Воздух для веры

Александр Ильинский
Воздух для веры
Избранные проповеди и стихотворения






















ПРОПОВЕДИ
НА КРУГЛЫЙ ГОД


НАВСТРЕЧУ
РОЖДЕСТВУ ХРИСТОВУ
У огромного числа людей по всему миру Рождество Христово прочно ассоциируется с душистым запахом ели и свечами, подарками и тихой семейной радостью. Рождество — средоточие радости, день, который для христиан символизирует самое дорогое и светлое. Бог оказывается не далеким наблюдателем, не безликим деспотом, а Кем-то очень-очень близким. Он приходит в мир и становится таким же человеком, как каждый из нас — чтобы быть всегда рядом и разделить с каждым немощи, боль и печали жизни.
Удивительно, но этот праздник в том виде, как христиане его привыкли видеть, установился довольно поздно. Во времена ранней Церкви события Рождества вспоминались в вечер Богоявления — 6 января (18 января по Новому стилю). Первые упоминания о появлении Рождества Христова как отдельного праздника относятся лишь к середине IV века. Дело в том, что у языческого мира был праздник, очень похожий на сегодняшний Новый год, с разгульным весельем, пьянством и обильными трапезами. 25 декабря вся языческая Римская империя чествовала День Рождения Непобедимого Солнца — тогда на этот день приходилось зимнее солнцестояние. И наши предки-христиане столкнулись ровно с тем, с чем мы, православные христиане сегодняшние, имеем дело каждый Рождественский пост: в дни сугубой молитвенной подготовки к празднику Явления в мир Господа Иисуса Христа врывалось языческое веселье, не совместимое с тишиной вдумчивой молитвы. И они поступили мудро, противопоставив языческому разгулу — свет и радость, посвященные Рождеству. Праздничные дни остались, но они наполнились новым содержанием, светом рождения Солнца Правды — Христа, теплом и подлинно христианской радостью.
Богослужение Рождества поражает глубиной и торжественностью. Церковь вводит верующих в этот праздник как бы постепенно. Начиная со дня Введения во Храм, в храмах звучат ирмосы Рождественского канона. «Христос рождается — славите! — поет Церковь, — Христос с Небес — срящите (встречайте)!». В дни памяти святого апостола Андрея и святителя Николая Чудотворца поются стихи, объявляющие о грядущем рождении Господа: «Вертепе — благоукрасися, ибо Агница грядет во чреве носящи Христа! Ясли — подымите разрешившаго Словом от безсловесия нас, земнородных! Волсви — от Персиды злато, ливан и смирну Царю принесите!»
В канун Рождества служатся Царские часы и Литургия Василия Великого, соединенная с вечерней. На этих службах читаются три главных пророчества о грядущем Мессии. Каждое из них обращено к сердцу молящихся.
Первое пророчество о том, что имя рожденного Младенца будет особым: Еммануил. В переводе на русский это имя звучит очень близко для христианского сознания. Еммануил — это «С нами Бог»! Что бы ни было в человеческой жизни, сколько бы каждый из нас ни терпел поражений, боли и разочарований, если с нами Бог — все эти поражения становятся победой, боль — радостью, а разочарование — ступенями лестницы, ведущей на Небо. Всенощная праздника начинается именно с этого торжественного исповедания Церкви: «С нами Бог! Разумейте, народы! Ибо Младенец родился нам; Сын дался нам; Чудный Советник, Бог крепкий, Отец Будущего века! С нами Бог!»
Второе пророчество говорит о том, что Избавитель придет не в громе и молнии, как рисовалось Богоявление древним евреям, а тихо и незаметно. Он «трости надломленной не переломит» и льна, который уже тлеет — не потушит. Это образ Бога кроткого, Бога, Который пришел «не губить, а спасать души человеческие». Кто-то из мудрецов древности сказал, что Бог произносит Свое Слово в молчании. И хотя жизнь вокруг шумит, гудит и трещит; хотя нас оглушает рев и ненависть, нетерпимость и пошлость, у каждого христианина есть эта Тайна Тишины, в которой живет Бог. Надо только вслушаться и позволить Богу во святая святых храма души произнести Свое Слово. И это Слово изменит не только тайники человеческой души, но и всех тех, кто находятся рядом. Даже больше — всю материю, окружающую человечество. И результатом этого тихого вхождения Бога в мир, того, что Бог стал Богочеловеком — станет преображение и возвращение к Добру всей материи. Об этом финале истории пророчествует третий из отрывков Исаии: «Лев ляжет рядом с ягненком». Как говорит евангелист Иоанн: «Бог будет всем и во всем».
В мировом, вселенском и космическом масштабе — это только впереди. Но зерно будущего преображения мира — оно уже здесь и сейчас, на расстоянии нескольких шагов до Исповеди и Причастия, где каждый может его реально ощутить. Для этого рождается Христос, для этого Своею Плотью и Кровью Он входит в любого, кто пожелает принять Его всем сердцем, всем разумением и всей силой и жаждой веры. Скоро, очень скоро твой и мой праздник — праздник всех людей. Потому, что именно ради тебя и меня, «нас бо ради» и «нашего ради спасения» «родися Отроча Младо — Превечный Бог». И этой Тайны, этой Радости и этого Упования никто у нас не отнимет.
С наступающим Рождеством Христовым!



ГЛАВНЫЙ ВОПРОС РОЖДЕСТВА
О Рождестве Христовом написано тысячи и тысячи книг. Ученые, мистики и художники тщетно бьются над загадкой события, перевернувшего мир 2000 лет назад. Но главное остается не в научных трактатах. Главное даже не то, как душа человеческая откликается на историю Рождества хрупкого Младенца в далекой Палестине, нет. Главное — в отношении человека к Основателю христианства. И то, как это отношение меняет человеческую жизнь здесь и сейчас, сегодня. Об этом (и не только) и пойдет речь в моем рассказе.


Далекая провинция

Весной 64 года до нашей эры, вмешавшись в спор местных царьков, римляне, под предлогом установления мира и порядка, присоединили к своей империи Палестину. Эта земля издревле была ключом всего Ближнего Востока. Сюда сходились торговые пути из Египта, Греции, Месопотамии и Индии. Палестина была удобным плацдармом для удара по главным конкурентам римлян в Азии — персам.
Основное, что удивило римлян, была вера местных жителей. Римские историки с удивлением писали, что иудеи почитают только Одного Бога. Местным жителям был абсолютно чужд религиозный синкретизм, они категорически отказывались почитать многочисленных богов Олимпа, а что важнее — божественного императора. Ты мог верить во что угодно и в кого угодно, но раз в год был обязан почтить прилюдно статую божественного императора щепоткой ладана. Это было что-то вроде ежегодной присяги на лояльность государству.
Идея о Единой Первопричине бытия была достоянием лучших из античных философов. А тут римляне столкнулись с целым народом, который эту идею исповедовал. Обладание Палестиной было настолько нужно империи, что римская власть не решилась что-либо менять в религиозной жизни народа. Даже «щепотку ладана» оставила «на потом»! Землю Иудеи разделили на несколько областей, над которыми поставили номинальных правителей из местных семей. Реальная власть и общее управление новой провинцией было передано прокураторам — генералам, которые, опираясь на воинскую силу, контролировали политический процесс. Прокураторы, в свою очередь, подчинялись префектам Малой Азии —полномочным представителям императора. К 4 году до нашей эры римляне настолько укрепились в Палестине, что решились ввести подушный налог. Для уточнения количества жителей провинции было решено провести ценз — перепись населения.


