякнет он.
И апостол тут ударит по столу
И проколет сахарный талон.
Ты не путай (деда бьёт испарина)
Этих культов разны вывихи.
За Христа страдал ты и за Сталина,
Ныне отпущаеши грехи
Помяни своих людей Заступница,
Как спасти нас знает лишь Отец
«Всех скорбящих радость», «Троеручица»,
«Мати умягченье злых сердец».
Упокой Макара Богородица,
Ласкова, Пречистая с ним будь.
Теплою молитвою помолится
За него в России кто-нибудь.
1989.
Последний житель деревни
Мне дедушка старенький сказывал
Как в детстве он голодал
И помнить об этом наказывал
И я ему пообещал.
- Помню, едали мы хлебушек,
Не хлебушек был, а беда,
Сжевали зимой все последышки,
Три четверти в них – лебеда
Замесишь мучицу дрянную,
Чернуху ржаную спекёшь,
Наполовину овсяную,
Хошь не хошь, а заржёшь.
И мякину мешали с полбою,
Не хлеб, а название одно,
И то ели мерой не полною,
что завтра то есть суждено?
По лавкам лежим, и кончаемся.
Добрались до семенных,
Кое-как до весны и промаемся,
А кого-то и нету в живых…
Но помещик не знается с горем,
Собрал недоимки с крестьян,
Задешево продал за морем,
Доволен, весел, румян,
А помещику мало заботы,
Что крестьян он своих разорил
И безделку голландской работы
Ценой дорогою купил.
Мне старенький дедушка сказывал,
Житель вымерших деревень…
А я любопытство выказывал,
Чтобы тень не нашла на плетень.
- Корой да горохом и выжили,
А вскоре помещик убёг,
Потом из нас силушку выжали,
Ссылали в Сибирь, на Восток,
Всех дельных, да крепких, смекалистых,
Кто знал сроки сеять и жать
И больше мы не видали их
Живы ль, нет, ничего не слыхать.
Был и сам он когда-то хозяином,
Но остаться пришлось без сапог,
Твердое дали задание:
Всё хозяйство пошло в продналог.
- Присылали потом председателей,
Кто работы крестьянской не знал,
Мы думали, это предательство,
А назвали колхоз «Идеал».
Мне старенький дедушка сказывал
Под Москвою как он воевал,
Как пулей его фриц наказывал,
А дедушка не отвечал…
- Наших сильно в войну поубавило,
Но вернулись под отчий кров,
Скоро новое вышло правило:
Сдать на мясо овец и коров.
Собственность всю ликвидировать,
Ставить крестики- трудодни.
Так вот и стали лидировать
Старики на деревне одни.
В дальний город подались внучатки
Дети послевоенных лет,
- Ни плуга не знают, ни жатки
Таких не видал белый свет.
Так вот почему опустели
Нелидово и Кресты
Пунёвка и Коростели
Пусты от версты до версты…
Ахромово, Хмельники, Лыково,
Орлово, Алексино, Сож,
Голочёлово, Павлово, Зыково,
Алексеевка, всех не сочтёшь.
Так ровесник века рассказывал.
В жизни многое он повидал,
И запомнить накрепко наказывал,
А я это, в общем-то, знал.
Глядится на горке Нелидово
Наверное, в поле народ,
Просто он стал невидимым…
И уже никогда не придет.
Ахромово
Вот и старая запруда,
мельница стояла где,
механическое чудо,
отраженное в воде.
Тина, зелени разводы,
засорился наш родник.
Ныне сонны, праздны воды,
водопад веселый сник.
Чуть заметная тропинка,
хлещут прутья ивняка,
выхожу я по старинке,
чтоб дойти наверняка.
Недокошенная пойма.
Перестойная трава,
ближний лес стоит нестройно,
вдоль реки лугов канва.
В том же месте переправа –
на веревке верткий плот,
для ребят была забава
и предмет больших забот.
Плещет рыбка – недотепа,
любопытная плотва.
Речка с именем Торопа
под плотом журчит едва.
На холме, по-над рекою
первая видна изба –
твердой плотницкой рукою
чья-то срублена судьба.
Вот Ахромово – деревня,
Наконец, дожил до дня
и увидел вновь, издревле
здесь жила моя родня.
Протоиерею Михаилу, настоятелю Коктебельского
храма иконы Божьей Матери «Утоли моя печали».
Нет спаса от пляжного визга,
корысти бессовестных сил,
но к храму дорогу я вызнал,
так стань мне отцом, Михаил.
Пусть будет архангел крылами,
бесплотных, невидимых сил
начальник, склоняться над нами,
и оберегать, Михаил.
Я помню и к дому дорогу,
а к храму друзьям объяснил,
и каждому, хоть понемногу,
так будь же отцом, Михаил.
И Словом, что было в начале
кто силы в нас новые влил,
и кто ж утолит нам печали?
Так будь нам отцом, Михаил!
Марфа
Саше Гусеву
Успенье, колокол нас будит
и в церковь мы спешим чуть свет,
а Саша вновь на кухне будет -
он приготовит нам обед.
Замолкли звуки литургии,
мы возвращаемся домой,
но фартук вместо панагии
на шее Сашиной большой.
Мы славим Марфу и Марию,
мы славим не одну, а двух,
пусть не ходил на литургию,
но Сашин обитал там дух.
Кто как молился, мы не знаем,
молитв невидимы труды,
одной лишь милости мы чаем,
Господь дарует нам плоды.
Но Саша, путь избравший Марфы,
(попробуй, Марфой проживи),
как будто бы на струнах арфы
готовил трапезу любви.
Вкусив от плода братской кухни,
мы поняли, как хороши,
и в попеченьях не потухли
сокровища его души.
28 августа 1999г.
«Алабины, Аладины, Алабушевы –
фамилии потомственных булочников»…
Из книги «Что означают ваши имена»…
Алабины – не из булочников!
Алабушев был князь!
Досталась его мне кольчужечка,
В той кольчужке железная связь!
Из Рязанских бояр Алабины,
В нашем гербе летит стрела
Не ограблены, а прославлены
В нашем гербе стоит стена.
Вытравливали, вытаптывали,
Не вытоптали, сорвалось!
Князья, и бояре – так-то вот
Во мне и отозвалось!
Будет снова с Мамаем побоище.
Собрались за его спиной
Кровища, неправда чудовищная
А Непрядва, а, правда – за мной!
КАИН
Всем отверженным в любви
1.
Приникли ноздри Бога к алтарю
И ожидает Каина расплата.
«Отвержен! Лишь за то, что сам дарю».
В засаде жду соперника и брата.
За все, что было злое на земле,
Земля произвела волчцы и тёрны.
Я трапезой не тронут на столе.
Я неугоден. Мысли непокорны.
2.
Из грешников нелепей всех – Онан,
Не кровь на землю проливал, а семя.
И нов и страшен был его обман –
Он не желал, чтоб крестным стало бремя.
Главу змеи стереть не захотел. \1\
Ужалила его не в пятку, - в сердце.
К утру до нитки кровью пропотел,
Из рода вычеркнут. Закрыты к свету дверцы.
3.
Зовет с собою сына Авраам
И тащит его, бедного, на гору,
И вяжет по рукам и по ногам,
И нож подносит к розовому горлу.
Так перепутал жертвы патриарх,
Но остановлен ангелом за руку.
Вот агнец блеет, спутался в кустах,
Другого и потом пошлют на муку.
4.
Другой не нужен. Разве я другой?
Что жертвовать возможно для чужого?
Я тот же самый, самый дорогой.
С любовью понесу тот крест тяжелый.
С любовью. Ну, а если не любим,
И дым как встарь не тянется на небо?
И я теряюсь облачком любым…
Туманом пал, и «слезы вместо хлеба» /2/
5.
Так говорил Пророк и Царь Давид,
Он был велик, но с чувством жил не в мире.
Его алтарь на небесах кадит,
Пред ним певец играет на псалтыре.
Кадило слов: «Помилуй меня Боже,
И по велицей милости Твоей…» /3/
(Вирсавию помилуй, если можно,
Святой елей на волосы пролей.)