Мир в ожидании перемен

К этому времени римляне очутились в состоянии острого духовного кризиса. Старые верования и мифы вызывали у образованных людей откровенную насмешку. Религия превратилась в гражданский институт, внешняя лояльность к которому приравнивалась к патриотизму.
Был воскрешен материализм Эпикура и Демокрита, который рассматривал Вселенную как случайное сочленение мельчайших частиц, обреченное на распад и уничтожение. «Осень мира» — так назвал поэт Лукреций надвигавщуюся катастрофу в своей поэме «О причине вещей». Раз все катится под откос, то вывод римляне сделали своеобразный: «бери от жизни все!». Пиры сменялись сексуальными оргиями, разводы и самоубийства стали нормой общественной жизни.
Но не все были готовы принять собственную жизнь как абсолютную бессмыслицу. Римляне попытались заполнить духовный вакуум импортом чужих религиозных культов. Египетская Исида и персидский бог Митра, фригийская Кибела и греческие мистерии — все это обильно приправлялось магией, ворожбой и астрологией. Оккультные увлечения захватили все слои общества. Над Римом звучали серебряные колокола буддийских ступ, хриплые трубы звали в храмы персидских огнепоклонников. Стоики, киники и эпикурейцы предлагали разные способы утоления человеческой религиозной жажды. Философы пытались добраться до Первопричины бытия, иудейские общины молились Единому Богу, даосисты изрекали парадоксы о непостижимом Дао. А за воротами Вечного Города грозная поступь железных римских легионов заставляла содрогаться землю.
В этом хаосе мистицизма и поверхностной религиозности то там, то здесь вспыхивала надежда, что появится, наконец, тот, кто выведет человеческую мысль из лабиринта. Индуисты ждали очередного воплощения бога Вишну, буддисты — Будду Майтрейю, поэт Вергилий писал о Младенце, который откроет новую Сатурнову Эру, а иудеи чаяли Мессию, которого на греческий лад в Риме называли Христом. Шепотом передавались предсказания легендарных сивилл о человеке, способным уничтожить империю. Тацит пишет о таинственном Избавителе, которого ждут народы Востока в Иерусалиме. Кто-то представлял его в виде грозного завоевателя, каким был Александр Македонский. Другие — в виде вдохновенного религиозного реформатора. Третьи — как великого мага и чудотворца. Но все сходились в одном: рождение такого властителя не может пройти незаметно. «Муж силы» должен родиться в блеске золота и быть с первого дня облачен в багряные царские одежды. «Как солнце восходит на востоке и бывает видно до запада, — говорили древние, — таким будет явление этого человека».


Рождество, которое не заметили

Тем временем в далекой Палестине шла перепись населения. В двадцатый год правления римского императора Августа каждая иудейская семья была обязана прийти на землю предков, чтобы там встать на учет «налоговых органов». По всей Палестине потянулись караваны путешественников.
Вифлеем можно считать пригородом Иерусалима. Издревле здесь находились государственные запасы хлеба на случай военных действий. Отсюда и название городка. Вифлеем переводится как «Дом хлеба». Этот населенный пункт был родиной царя Давида. Сам царь давно стал легендой, а большинство его многочисленных потомков обеднели до состояния простых ремесленников и крестьян.
Именно туда прибывают двое неприметных путников. Мужчина по имени Иосиф ведет на поводе ослика. Ослик застелен ковром, а на ковре сидит Женщина на последнем месяце беременности. Ее имя прогремит в веках — Мария. Но пока до этого далеко. Городок переполнен людьми, которые пришли на перепись. Заняты не только гостиницы, но и частные дома. Поэтому путникам с трудом удается устроиться в вертепе — сезонном загоне для скота. Здесь, под шум ночного дождя, среди фырканья сонной домашней скотины, при тусклом свете простой свечи совершится то, о чем грезили поколения людей — рождение «мужа Силы»: Рождество Христово.


Главный вопрос Рождества

Почему до сих пор человеческую душу так волнует сказание евангелистов о Младенце, Который родился не в царском дворце, а под убогой крышей хлева? Нет, дело здесь не в запахе ели и тихо падающем снеге за окном, которые ассоциируются с детством. Сейчас их больше соотносят с праздником Нового года, чем с Рождеством Христовым. Просто вдруг оказывается, что миру насилия, грохоту бесчисленных железных легионов и танковых армад, миру ненависти и самодовольной сытости может бросить вызов не другая равная сила, а слабый беззащитный Ребенок. Бог произносит Свое слово не в громе и молнии, а в молчании. Это молчание Вифлеемской ночи, пропахшей сыростью меловых холмов и ароматом луговых трав. Это тайна человеческой свободы и выбора.
Как тогда — в переполненном городке, Христос приходит к каждому. И как часто человек отводит Ему место не под крышей дома, а в лучшем случае — на задворках жизни. К скольким душам и теперь стучится Христос, но они испуганно затворяют свои двери? Способен ли ты разделить с другим человеком его тревоги, поступиться своим устоявшимся мирком и уютом? Можешь ли ты принять мужество веры и сомнение надежды? Любовь для тебя — просто слово или призыв к действию?
Посмотри: другие, напротив, только услышав о Христе, спешат Ему навстречу, словно те пастухи, которые ночевали в окрестностях Вифлеема. Не всякому за суетой и житейским шумом дано услышать пение Ангелов. А они — услышали!
Как важно бывает человеку оторвать взгляд от земли, чтобы взглянуть на Небо! Кто знает, может быть там он вдруг увидит Звезду — ту самую, которая привела волхвов из далекой Персии ко Спасителю мира? Путь человеческого разума тернист и долог, как путь волхвов-звездочетов. Но если человек честен и идет за знанием искренно, этот путь обязательно приведет его к Создателю всего сущего — к Богу. А через Него — к Богомладенцу Христу.
Наконец, последний урок Рождества. Царь Ирод — представитель земной власти. Он вполне готов признать, что Христос — Мессия. Он вполне допускает существование Бога. Но и это не мешает исполнению его кровавых замыслов. Он защищает свою власть и свой эгоизм любым путем — даже через насилие и преступление. Сколько «царей-иродов» было после него в истории?
«Христос рождается — славите! Христос с Небес — встречайте!» — поется в церковном песнопении.
«Как Его встретишь ты? — словно задает вопрос евангельский рассказ о Рождестве Христовом. — Ты Его встретишь, как пастухи? Как волхвы или царь Ирод?».
Под перезвон рождественских колоколов пусть сегодня на этот вопрос каждый ответит сам.