6.
Созвучий не составили персты, /4/
Псалтыри я не знал десятиструнной.
И от своей сердечной маяты
Роптал я на окраине подлунной.
И дерзкий ропот превращался в чад.
И падал вниз, горчил звездой Полыни.
Наутро пеплом стал цветущий сад,
И смерть несли иконы и святыни.
7.
Ягненка Исааку предпочли
И хворост с плеч, как крест сухой свалился.
Прообраз, искупления почин,
Я жертве неугодной удивился.
Да, неугоден богу этот мир,
Огню он предназначен от сложенья.
Овечкою пришел на жизни пир
Твой сын Превечный… предан на мученья.
8.
Он был Любовь и по нему печаль.
Она переполняет сердце ваше,
А на моем лице стоит печать…
Я страшен вам, да и намного старше.
И брата моего я старше был,
Пусть не Превечным, - первым в мире сыном.
В раю не жил, отец мне говорил,
Как ангел все подталкивал их в спины.
9.
«Тщетна надежда» … как моя любовь, /5/
«Иди один», иди один, «иначе»… /6/
На землю проще проливают кровь,
А я по Авелю, по первой крови плачу.
Когда последней капля упадет,
И чаша переполнится терпенья,
Тот, кто отверг, за мною вновь придет,
Душа жива, и жаждет искупленья.
¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬
1. Быт. 3. 15.
2. Пс. 41. 4.
3. Пс. 50. 1.
4. Пс. 151.
5. Иов. 41. 1.
6. 2 Пар. 25. 8.
Осия
"И сказал Господь Осии: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда; ибо сильно блудодействует земля сия, отступив от Господа" (Ос. 1:2)
Осии велел Всевышний
Взять блудницу себе в жёны,
С удивлением читаем
Книгу Библии – «Пророки».
Выпадет судьба такая –
Полюбить одну из женщин,
А она, тебя оставив,
Отворит свои колчаны
И стрелы ждет оперенной,
А они уж наготове
с изощренной тетивы
Свищут, искры высекая,
Ненадолго возвращалась,
Вот уж праздник был тогда-то,
Но опять её манила
Та неверная стихия,
Страсти бешеная сила
Разлучающая в мире
Двух сердец святой союз.
Словно Яхве сам оставил,
И повержен, и безгласен,
Богоизбранный пророк.
Поцелуи благодати
Отлетели воробьями
Зачирикали на воле,
Сколько б ни было красавиц,
Как бы руки не манили,
Прикоснуться не давно к ним,
Колдовством их насладиться,
Дважды полюбить не в силах,
Лишь один Господь – Всевышний,
Лишь единожды родиться
О единственной мечтая.
Лития протоиерею Александру Меню,
у его гроба
(отрывочек)
Аминь.
Убит Александр Мень.
Преподобный Серафим Саровский,
Береги нас от напасти бесовской.
Береги, сохрани – не царь пушкою,
А греми сторожевой колотушкою.
Чтобы совесть совсем не замучила,
К Богу в Рай, - самого лучшего.
На лице его три отметины.
Удар в бровь и нос.
В затылок - был его смертию.
(До небес дорос.)
Господи, помилуй,
Господи, прости,
Обыди крестной силой,
На небо упаси.
Шел утром по тропинке.
У твоих ног
Я хотел бы качаться былинкой.
От кровавой росы продрог.
Так уже было и так будет.
Царь, Вседержитель, Господь и Бог!
Получай еще одну голову на блюде.
За каждое слово –
Молоток
В висок.
За каждую книгу –
Топором по голове,
Меси нас как глину.
И вылепи поновей.
Все вопросы изучены.
Наставленья получены.
Чтобы совесть не мучила:
В небо самого лучшего.
Звали его
А. Мень.
Имя ему
А-минь.
11 Сентября 1990 г
(Напечатано в «Литературных новостях» тогда же)
Стихи к Пресвятой Богородице
(«Собор Пресвятой Богородицы» 8 января)
Матушка Божия,
Путеводительница,
скорби умножились,
держат пленицами.