ЗАКХЕЙ
(Лк. 19: 1–10)
Кажется, совсем недавно был праздник Крещения Господня, а до Великого поста еще целый месяц. Но именно сейчас с воскресного чтения о Закхее начинается то духовное паломничество, которое приведет православных христиан к самому светлому торжеству церковного года — дню Святой Пасхи.
Евангельское повествование Недели о Закхее останавливает наше внимание на вроде бы незначительном эпизоде. Низкорослый человечек и большой богач, начальник мытарей влез на дерево, чтобы увидеть Христа. Само по себе подобное поведение удивительно. Мытари — это не сборщики подати, не налоговые инспекторы, как мы их сейчас представляем. Напомню, что подушную подать в Иудее установили оккупационные римские власти. Предатели из числа своих местных богачей выкупали у римлян этот налог. А потом без всякой жалости выколачивали его из соплеменников — с большой прибылью. Одним из таких кровопийц и был Закхей. Его профессию можно назвать чем-то средним между банкиром и коллектором. В общем — богатый бандит, который не стеснялся в средствах для достижения выгоды. И вполне преуспел в деле обдирания сограждан, став начальником мытарей. Таких, как он, боялись и ненавидели.
В наши дни представить себе банкира, забравшегося на парковую решетку или мачту уличного освещения, сложно. Непостижимо это было и в далекое евангельское время. Но любопытство низкорослого Закхея пересилило чувство стыда. Словно мальчишка он балансировал на ветках и жадно ловил движения толпы. «Кто здесь Христос, — думал он, вглядываясь в лица, — где Он в этой толпе?». И вдруг он почувствовал взгляд. Нет, по-другому — среди уличного потока одни глаза словно магнит притянули его к себе. Закхей чуть не свалился с ветки. Снизу вверх на него глядел Человек, глядел неотрывно — в упор. Кажется, само время остановилось и ничего не осталось вокруг, кроме пронзительного блеска глаз Христа. И то, что Закхей в них увидел — мгновенно перевернуло его жизнь.
Покаяние всегда воспринималось и воспринимается как перемена образа мыслей, жизненных ориентиров и детальный пересмотр собственных поступков. Греческий аналог — слово «метанойя», дословно — «перемена ума». Подобный жизненный переворот сложен. Покаяние — подчас долгий и болезненный процесс. Он включает в себя раскаяние, борьбу с закоренелыми дурными привычками, воспитание души в противоположных греху добродетелях. Но люди сплошь и рядом забывают о той первой точке, с которой покаяние начинается. Для того чтобы увидеть грязь порока, ужаснуться глубине падения и осознать черноту собственной души, — нужно встретиться с чем-то невообразимо чистым, сверкающим и радостным. Вернее, не с чем-то, а Кем-то. А именно — встретить на дороге жизни Бога, увидеть Христа, заглянуть на самое Небо. Бог невообразимо прекрасен! Он сияет, словно восходящее солнце над морской гладью! Из душной и темной коробочки человек вдруг попадает в распахную Вселенную, которая сияет миллиардами разноцветных звезд! И человек поневоле поднимает взгляд от черноты, пыли и гнусности. Он физически отворачивается от тьмы греха, чтобы с распахнутыми глазами и бьющимся сердцем увидеть это солнечное сверкающее Чудо. Ему не надо ничего доказывать. Не надо его убеждать или приводить логические силлогизмы. Он видит! Видит сам! «Бог есть Свет, — повторяет вслед за евангелистом Иоанном человеческая душа, — Ты Свет, Господи! И нет в Тебе никакой тьмы!».
Опыт покаяния начинается не с раскаяния ума или самоугрызения души. Покаяние начинается со встречи с Богом лицом к Лицу. И потрясения всего человеческого существа — потрясения от того, насколько Бог Прекрасен и Совершенен. С опыта того, что Бог — не безликая вселенная, Он — Личность, Свет и Любовь. С того, что Он на тебя смотрит. Все остальное — лишь последствия этого опыта. Все остальное — то, каким человек увидит себя в истинном Свете, человеческое покаяние и добрые дела, — все это будет потом. Это потом Закхей скажет: «Половину своего имения раздам нищим. А тем, кого обидел — воздам вчетверо!». Главное то, что происходит в первый момент. Главное происходит тогда, когда человек вдруг глядит на Бога и перестает глядеть на грех.
Христианство — не теоретическое знание. Не мистическая практика, не свод магических ритуалов или духовных практик. Христианство — прежде всего встреча с Живым Христом.
Именно об этом и напоминает Церковь в первую подготовительную Неделю перед Великим постом — Неделю о Закхее. Да, как и в истории с этим бывшим бандитом встреча человека и Бога неслучайна. Нет случайностей в нашем мире. Ведь Бог никому не навязывается. Он идет навстречу лишь к тем, кто жаждет этой Встречи и не стыдится совершить тех глупостей, которые совершил на пути ко Христу мытарь Закхей. Что может быть нелепее банкира, сидящего на ветвях дерева? Вы не знаете? Я отвечу: только Бог, на этом древе Распятый. «Он, — как говорит апостол Павел, — для Иудеев соблазн, а для эллинов — безумие». Бог не боится быть нелепым. Его Красота — ослепляет нелепость и саму смерть. Человек рождается, чтобы умереть. А Бог умирает на Кресте, чтобы дать Жизнь. Чтобы каждый из нас, людей, во Христе и со Христом имел не только земную жизнь, но и Жизнь с избытком — в Его Воскресении. Эта жизнь начинается здесь и сейчас. Оторвись от своей суеты, человек! Посмотри в глаза Христу! Он ждет твоего взгляда!


СРЕТЕНИЕ
Сретение — значит «встреча». Раньше как говорили: «Вот, Сретение, праздник — зима с весной встречается». И на самом деле, в этом есть глубокий смысл. Сретение — не только встреча зимы и весны, но и старого — с новым, тёмных и долгих зимних вечеров — с ярким тёплым солнцем, предвестником лета. Ночью ещё холодно, но днём уже набирает силу весёлая капель с набухших сосульками крыш.
Для нас, христиан, это тоже дорого. Ведь солнечный свет, само наше светило — символ Христа: Солнца Правды. И объятая холодом и тьмой вселенная ждёт Его прихода с затаённой радостью. Ждёт наступления Лета Господня благоприятна.
Так же и весь Ветхий Завет, вся Ветхозаветная церковь ждала. Наступала полнота времён, что-то неуловимое носилось в воздухе. И не только мир Палестины, весь языческий мир чувствовал какую-то перемену, какой-то тектонический, глубинный сдвиг бытия. Ждали великих потрясений, ужасных бедствий, великого и грозного Царя. Ждали чего-то небывалого и немыслимого.
Но пришло ожидаемое так тихо, так незаметно, что мир не заметил уже происшедшей перемены. Мир, погружённый в свои великие грёзы, проспал ночь Рождества. Не мудрецы и властители гордого Рима или шумного Вавилона были свидетелями ликования Ангелов, а простые нищие пастухи, затерявшиеся среди окрестных холмов глухого провинциального Вифлеема. Новое пришло, но незаметно. Так же весна приходит к нам сегодня, не в буйной зелени и шумных грозах — а просто и обыденно среди дневной капели. Но мы уже чувствуем: скоро лето.
Не многие люди обладают обострённым восприятием действительности. Но такие люди среди нас есть сейчас. Были они и тогда. Легендарные волхвы, шедшие из далёкой Персиды в неизвестность. Старец Симеон и старица Анна, доживавшие свой век у стен ветхозаветного Иерусалимского Храма. Наверное, были ещё люди, имена которых не сохранила для нас история. Они тоже чувствовали тёплый ветер перемен, они тоже ждали. И дождались. Не проспали Новое. Для них Весна явилась в виде маленького беспомощного Младенца на руках Девы.
Так бывает и в нашей жизни. Огромные перемены приходят со случайной мимолётной встречей на улице или у знакомых. Лишь много позже мы вдруг понимаем, что встреча с этим человеком была поворотом нашей жизни; что для нас человек этот стал тем единственным или единственной, без которой мы не мыслим дальнейшего существования. И кто знает, сколько раз до этого мы видели лицо будущей жены или мужа среди сотен и тысяч других лиц? Видели — но не угадали, не почувствовали грядущего.
А старец Симеон, может быть, среди сотен других младенцев, принесённых в Иерусалимский Храм, увидел Одного Младенца — угадал и почувствовал. Он своим духовным взором узрел: вот оно, зима закончилась! Начинается Весна, грядёт Новое Время. Бог пришёл в мир! И он, старый человек, носитель, казалось бы, незыблемой традиции — благословил это Новое, пришедшее в мир. И, благословив, среди колонн и арок Храма тихо пошёл к себе домой.
Он уходил, словно растворяясь в темноте истории, становясь с каждым шагом всё меньше и меньше в перспективе бытия. И словно вместе с шелестом старческих шагов доносилось его: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром. Яко видели очи мои Спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех людей: Свет во откровение народов и славу людей Твоих, Израиля».
И чем тише становились его слова, тем больше, теплее и ярче становился свет Весны мира в широко распахнутых на этот мир глазах Младенца Христа и Его Матери. Свет, Который сияет с каждым днём всё ярче и ярче для каждого из нас. Свет, Который — веруем — не одолеет никакая тьма. Свет, Царствию Которого не будет конца!

МУЖЕСТВО ПРОЩЕНИЯ
Последний день перед Великим постом в быту назывался Прощеным воскресеньем. С утра в каждом русском храме звучат слова Христа: «Если вы не простите от сердца прегрешений друг другу, и Отец ваш Небесный не простит вам прегрешений ваших». Вечером же, в самый канун Поста, будет совершаться особое богослужение. В конце его христиане трогательно просят друг у друга прощения за зло, причиненное ими вольно или невольно. Это не удивительно. Ведь период Великого поста — время очищения и духовного возрождения перед праздником Пасхи. И начинать его древняя русская традиция требует — с чистой совестью.