Ты, собиравшая
Кровь Боготочную
Сына, страдавшего
в истину Отчую,
призри и ныне
на наше несчастие,
дай во святыне
Бога причастие.
Матушка небесная,
«Погибших взыскание»,
невеста неневестная,
мудрых претыкание,
прими нас, как странников,
покрой омофором,
ты и для изгнанников
надежда, опора.
Буйных отишие,
бедных пристанище,
внемли, услыши нас
В наших ристалищах.
Честная, несравненная,
С небесными чинами,
Избавь от душетленного,
От мерзких начинаний.
Сердец злых умягчение,
Всех скорбящих Мати,
светлое селение
Божьей благодати.
Евы оправдание,
сокрушенье змия,
с Господом свидание
пропасти земныя.
Надежда ненадеянных,
прибежище просящих,
тростинка при падениях,
беседа предстоящих.
Кто Тебя не воспоет,
пресвятая Дево?
Славлю царствие Твое
Хоть и не умело.
Не блистала на пирах
Утренней звездою
а повергла змия в прах
кротостью святою.
Не на конкурс красоты
Вышла королевой,
Стала Божьей Матью ты
И осталась Девой.
Знаю, где тебя искать.
Нет, не на экране,
Там, где льется благодать,
В православном храме.
Кто Тебя не воспоет
Царство Приснодевы?
То, что было и грядет
В оправданье Евы.
И теперь, в конце веков,
песнь тебе слагая,
Не нашел я новых слов,
лишь перелагаю.
Чужды греческий, латынь
Нет ученью меры.
Но не чужд твоих святынь
И начатков веры.
Невеста неневестная,
Поле неоранное,
Лелеющая девственность
В росе ты утро раннее
И Тихое селение,
Что скрылось за холмом,
Земли святой спасение
Незримая умом.
«Сумельская», «Тотемская»
«Смоленская», «Казанская»,
«Минская», «Козельская»,
«Тервинская», «Грузинская»,
«Тамбовская», «Тумбовская»,
«Иерусалимская».
«Тиносская», «Трубчевская»,
«Яскинская», «Тербинская»,
«Смирнская», «Флоренская»,
«Римская», «Корсунская»,
«Феодоровская».
«Устюжская», «Хахульская»,
«ЗнамЕнье», «Старорусская»,
«Почаевская», «Толгоская»,
«Цикланская», «Мирожская»,
«Игоревская».
Как взбранный воевода
Веди к победе путь.
И со своим народом
святой иконой будь.
Гонимая, хулимая.
Как древле – купина
Горишь неопалимая.
Небесная страна.
О, «Мати слёз», «Всепетая»,
Стань родиною нам.
Не как ветхозаветная,
А добрая к сынам.
Земля обетованная,
«Успение», «Державная»,
«Грешников споручица»,
Спаси нас,
«Троеручица»,
«Призри на смирение»
«Отрада, Утешение»,
«Покров», «Скоропослушница»
«Спорительница хлебов».
«Благодатное небо».
Воскресенье
«Был я в Духе в день воскресный..."
Начинается так славно
Откровенье Иоанна.
День воскресный –
день чудесный!
Начинал его я песней:
"Господи, Царю Небесный,
В душу истиной вселись
И от скверны меня очисть.
Прииди, Податель Жизни.
Ты - Сокровище Благих
Укроти мой нрав капризный
Глубиной исполни стих."
А теперь к какой-то Дине
Обращаюсь в этот день
Господи, прости, помилуй,
Чушь несу и дребедень.
Слышу я от Иоанна
Обличительный укор
И летит песнь покаянна
В небеса стремлю я взор…
(Откр.1.10 )
Водосвятие
В них лежаше множество болящих, слепых, хромых, сухих, чающих движения воды…
Иоанн 5.3.
На вёсла сажусь, и катаюсь на лодке,
Во всём доверяясь волне,
Под днищем проходит
Крутою молодкой,
Волнует печёнку во мне.
К ней прыгнуть с размаха, чтоб вспенились брызги,
И синюю юбку ей взбить.