Голос совести

В глубинах человеческого сознания живет особый голос. В трудные минуты жизни именно он подсказывает человеку, что хорошо, а что плохо. Этот голос можно попытаться заглушить бытовым шумом. Его заливают алкоголем или ослепляют блеском безудержных развлечений. Его пытаются заговаривать логическими умозаключениями. Но заставить его замолчать до конца невозможно. Этот голос называется — человеческой совестью. Именно там, в ее глубине, рождается щемящее чувство раскаяния за сделанное зло. А вместе с раскаянием жгучая жажда — быть прощеным.
Но прежде чем понять, зачем человеку прощение, следует уяснить, что такое обида. Она не просто чувство уязвленного самолюбия, и не только возмущение мыслящего существа на несправедливость. Обида — прежде всего внутреннее отторжение другого человека, его поступков и действий. Обида — замкнутость на себе, тот всплеск эгоизма, за которым — пустыня одиночества, ненависти и отчаяния. В этом смысле себялюбивая обида — полная противоположность любви, которая раскрыта в мир и непрестанно о себе забывает. В православном понимании и сам грех — не только добровольный бунт против Бога. «Ничего и никого не хочу знать, — говорит грех, — я и сам прекрасно проживу! Я сам себе бог!». Грех — это прежде всего отделение себя от Бога, Его любви и своих ближних.
Разум подсказывает человеку тысячи оправданий, что его обида и эгоизм — лишь защитная реакция на беспощадность окружающего мира. Но странный голос, беспощадный голос — где-то там, в глубине души, — шепчет другое. «Ты обижен на весь свет, — говорит совесть, — а потому ты, именно ты — виноват». И дело даже не в неизбежных бытовых ссорах, плохом пищеварении или раздражении. Совесть подсказывает душе, что корень зла находится не во внешних обстоятельствах жизни, нет. Зло как самолюбие и сосредоточенность только на самом себе оказывается частью моей собственной души и моего собственного существования. Именно живущее внутри души зло заставляет меня не относиться к другому человеку как к равному себе, а пытаться использовать его — лишь как орудие для достижения собственного комфорта или удовольствия. Совесть говорит о трагичности разделения мира на «мое» и «твое», где личная выгода, личное удовольствие и личная радость так часто достигаются за счет горя, боли и ущемления других людей. А потому человек остро ощущает, что — да, он виноват. Виноват в том зле вольном или невольном, которое его собственный эгоизм принес в этот мир.


Прощать и быть прощеным

Но одного внутреннего признания собственной неправоты — мало. Надо сделать шаг из-за крепостной стены собственного эгоизма и самолюбия. Шаг — навстречу другому человеку, навстречу опасности быть непонятым и осмеянным. Как сложно бывает переступить через обиду и горечь! Как сложно просить прощения! Как тяжело прощать! Как страшно открываться другому человеку! Но каждый христианин этот мужественный шаг делает. Он призван выходить из ограды эгоизма не только в день прощеного воскресенья, а всегда по жизни. Просто потому, что Православие — религия мужественных людей. Православие — схватка со злом, эгоизмом и самолюбием лицом к лицу, забралом к забралу. Православие — всегда риск быть непонятым, осмеянным и оплеванным. Православие — подражание Христу, Который, став Человеком, не побоялся непонимания, людской злобы, предательства и зависти, приняв смерть «за други своя». Православие — последнее рыцарство в мире, забывшем о рыцарской самоотверженности.
Вот он — поворот от вражды к любви, от эгоизма к жертвенности, от зла — к добру. Простить! Простить вопреки всему — как простил Господь на Кресте распинавших Его! Простить, чтобы, наконец, преодолеть то трагическое разделение на «мое» и «твое», живущее в каждом человеке. Чтобы идти дальше по жизни не во вражде и эгоизме — а в примирении и любви. Только тут: в силе совести, в жажде прощения и обращения души к любви в Боге и с Богом — начало духовного возрождения.
Человек не одинок. Как Христос прошел путь жизни в любви и единении с Отцом Небесным, так и каждый христианин призван пройти свой путь в единении со Христом. «Не бойтесь, — говорит Господь, — Я с вами до скончания века». Он — рядом, Он — близко, буквально в двух шагах до Исповеди и Причастия. Христос — в жизни, смерти и воскресении каждого христианина. Христос — та Радостная Жизнь будущего века, о которой говорит православный Символ веры и которая открывается здесь и сейчас — через прощение и желание прощать.
Именно поэтому православные христиане начинают духовное паломничество Великого поста к главному празднику церковного года, к торжеству Святого Воскресения с Прощеного воскресенья.
С наступающим Великим постом и праздником Пасхи Христовой, дорогие друзья! Простите меня, грешного!


ДРЕВО ВСЕВЛАСТИЯ
(Грехопадение прародителей)
Думаю, что многие помнят историю первых людей, описанную в Библии. Чтобы освежить её в памяти во всех подробностях, я всё же приведу рассказ автора Бытия:
«Змей же был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с деревьев мы можем есть, только плодов с дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрёте; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что даёт знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги…» (Быт. 3, 1–7).
Над историей этой достаточно глумились и смеялись, особенно в советское время. Но, глумясь, забыли про самое важное. Один святой писал: «То, что было тогда — делается в каждом из нас здесь и теперь».
Библия иконописно говорит нам о вечном. Человек стоит перед Богом, перед ним распахнуты все двери, ему дана природа самого Рая, чтобы, как говорит Бытие «возделывать и хранить её». Ему дана власть над животным миром — мы помним, что Адам давал животным имена, а это на иврите — изначальном языке Библии — означает получить власть над ними. Дать имя — значит вступить во владение предметом одушевленным или неодушевленным. Мы до сих пор даём клички нашим домашним питомцам и через кличку находим с ними взаимопонимание.
Итак, человеку дано всё. И есть только одно дерево в центре Рая, которое запретно для человека — Древо познания добра и зла. Бог прямо предостерег человека: «В тот день, когда вкусишь от него — смертью умрёшь». Но как же так, спросят многие, ведь Адам и Ева жили ещё после изгнания из Рая много сотен лет? Да, много сотен земных лет. Но День седьмый творения — он, по учению святых отцов, продолжается и сейчас. И мы, и прародители — все живём в этот седьмый День, эпоху падения человечества в грех. Для Бога «и тысяча лет — как один день», говорит пророк Исаия. Восьмым Днём творения, как учит святая Церковь, будет День преображения мира в Новую Землю и Новое небо после Второго Пришествия Спасителя; День, когда в Творении не останется никакой испорченности и зла.
Но возвратимся к повествованию книги Бытия. Что плохого в познании добра и зла, ведь, казалось бы, в этом и состоит нравственность? Но дело в том, что такое прочтение Библии поверхностное. Бытие и вообще Библию следует читать очень внимательно, сравнивая разные места. «Добро и зло» в данном контексте обозначают не теоретические нравственные понятия, а два полюса жизни: доброе и худое, полезное и вредное. Как у китайцев — инь и янь, так еврейское «тов вар-ра» — добро и зло — означают: «всё на свете». Таким образом, Древо дает познание всего на свете.
А само познание? Что означает термин «познание добра и зла»?
Мы привыкли к тому, что в школе нам дают знания. Знания теоретические. Но Ветхий, да и Новый Завет не знают идеи познания в этом отвлечённом смысле. Для библейского мышления «познать» — значит овладеть на практике, слиться, ощутить всеми фибрами души. «И познал Адам Еву, жену свою» — этот глагол употребляется для обозначения интимного соединения мужчины и женщины.
Итак, всем известный рассказ о грехопадении постепенно проявляется, как фотоснимок: прародители не просто съели какое-то яблоко, от которого подцепили вирус греха. Они покусились на Древо познания, то есть овладения на практике всей полнотой мира. Это — Древо всевластия. Адам и Ева захотели власти над материальным миром. Власти без Бога.
Подходит Ева к этому дереву, и змей — олицетворение всего низменного и коварного, спрашивает её: «Неужели Бог вам запретил вкушать от всех деревьев (такая провокация)?». «Нет, — отвечает Ева, — всё наше, кроме вот этого Древа». — «А почему вам запрещено есть от этого Древа?» — «Потому, что Бог сказал, что мы умрём, если от него вкусим». — «Нет! — восклицает змей, — не умрёте! Наоборот, будете как боги, властвующие над добром и злом!». Иными словами, змий обещал прародителям, что они станут соперниками Бога и будут сами богами, а вовсе не умрут. Они станут властелинами над Вселенной!
И этого было достаточно, чтобы наша праматерь Ева взяла плод, посмотрела на него, и он показался ей вожделенным, и она вкусила, а затем Адам. «Будете как боги, ведающие добро и зло».
Вечная эта история повторяется в каждом из людей. Сколько раз запретный плод нам казался сладким? Сколько раз ты и я, а не наши праматерь Ева и праотец Адам, протягивали руку и откусывали от этого плода? Сколько раз каждый из людей противопоставлял свою волю воле Творца, создавая свои нормы, в том числе и нравственные? — Не счесть наших грехопадений, Господи! Прости нас, грешных!
Для того и дано человеку время Весны духовной — Великого поста, чтобы задуматься о Вечном. И задумавшись — повернуться к Нему лицом. А от тяги греховной отвратиться. Ведь человек — это не его грех. Человек выше! Он — Божий! Каждый из живущих на земле призван Богом, омыт кровью Христовой и овеян Духом Святым! Каждому, по крайней мере здесь, в России, даны Исповедь и Причастие! Нам Сама Троица протягивает руку: «Восстань, спящий, да воскресит тя Христос». Не будем отталкивать этой руки! Проснёмся!


ВТОРАЯ НЕДЕЛЯ ВЕЛИКОГО ПОСТА: ЛЮБОВЬ ИСЦЕЛЯЮЩАЯ
(Мк. 2:1–12)
В неделю Вторую Великого Поста во всех храмах будет читаться евангельская история об исцелении капернаумского расслабленного. Об этом повествовании апостола Марка и пойдет речь.
Напомним: друзья, видя толпу вокруг дома, где проповедовал Христос, пошли на, мягко говоря, нетрадиционный шаг. Они взгромоздили носилки с больным на крышу и, разломав её, спустили больного вниз на верёвках. Иисус, видя веру их, сказал больному: «Прощаются тебе грехи твои». А когда некоторые из присутствующих усомнились — имеет ли человек делать то, что вообще-то прерогатива Бога, Иисус при них ещё и поставил больного на ноги. Понятно, что критики должны были умолкнуть при виде такого чуда. Даже в наши дни для того, что бы справится с частичным параличом, могут уйти годы. Здесь же речь шла о параличе полном.
Но кроме самого чуда, что поражает вдумчивого читателя в этом рассказе? А поражают его именно друзья больного. Сколько надо иметь мужества, находчивости и — не побоюсь этого слова — любви, что бы вопреки всем правилам приличия поступить так, как они. Представьте себе, что у вас взломают крышу — нежданно и негаданно, без вашего ведома? Лицо хозяина дома — легко вообразить: эдакий подарок с неба! Да что они себе позволяют? Или в районной поликлинике. Родичи высаживают дверь… Что бы сказала очередь?!
А ведь позволили себе, не слушали никого… Я не напрасно сказал о любви. В русском языке это слово затёрлось до безобразия. Но настоящая любовь — она такая: немного сумасшедшая, способная даже проломить крышу частного дома. Многие, при взгляде на поступки влюблённых, крутят у виска: «ну, что с них взять?». Похожее недоумение вызывают и поступки святых людей. К чему было, например, блаженной Ксении надевать на себя одежду мужа? А Сергию Радонежскому кормить в глухом лесу комаров, годами балансируя в нечеловеческих условиях на грани голодной смерти? «Ну, — говорит человек, — всё ясно: святые. Их общим аршином не измерить». Но наибольшее возмущение бывает на неадекватные поступки незнакомых людей. Одни с маниакальным упорством рассылают по электронной почте призывы о помощи другим незнакомым нам людям. Другие — кормят опустившихся бомжей. Третьи… «Что им, — проносится в голове, — заняться нечем? Своих проблем и болячек — полна голова, а они с чужими лезут!».
И не приходит в голову, что — да: все они больны. Больны состраданием, больны чужой болью, больны обострённым вниманием к несправедливости окружающего мира. Но эта болезнь — высокая. Она из тех, которые человека делают человеком, а не бездушным автоматом с нехитрой программой: дом — работа — дом. Имя этой высокой болезни — любовь. И Бог открывается так же — как Любовь. Он тоже «неадекватен», способен на «безумные» с точки зрения нашего человеческого эгоизма поступки. Для Него «крышу сорвать», перевернуть дом «вверх тормашками» — в порядке вещей. По-хорошему, у каждого христианина тоже должна быть эта «крыша сорвана» — чтобы всегда видеть Небо. Для Бога прийти неожиданно, упасть «как снег на голову» — нормально. А для меня и тебя — признак ненормальности. Может быть моя «нормальность» какая-то не такая? Может быть, я просто прикрываю этим словом своё, лично свое равнодушие, лень и эгоизм?
Именно поэтому Богочеловек Христос принимает «безумный поступок» друзей больного. Что больше: больной или какая-то там крыша? Крышу заделают – наверное, и апостольская община приложила к этому усилия. А вот человек при «нормальном» социальном поведении друзей вряд ли стал чувствовать себя лучше. Так и остался бы умирать под каким-нибудь дворовым навесом — подальше от глаз домочадцев.
Итак, хвала «безумию любви — ради»! Ради Христа, ради ближнего нужно поступать неадекватно «нормальности» окружающих и стучаться во все двери. Иначе — это не любовь, а рабская покорность обстоятельствам. Ведь быть христианином – значит быть «иудеем — соблазн, а эллинам — безумие» (1Кор. 1:23).
Быть христианином — значит быть во Христе и со Христом. Жить и дышать Его Любовью. Любовью, для которой не существует запертых дверей, крыш и стен.
Во второе воскресение Великого поста Церковь словно обращается к каждому православному человеку. Ее слова понятны и близки каждому человеческому существу. Пусть я и ты — как те друзья неизвестного больного — начнём с малого: с самых близких, тех с кем бывает тяжелее всего. Не словами — а деятельно станем за них бороться! Чтобы не случилось! Как бы ни казалась безнадёжной ситуация! Хотя бы для того, что бы услышать, как Господь скажет им: «Прощаются тебе грехи твои! Встань и ходи!»