Там белое кружево, солнце и визги,
И жутко глаза приоткрыть.
Но там, где я в детстве нырял и катался,
Давно не струится вода,
А я в тех кувшинках навеки остался,
И мама всё ждет у пруда.
На дамбе стоит и рукою мне машет:
- Куда? Возвращайся назад!
- Нет, я не замёрз, глубина мне не страшна,
Всё дальше нас гонит азарт.
Наверно, напрасно я рвал те кувшинки,
За лилией гнался одной,
Теперь ни цветов, и воды ни росинки, -
Мазут, да химический гной,
Наверное, напрасно я маму не слушал,
Капризы себе позволял,
Потом отменили и Бога, и душу,
А я дурака всё валял.
Ушла и река в водовод, на чужбину,
И мокрый не тянется след.
Живет ли под ГРЭС, или дрочит турбину,
Всё влаги в глазах моих нет.
Чем может помочь персональный компьютер,
Когда упразднен и Псалтырь,
И жаждет Христос, как всегда, бесприютный,
Подносят ему – нашатырь.
Но помню я речку и верую в чудо,
И чаю движенья воды,
Когда к опустевшим деревням глас будет:
- Восстань, укрепись, и ходи!
Воспоминание о коммуналке
Я помню – зажигалась керосинка…
(Не помню только точно, для чего)
К утру, соседка делалась блондинкой,
мать друга и кумира моего.
Наш дом солиден был пятиэтажный,
но отключались электричество и газ,
и вот коптил тот огонёчек важный,
под колпаком мигал стеклянный глаз.
Ещё я помню, был блестящий примус,
В него качался поршнем керосин.
На кухне жизнь кипела и хвалилась,
Чем был богат соседний магазин.
Учились. Ссорились, но детям были рады,
На кухне познавал я суть скорей,
Скажу, что книги, манускрипты и доклады
С тех пор меня не сделали мудрей.
Каширин Юра, друг мой и сосед,
И ростом отличался он и силой,
От юности на выдумки был сед
И в играх неизменный заводила.
Я помню, что на кухне жил сам Бог,
Селедкой щедр, рассыпчатой картошкой,
Он чем-то сладким оказаться мог,
Иль замурлыкать вдруг приблудной кошкой.
А в длинном коридоре жил сам черт.
(На деле же простой футляр для щётки).
Та двойственность его была не в счет,
Он для меня был настоящим чертом.
Он жил у отопительной трубы,
Его щетина пахла гуталином,
Я мимо проходил не без борьбы.
Ничтожество казалось исполином.
Портрет светотени
выставка фотографа Саши ГУСЕВА
Лишь воздух, да тени на стенах
Прорехи ушедшего дня.
Протесты слинявшей пастели:
«Запомни. запомни меня!»
Пусть я ненадежный и зыбкий,
Рехнувшийся света пророк.
В лохмотьях, в заплатах улыбки,
В пыли распростертых дорог.
За вами иду незаметно,
Все мимо. все мимо пройдет,
Прошедшим останется летом,
В ходячий войдет анекдот.
Из листьев обрушится пена,
Я падаю к вашим ногам,
И бешено лезу на стены
И дыбом встаю к небесам.
Я в рамку попал по ошибке,
От света бежал я стремглав,
Качался в младенческой зыбке,
От зноя в осадок отпав.
Но щелкает Саша затвором
И я омрачил серебро.
Застукан пред самым забором,
Пронзенный лучом под ребро.
Обрушатся сфинксы и стены,
Деревья сгниют на корню,
Останутся только лишь тени,
Которые я и люблю.
Останется жалкий – фотограф,
Он тени бездумно ловил,
Не зная, что это автограф
В воде отписавшихся вил.
И тень от луны, и от солнца
Падет, как упал Вавилон,
Что высится, все распадется,
Останется тени поклон!
8 декабря 2000
К источнику св. Пантелеимона
Кузнечик прыгнул ей на спину,
он был зеленый как Антон,
мы 5 часов месили глину
и вверх карабкались на склон.
Был труден путь, и мы молились,
трепал нас ветер, дождь мочил,
а мы ползли, а мы влачились
по глине, выбившись из сил.
Спускались, прыгали как козы,
встречались дикие сады,
и роща спелых абрикосов
дарила нам свои плоды.
Источник горною водою
Пантелеимон что открыл,
журчал прохладною струёю
и благодатно нас поил.
Мы отдохнули и взбодрились,
и глину отскребли от ног,
и снова в дольний путь пустились,
путь выбирая средь дорог.
17 июля 2003
Коктебель в непогоду
Угольки догорают в камине,
ходит дождь за окном ходуном,
электричества нет и в помине,
словно в веке совсем мы ином.
О серебряном веке беседа,
о терроре, о реках крови:
результат теософского бреда,
достижений свободной любви.
За столом был как будто Волошин,
пригубил из бокала вина,
он явился из тени, не прошен,
заклубился у самого дна.
За окном ветер снова восточный.
злыми ордами тучи бегут,
снова голос вещает полночный
и его предсказанья не лгут.
Телебашня горит, тонут лодки
и взрываются в крошку дома…
Это что, люди гибнут от водки,
от безумья большого ума.
И за кем же осталась победа?
Не рассыпится ль снова всё в прах?
Среди старого, нового бреда
улыбнётся ли нам Таиах?
31 августа 2000
Заговенье на пост
Татьяне Калиничевой
Дождались, кончен мясоед,
последний день настал – Филиппа!
Так наедимся напослед,
от пуза, так же и до сыта.
За пироги берёмся рьяно
и будем пировать всю ночь,
нас собирает вновь Татьяна,
и мы тоску погоним прочь.
Погоним аж до самых святок,
а там и дальше поддадим,
на «масляну» дожмём остаток,
унынье мы развеем в дым.
Займёмся настоящим делом,
и соберемся на святой.
Седмицы Красной чаем смело
с её закускою крутой.
Нет, не дадим мы передышки
и будем скуку дальше гнать,
пока ей не наступит крышка,
пока нам будет чем жевать.
В Интернете
Средь ламеров, в чате, случайно,
Во флуде мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Лишь ники печально глядели
И голос в мессагах звучал,
Как Lира, как отзвук свирели
Он явно мне чудиться стал.
В часы одинокие ночи
Даю себя в сеть я вовлечь
И вижу печальные очи,
И слышу весёлую речь;
И вновь о тебе я мечтаю,
И пинг свой малиновый шлю,
Линкуюсь, но сети лагают
И смайлы твои не ловлю!
Eczorcist & Lucifer
Экзорцис и Люцифер
встретились в привате,
из подземных вышел сфер
бездны обитатель.
- Вон изыди, - сатана
Экзорцис воскликнул,
виртуальная страна
не подпишет скрипта!
- Ухожу, - ответил бес,
лишь зубами скрипнул
в сети я случайно влез
зря меня ты кикнул,
модератор серверов,
власть твоя ничтожна,
в само сердце юзеров
мне войти не сложно!
Чудотворные стихи
(три рассказа)
Ответ Библии
И вот еще один пример, как отвечает Сам Бог через Библию.
Один поэт, увидев по телевизору глаза Кашпировского, устремленные на него, был так возмущен этим наглым взглядом, который, казалось, пронзил всю страну своими колдовскими, бесовскими чарами, что он стал бороться с ним.
• Если изображение имеет воздействие, значит, оно должно иметь обратное воздействие, - думал он. - Даже если это идёт в записи, Кашпировский должен почувствовать мой взгляд. Ведь его взгляд действует даже на тех, кто не смотрит телевизор! Настолько сильно это влияние, настолько оно усиливается массой людей.
И этот поэт стал смотреть в глаза Кашпировского, желая ему немедленно моргнуть, запрыгать, закричать, войти в транс, как это происходило со многими его «пациентами». Как еще можно было спасти страну от гибели, от страшного вреда, которые причиняли эти глаза? Ведь каждый телесеанс бесы безраздельно властвовали над людьми. Поэт читал псалтырь, все долгие минуты сеансов, каждый день, читал псалтырь. Кашпировский говорил свои заклинания, поэт перебивал их святыми словами псалмопевца. Но ничего не помогало. Сеансы не прекращались. Тогда произошло следующее. Во время очередного сеанса он открыл Библию, посмотрел в глаза Кашпировскому и потом прочитал ответ Библии на свой вопрос.