ТРЕТЬЯ НЕДЕЛЯ ВЕЛИКОГО ПОСТА: КРЕСТОПОКЛОННАЯ
Режим богослужений и пищевых ограничений на третьей неделе Великого поста такой же, как на двух предыдущих. В субботний день снова вспоминаются все «от века усопшие православные христиане» — в храмах совершаются заупокойные богослужения родительской субботы.
Зато воскресный день по-своему уникален. Накануне на всенощном бдении в центр каждого православного храма торжественно выносится Животворящий Крест Господень. Орудие позорной казни, ставшее символом победы над смертью и человеческого спасения, Крест Христов останется лежать в центре храма для поклонения верующих на последующие пять дней. Это напоминание для каждого христианина о том, через что пришлось пройти Христу ради каждого человека, живущего на земле. Напоминание о том, что Бог не просто там — далеко в бесконечном Небе. Он стал Человеком, чтобы разделить с каждым из нас страдания и несправедливости мира, унижение и саму смерть. Он умер, чтобы в каждом из нас умер грех. Он воскрес — чтобы каждый христианин впитал в себя словно губка это Воскресение. Крест — может быть, самое яркое свидетельство любви Божьей к человеку на земле. Крест — средоточие человеческой уверенности в Божией любви и Его победе. Крест — символ уверенности в том, что каждый из нас так дорог и любим Богом, что может надеяться на всё. Крест — предчувствие праздника Пасхи Христовой.
Именно поэтому Церковь торжественно поет в каждом православном храме при поклонении Кресту Господню: «Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим!»
Путь Великого поста, путь духовного путешествия к самому главному православному празднику, к Пасхе, еще не закончен. Он дошел только до половины. Впереди еще три недели: три ступени духовного восхождения Великого поста и шесть дней Страстной седмицы. Но паломничество в страну веры, надежды, любви и покаяния продолжается. Для каждого человека ещё остается время для того, чтобы остановиться в бесконечной суете будней, поглядеть на Небо, прийти в храм для Таинств Исповеди и Причащения. Прийти, чтобы совсем-совсем скоро от чистого сердца вместе с другими православными христианами радостно воскликнуть в Пасхальную ночь: «Христос Воскресе!»


Синаксарь
Недели 4-й Великого поста: в стихах
ПАМЯТИ  ПРЕПОДОБНОГО
ИОАННА ЛЕСТВИЧНИКА
Напомню, что синаксари — это положенные Церковью чтения на богослужении утрени. В Триоди постной они приведены на церковно-славянском языке, а потому стали недоступны нашим современникам. Привожу синаксарь на русском языке. Надо добавить, что данный синаксарь представляет собой поэтическое произведение, что и понятно — подобно многим великим богословам, святитель был одновременно и поэтом. Привожу сначала подстрочник, а потом стихотворное переложение. Время написания — XII–XIV век.

СИНАКСАРЬ

Хотя и телом жив, для тела умер Иоанн,
И вечно жив душою он — умерший,
бездыханный.
Оставил «Лествицу» как путь
для восхождений нам,
Тринадцать уровней, ступеней —
к Богу путь желанный.
Он к Пасхе показал нам путь
своих же восхождений,
И почил в день тридцатый:
Пасхальный день весенний.


* * *
В возрасте шестнадцати лет, будучи уже совершенным по разуму, Иоанн принес себя самого как непорочную жертву Богу, поднявшись на гору Синай.
По прошествии еще девятнадцати лет он пришел на поприще безмолвия, в пяти стадиях (четырех километрах) от храма Господня. Он прибыл в  обитель Палестра на месте, называемом Фола. Там Иоанн провел сорок лет, горя Божественной любовью, непрестанно распаляемый ее огнем.
Вкушал он все, что не возбранено иноческим уставом, но весьма умеренно, через это премудро сокрушая гордость.
Но кто в состоянии передать словами источник слез его? Спал он столько, сколько необходимо было, чтобы ум не повредился от бдения. Вся жизнь его была — непрестанная молитва и безмерная любовь к Богу.
Столь богоугодно подвизаясь, Иоанн написал книгу, названную «Лествицей». В книге этой он изложил учение о Спасении. И, исполненный благодати, достойно почил о Господе, оставив и многие другие сочинения.
Его молитвами, Боже, помилуй и спаси нас.


ТО ЖЕ САМОЕ В СТИХАХ

В шестнадцать лет, умом уже всесовершенный,
Принёс он в жертву Богу самого себя,
И на Синай поднялся — ввысь от жизни тленной,
Божественную жизнь бессмертно возлюбя.

А в девятнадцать лет — безмолвья, словно пищи,
Вкусил отшельником. И, Господом храним,
Под Иерусалимом жил, как инок нищий,
И с тем вошёл в Небесный Иерусалим.

Придя в монастыри на земли Палестины,
Один избрал из них на целых сорок лет —
С названьем Фола. Послушаньем, как в корзины,
Он урожай собрал Любви — Нетленный Свет.

И, распаляем светом ревности о Боге,
Смиренно внутренний он соблюдал святой устав:
Для многих — лёгкий, но для многих очень строгий,
Он соблюдал как есть, гордыни мрак поправ.

Он спал, когда положено отдохновенье,
Молился непрестанно и любил писать,
И к вдохновению он прилагал смиренье,
А ко смирению — любовь и благодать.

Источник слёз его — кто знает из живущих?
Сокрыт в молитвах он, во бденьях и посте,
Открыт в трудах его — бессмертных и не лгущих,
Открыт он в «Лествице» и жизни во Христе.

Путь жизни свой пройдя смиреннейшим монахом,
Смиренно смерть как радость принял в нужный час.
О Иоанн! Считавший жизнь земную прахом!
В Обителях Небесных — помолись о нас!




РАДУЙСЯ, БЛАГОДАТНАЯ!
Слово «Благовещение» в переводе со славянского звучит как «Радость», «Радостное известие». В этот день посланный с Неба Архангел Гавриил возвестил простой девушке из провинциального Назарета о том, что Ей предстоит стать Матерью Спасителя мира. Именно со дня Благовещения начинается отсчет времени, который через девять месяцев приведет нас, православных христиан, к торжественной встрече Рождества Христова.
Каждая будущая мать испытывает особые переживания. Душа ее чутко вслушивается в совершающуюся в ней тайну зарождения новой жизни. Но то, что произошло с Девой Марией, отличается от всего бывшего до и после Нее. Евангелист Лука приоткрывает завесу тайны над мистерией, случившейся в палестинском Назарете. Он говорит об Архангеле Гаврииле — этом особом библейском вестнике мессианства, о смятении простой Девы и о потрясших Ее словах приветствия: «Радуйся, Благодатная Мария, — приветствовал Ее небесный вестник, — Господь с Тобой! Благословенна Ты между женщинами!»
Архангел сказал Ей, что Ее Сын станет вечным Царем мира и дарует этому миру спасение… Она не будет принадлежать никому, ибо всецело посвящена Богу.
 «Дух Святой придет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя». Жизнь, которая зародится у Нее под сердцем, будет сплавлена с огнем Божественного Духа: «Радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою». И четырнадцатилетняя девушка не стала спорить, прекословить или возмущаться. Она просто ответила: «Я вся в руках Господа. Да будет Мне по Его слову». Сколько есть всяких мнений, взглядов и учений человеческих, но только христианское учение называется — Благая Весть, Радостная Весть — по-гречески «Евангелие». И начало этой радости — именно в событии Благовещения и в том, как Дева Мария приняла его.
Как мало в нашем сером, убитом бесконечным страданием мире настоящей радости. Все радости — мимолетны как дым. Хорошие книги или фильмы заканчиваются. Любимые — бросают. Друзья — предают. Здоровье — уходит. Смех телевизионных ток-шоу умолкает. И пытаешься вспомнить о том, о чем же смеялся накануне — и не можешь. Иногда кажется, что все человеческие радости, напускная веселость — лишь реакция психики перед неизбежной разверстой пастью могилы. Мы смеемся — чтобы не плакать…
И все бы это было так и только так, если бы в само средоточие нашего мира со всей его безысходностью и ужасом не вошел Бог.
Всесильный Творец мира, Создатель бесчисленных необозримых галактик и мельчайших атомов, Он становится маленьким беззащитным Ребеночком во чреве назаретской Девы.
Пришествие Бога в мир начинается не с катастроф, войн и потрясающих воображение природных катаклизмов, а с маленькой радости Девы Марии. С этого момента приветствия Ангела Бог — уже не сторонний Наблюдатель мира с необозримых высот, с Неба. Он становится Младенцем Христом — чтобы разделить вместе с каждым человеком его горести и радости, беды и праздники. Он Сам становится частью Своего Творения и частью земной истории. Бог становится плотью, чтобы поделиться с каждым из нас Своей Любовью. Чтобы взять каждого христианина за руку и вести в Своей Евангельской Радости через бури и падения — к свету полноты жизни, веры, надежды, любви и воскресения.
Об этом ярко говорит тропарь — главное песнопение праздника Благовещения Пресвятой Богородицы. На русском языке он звучит так: «Сегодня начало нашего Спасения, сегодня открытие вечной тайны: Сын Божий стал Сыном Девы, и об этой радости говорит архангел Гавриил. И мы с ним Богородице воспоем: радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!
В старину наши предки любили зимой держать в домах певчих птиц. Но именно в день Благовещения отпускали их на свободу. До сих пор в некоторых храмах после Божественной литургии выпускают в распахнутое весеннее небо белых голубей. И это очень символично.
Ведь христианство — это радость.
А Радость — всегда свобода.
С Праздником!