Какой же он получил ответ? Вот он.
19 ноября 1989 года, после телевизионного сеанса А.М. Кашпировского, Библия открылась на этой странице:
«И отвечал Господь Иову из бури и сказал: Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его? ... Кто же устоит перед Моим лицем?»
(Иов. 40.1, 41.1)
И сразу родилось стихотворение. Собственно, это моё стихотворение. Я его написал.
Экстрасенс
Отца отвергали, а Сына
Отправили на небеса.
Левиафанова сила
Творит на земле «чудеса».
Предали забвению имя,
Но ты и для них воскресал,
Не жаждал разделаться с ними,
А малый остаток спасал.
Стреляли в подвалах монахов,
Вершились без «дела» суды.
Свинец заметает с размахом
Свидетелей Божьих следы.
Потом чтобы рев стадионов
Приветствовал гибель свою
И разум заснул миллионов,
Согревших у сердца змею.
Господь мой, спаси мою душу,
Измучь, умертви мою плоть,
Я чёрные чары разрушу
Дай взгляд мне его побороть.
И взял я Заветную Книгу,
И в ней прочитал твой ответ
Не дал меня рабскому игу,
И твой озарил меня свет.
Чтение стихотворения на расстоянии
В 1976 году с поэтом и психиатром Михаилом Ярмушем произошёл такой случай. В свой отпуск он поехал в пустыньку к отцу Тавриону Батозскому (1898 - 1978) под Елгаву. Ночью в поезде ему на память пришла Оптина пустынь с её удивительными старцами, отец Таврион был одним из таких, древних старцев. И Михаил сочинил стихотворение о своём обращении к Богу, о своём покаянии, утром он уже стоял на службе. Отец Таврион в проповеди, после литургии, неожиданно заговорил об Оптиной пустыни и прямо с амвона прочитал только что рожденное поэтом стихотворение, которое ещё не было даже толком записано. Такой это был старец! Ему всё помыслы людей были открыты.
Вот это стихотворение. Оно и до сих пор нигде не опубликовано
Улетай тоска моя
На исходе дня.
Теплотой раскаянья
Охвати меня.
Тучка кротким локоном
В небо завилась.
До земли далёко нам
Во утешный час.
Рубчиком рубиновым
Рубикон застрех.
Райскими вершинами
Отметает грех.
На траве смарагдовой
Срубом злато-ал,
Нас колодчик радовал,
Воду раздавал.
Постою, подумаю
Я на том лугу,
Знаешь ты печаль мою
Муку и тугу.
Не приду к отчаянью,
Помыслы - в просев...
Знаешь ты печаль мою,
Всё и вся про всех.
Дыхание смерти
На пороге нового тысячелетия мало кто думал о смерти, все почему-то думали о жизни, о том, что будет дальше. А дальше для кого-то была смерть. И первой среди наших друзей в третье тысячелетие ушла Нина.
Эпитафия
Нине Николаевне Редько (1951 - 2000)
Господь, даруй покой в святых селеньях Нине!
Мы иногда встречаем счастье, как беду.
В путь всей земли она идет отныне,
Честна кончина и в 2000-м году.
Привычно оставаться в этой жизни,
И горько к лучшей жизни провожать,
И с чувством превосходства править тризны,
Честнее будет всё же умирать.
Когда б поджилки не тряслись от страха,
Костлявой заглянул бы я в лицо,
И душу бы легко оттряс от праха,
И проводил бы Нину
на крыльцо.
26 сент. 2000 г.
Стихотворение было написано во время похорон, прочитано на поминках. Поразительную проповедь сказал священник, который оказался её духовником. Он руководил её жизнью и проводил в последний путь. Как хорошо иметь таких духовников. Он говорил, что Нина с интересом и страхом постигала новое состояние, новое отношение к жизни, которое открывается на пороге смерти. Такого я еще никогда не слышал, чтобы умирать с интересом, открывая для себя новую жизнь, какая должна быть вера, какая высокая настроенность души. Оказывается, самая интересная жизнь начинается на пороге смерти, а совсем не в Крыму на отдыхе, и не в детском пионерлагере. Как покойно, даже радостно делается на душе, когда видишь конец жизни, и всю целиком жизнь церковного человека. И эти похороны были неким откровением. Все присутствующие были не подавлены, а умилены, удивлены. Неожиданно возникшая торжественность процедуры, поражала всех.
У Нины была онкология. Она не знала, какая у неё болезнь и взяла у духовника благословение не обращаться к врачам. Но потом, пришлось обратиться. Два года она болела, перенесла несколько операций. За два года она превратилась в увядшую старуху. Но вот чудо, болей она не ощущала. Болезнь проходила без болей. Этому поражались все, особенно, конечно, врачи, поразителен был и оптимизм Нины. Она совсем не падала духом, даже не унывала.
Когда я прочитал это стихотворение, то мне сказали, что я переборщил, и к смерти надо бы относиться более уважительно. Я сам это понимал. Но всё равно записал и прочитал, пришедшие на ум строки. Хотя конечно, был не уверен, что так запросто могу заглянуть в лицо смерти, и не запаникую. И есть ли там какое-то крыльцо, куда можно выйти. Вернее, знал, что обязательно струшу. Но тогда бравада брала своё.
Прошло немного времени, я стоял в храме Скоропослушницы на всенощной. Началось величание Пресвятой Богородицы, священник вышел из алтаря и стал кадить храм. Мы, уплотнившись, уступили ему дорогу. И вот священник, покадив иконы, стал кадить и нас. Большой клуб ладана окутал мою голову, и только я стал вдыхать этот воздух, как впереди стоящая женщина неожиданно обернулась. Предо мной предстало лицо смерти. Это не был голый череп. Нет, то была именно Смерть – костлявая. Желтая, пергаментная кожа, натянутая на череп, седые патлы волос. Не помню, держала она свою косу в руках, или нет, разглядывать было некогда. Она оскалила на меня свои страшные желтые зубы, приблизила ко мне лицо и дохнула на меня из оскаленного рта. Моё дыхание моментально сперло от зловония. Я отвернулся, схватившись за горло. Священник прошел, все заняли свои места. Я хотел было бежать из храма, кричать, но взял себя в руки, хотя нормально дышать долго не мог.
В ужасе я стал икать глазами лицо той женщины, но она уже повернулась, и я видел только платочек. Никто ничего не заметил. Служба продолжалась. Я и сзади узнал эту женщину. Это была юродивая, которая всегда вела себя в храме эксцентрично, иногда она читала мысли людей, и говорила им. Иногда говорила о том, что у них дома. Иногда она со значением посматривала и на меня, как бы намекая, что все и обо мне знает. Я всегда улыбался в ответ, воздевал вверх руки и произносил немыми губами: «Господи, помилуй». Эту женщину в храме не любили. По всей видимости, она делала и то, что нарушало порядок. Правда я таких случаев не помню. Приставала она к людям уже на выходе. Появилась она в нашем храме неожиданно, и ходила недолго. Так же неожиданно исчезла и навсегда.
Я тут же вспомнил свое необдуманное стихотворение. Да, вот и "заглянул костлявой в лицо", но, чтобы без страха отрясти душу от праха, я ещё не созрел. Господь пощадил меня на этот раз за мою наглость. Смерть явилась мне в облаке Его благодати, в ароматном облаке ладана, который и смягчил это видение смерти. Перенёс бы я его иначе? Никто из смертных не переживал этой встречи. «Мы смерти смотрели в лицо» - всего лишь стихи. Ладан это и есть символ благодати Божией, которая распределяется, так же, как это курение, всем предстоящим в храме. Господь не оставил меня. Без Господа я этот взгляд, этот смрад выдержать бы не смог. А встретиться нам ещё предстоит. Не надо торопить время, всему свой черед.