ВОСКРЕШЕНИЕ
СЫНА НАИНСКОЙ ВДОВЫ
«В те дни Иисус пошел в город, называемый Наин; и с Ним шли многие из учеников Его и множество народа. Когда же Он приблизился к городским воротам, тут выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова; и много народа шло с нею из города. Увидев ее, Господь сжалился над нею и сказал ей: не плачь. И, подойдя, прикоснулся к одру; несшие остановились, и Он сказал: юноша! тебе говорю, встань! Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его» (Лк. 7: 11–16).
Короткий рассказ о воскрешении Господом сына Наинской вдовы ставит каждого человека лицом к лицу с царящей в мире смертью.
Мы рождаемся с плачем и умираем с плачем. В этот короткий промежуток нас успевают предать самые близкие люди, болезни съедают наши внутренности, а погоня за куском хлеба отнимает последние силы. Наконец, каждого из живущих ждёт разверстая земляная яма. Сверкающая вселенная личного сознания, радости и надежды для окружающих исчезают без следа. Имена миллионов людей стираются через два-три поколения. Смерть не щадит никого. Равно умирают старики, убелённые сединами, и беззубые младенцы. Молодые мужчины и полные сил женщины ложатся не на брачное ложе, а в темноту могилы. И нет выхода, нет понимания того, почему и зачем смерть уготована человеку.
Евангелист называет женщину, оказавшуюся перед Иисусом, «вдовой». Её окружает толпа родственников. Что это значит? А значит, что, несмотря на всё богатство этой женщины (бедных людей толпа не окружает никогда), смерть уже посещала её дом и унесла с собой мужа. Для смерти неважно, беден ты или богат, болен или здоров, молод ты или стар — она приходит, забирая самое дорогое и нужное в твоей жизни. Часто, слишком часто — без смысла и передышки. Так — и в евангельской истории.
Второй жертвой смерти становится сын овдовевшей женщины. И вместе с сыном женщина эта лишается смысла жизни.
Когда человек сталкивается с чем-то подобным, первая его реакция — ужас. А потом он начинает задавать вопросы. Как так? Почему столько горя, боли и несправедливости свалилось на эту семью?
Но страшнее другое. Все мы, задающиеся подобными вопросами, — посторонние. А вдова из маленького палестинского Наина непосредственно очутилась в самом эпицентре безысходности и смерти. Это не чей-то муж умер, а её. Не чьего-то сына, а родную кровиночку, единственного ребёночка, которого она носила на руках и кормила грудью, несут на кладбище. Что она такого сделала, что Бог так прогневался? Почему, если Он — Вседержитель, если Он — держит, заботится и любит всё творение, почему Бог не пощадил её любовь и последнюю радость? Почему не отвёл руку смерти? Почему оставил её одну?
И ведь нет для неё ответа, так же как его нет для тысяч и тысяч матерей и жён! Пустым сотрясанием воздуха кажутся все лицемерные соболезнования окружающих! Насмешкой звучат объяснения законников о когда-то согрешившем праотце Адаме. Она-то здесь причём? Разве она съела этот несчастный плод власти над добром и злом? Почему следствием этого должна быть смерть её мужа и ребёнка?
Точно так Иов спорил с Богом. О, как древен этот дерзновенный спор человека и Бога! И так же, как Бог ответил Иову, Он отвечает рыдающей Наинской вдове. Не простым сотрясанием воздуха, не пустыми объяснениями, а Своим ПРИСУТСТВИЕМ.
Бога, оказывается, можно встретить не только в громе и буре, но вот так просто — на дороге, в виде пыльного Странника. К Богу можно прикоснуться и расслышать Его тихий голос. Он находится от тебя буквально в двух шагах. И ты можешь взглянуть Ему в лицо и не ослепнуть. Потому, что Бог стал Человеком.
А когда Бог глядит тебе в глаза, всё остальное перестаёт существовать. Для Бога нет мёртвых, но все живы. Поэтому только Он может сказать скорбящей душе: «Не плачь!». И,  прострев руку, сказать умершему: «Воскресни!».
Кто-то из современных мудрецов говорил, что всё написанное в Евангелии касается человека здесь и сейчас. Как рассказ о воскрешении сына вдовы соотнести с каждым из нас? Отвечает ли он на вечные вопросы человека о смерти?
Нет, не отвечает.
Но он говорит, что Бог — больше смерти. Этот текст говорит, что бывает со смертью в присутствии Бога: смерть отступает. Он говорит каждой душе, каждому сердцу, что Господь не деспот, равнодушно взирающий с небес на человеческие слёзы, а Сам — Сострадание и Любовь. Любовь, Которая не только способна воскресить умершего, но и пойти за него на смерть и Крестную муку.
Каждый христианин каким-то парадоксальным образом причастен этой Божественной Любви. Ты и я — причастны Её Кресту. Смерть Христа стала частью меня и тебя. И через смерть Христову каждый стал причастен и Его Воскресению.
А потому голос из палестинского Наина звучит для любого человека: «Тебе говорю, встань!». В каждом заложен такой «динамит» Воскресения Христова, что уничтожение смерти становится только вопросом времени. А общее воскресение из мёртвых — раскрытием радости нашей земной встречи с Господом. После тяжкого сна, в котором ты и я увидим собственные похороны, слёзы и отчаяние родных, каждый человек наконец проснётся. Проснётся в Любви, Свете и Радости.
И Радости этой не будет конца.


ПРЕДВАРЯЯ ПРАЗДНИК ПАСХИ
О Воскресении Христовом написаны тысячи и тысячи книг. Этому событию посвящены бесчисленные произведения художников, скульпторов, музыкантов и поэтов. На языках большинства народов христианского мира выходной день получил название именно по событию, происшедшему две тысячи лет назад в далекой Палестине — Воскресение. А праздник Светлого Христова Воскресения — Пасхи стал главным торжеством церковного года. Но главное, наверное, в другом. Воскресение Христа, Его победа над смертью стала не просто символом, она стала средоточием веры, надежды и любви для миллионов людей. Мало того, если нет Воскресения Христова — нет и христианства. Как совершенно точно писал апостол Павел: «Если Христос не воскрес — вера ваша тщетна» (1Кор.15: 18). Воскресение — это и есть христианство.


Накануне

Казалось, что весной 37 года нашей эры ничто не предвещало этого, переворачивающего человеческое сознание, события. Иерусалим, взбудораженный событиями предыдущей недели, отходил ко сну. Сигналом наступления вечера служили хриплые звуки труб со стен Иерусалимского храма. Жители города, перешептываясь о казни на Голгофском холме, внезапной тьме и подземных толчках, расходились по домам. С вечера начинался Шаббат — суббота, в которую традиционно прекращались все мирские дела и заботы. Кроме того, древний город встречал праздник, посвященный Исходу из египетской «земли рабства» — ветхозаветную пасху.
Иудейское благочестие не разрешало оскорблять видом распятых на крестах священный день праздника, а потому римские власти приказали их добить. Едва солнце подошло к линии горизонта, несчастным перерубили молотом голени и под тяжестью собственного тела они задохнулись в считанные минуты. Но когда солдаты подошли ко Христу, то увидели, что Он уже умер. Поэтому ломать голени не стали. Чтобы удостовериться в наступившем конце, один из солдат ударил тело копьем в бок. Из раны брызнула околосердечная жидкость вместе с кровью. Позже медики именно по этому евангельскому свидетельству определят причину смерти Иисуса Христа. Его сердце, так любившее всех людей, не выдержало человеческой подлости. Оно разорвалось.
Римский закон не мстил мертвым, но и не церемонился с ними. Обычно тела казненных отдавали родственникам. А если родственников не находилось — попросту скидывали в яму неподалеку от места казни или скармливали собакам. В случае с Иисусом Пилата о нормальном погребении попросили уважаемые жители Иерусалима — богач Иосиф Аримафейский и фарисей Никодим. И хотя они не являлись родственниками Христа, прокуратор уважительно отнесся к просьбе и распорядился о выдаче тела.

Скорое погребение

Вечерело, а потому похороны проходили в спешке. Иисуса отерли губками от крови. На лицо положили плат, тело завернули в пропитанную маслом ткань — плащаницу и положили в пещере, которую Иосиф Аримафейский изначально приготовил для своей семьи. Провожавших было немного. Апостолы в страхе за свою жизнь прятались по конспиративным квартирам. А для других учеников Христа смерть Учителя стала такой катастрофой, что у них просто не было сил присутствовать на похоронах. В погребении, кроме двух мужчин, приняли участие только несколько женщин, которые оставались со Христом до самого последнего Его вздоха. Их любовь, также как и боль, уже не знала страха. После совершенных в спешке погребальных обрядов на пещерный проем  мужчины по специальным желобам накатили круглый камень — своеобразную «дверь» усыпальницы. Через сутки — раньше не позволял праздник, — женщины надеялись вернуться, чтобы отдать Умершему последние почести и прочитать заупокойные молитвы. Вскоре возле пещеры раздалась мерная поступь солдат храмовой стражи. Их послали иерусалимские власти, которые опасались, что тело Христа будет похищено. Сторожить могилу — не лучшее занятие для праздника, но приказ есть приказ. Солдаты с обнаженным оружием встали перед пещерой. Специальный чиновник наложил на камень пломбу с печатью. Ночь спускалась на город.
Из века в век православные верующие словно присутствуют на этом событии, когда в храмах вечером в Великую Пятницу совершается богослужение, посвященное погребению Спасителя. Храм словно превращается в ту, Иерусалимскую, погребальную пещеру. В полумраке горят свечи, тихо и проникновенно
звучат скорбные погребальные песнопения, Плащаница с изображением лежащего во гробе Христа утопает в цветах, на глазах у присутствующих — слезы. К этому погребению можно прикоснуться здесь и сейчас. Достаточно пойти в храм…


Тайна Субботы

На следующий день после Распятия Иисуса Иерусалим жил своей жизнью. На Храмовой горе шли положенные торжественные богослужения, власти города расслабились. Гроза народного бунта отошла на задний план, ближайшие ученики Галилейского Пророка попрятались. Торжество иудейской верхушки слегка подпортило лишь то обстоятельство, что выдавший им Учителя Иуда повесился. Но, в конце концов, это было его выбором. По городу ползли странные слухи о последствиях случившегося в Иерусалиме землетрясения — из части могил выкинуло кости, некоторые здания перекосило, а многотонная кожаная завеса в Храме лопнула надвое. Но мало ли что говорят? Поговорят — и успокоятся. Нет человека — нет проблемы!
Хотя на тело Иисуса никто даже не думал покушаться, охрану у погребальной пещеры на всякий случай оставили.
Евангелия ничего не говорят об этом дне. Словно его внешняя составляющая не важна. И это правильно. Просто потому, что важна составляющая внутренняя. Христос идет «дорогой смертной тени», путем всех людей, тропой, по которой еще никто не возвращался. Согласно церковному преданию, души всех умерших до Христа оказывались в одном определенном месте. Человек — существо, которое больно грехом, а потому отделено от Бога. Для человеческой души, человеческой личности, которая как губка пропитана грехом, увидеть Бога «лицом к лицу» означает — быть
мгновенно испепеленной Божьей Святостью, Чистотой и Светом. Именно поэтому, место пребывания такой души в древности описывалось как безрадостное, окутанное сумраком и полузабвением. Древние греки называли его Аидом, иудеи — Шеолом. По нашим понятиям, его вполне можно назвать адом. И вот туда, в ад, в это «место», которое лишено радости общения с Богом, вступает Христос. Он входит туда как Человек. Но Он не просто один из людей, Он — без греха, Он одновременно и Бог и Человек, весь пронизанный Божественным Светом. И этот Свет мгновенно разгоняет мрак. Свет Христов становится светом для сотен и сотен тысяч людей, которые умерли с верой в грядущего Избавителя. Всем им Христос протягивает Свою руку. Ад может поглотить человека, но он не в силах объять Невместимого Бога. И больше не способен вмещать тех, кому Христос подарил Свой Божественный Свет. А потому мрачная темница попросту распадается. С этого момента нет преграды между Богом и человеком, мостом между ними стал Христос, освящающий всех. С этого момента во Христе открыт путь к Богу Отцу для всех людей. Но пойдет ли человек этим путем, возьмет ли Христа за руку — зависит только от него одного.


«Он воскрес!»

Традиции праздника не позволяли отдать последние почести телу Христа в день субботнего покоя. И преданные Христу женщины решили закончить погребальные обряды в первый день недели. На рассвете дня, который потом назовут воскресеньем, они поспешили к гробнице. В руках у женщин были особые благовония: ароматические масла и миро. Положенные молитвы они с раннего детства знали наизусть. Только одно смущало женщин: отвалить камень от входа в погребальную пещеру им было не под силу. Апостолы побоялись идти с ними, и теперь им нужно было искать мужчин. Может быть солдаты, охранявшие захоронение, им помогут?
Но когда женщины пришли на место, то в клубящемся рассветном тумане их ждала неожиданная картина. Охраны не было. Тяжелый круглый камень, словно выбитый изнутри, лежал на траве перед входом в погребальную пещеру, а внутри нее ярко переливался свет! Неужели тело Учителя похитили? Или похищают сейчас?
Забыв обо всем, женщины бросились вперед. На краю каменного ложа, который сутки был местом упокоения Христа, сидел окруженный сиянием Ангел. Погребальные пелены лежали, словно сдутый шарик. И в них — никого не было! Женщины застыли от страха.
— Не бойтесь! — сказал им Ангел, — Я знаю, что вы ищете Иисуса распятого; Его здесь нет — Он воскрес! (Мф. 28: 5–6)
И многое еще совершилось в этот день. Женщины бросились бежать обратно, чтобы принести весть о Воскресении Христа апостолам. Те им попросту не поверили. Мало ли что почудится обезумевшим от горя, они сошли с ума! Петр и Иоанн поспешили к гробнице, и снова Ангел — и снова весть о Воскресении! Приходит Мария Магдалина, которая говорит, что видела Иисуса — живым! Эта удивительная надежда, предвестник веры появляется в сердцах еще сомневавшихся апостолов. Все, кроме Петра и Иоанна, уже знают — но боятся поверить: Христос воскрес!
Их Учитель — жив! И тут случается невероятное: сквозь запертые двери к ним входит Он Сам. И первыми словами живого Воскресшего Христа были: «Мир вам!».
Сколько тысячелетий ни прошло с момента, когда Христос победил смерть, факт Воскресения словно обращается к сердцу каждого живущего на земле человека. Смерть — не приговор, не конец и не пропасть небытия. Смерть — лишь этап к Жизни Вечной, сон, который обязательно закончится воскресением. Каждая человеческая гробница опустеет, как опустела гробница Христа. Если человек любит Бога, если Христос здесь и сейчас живет в нем, значит, в человеке живет и эта победа Христа над смертью — Его Воскресение. Смерть будет преодолена! И она уже преодолена Воскресением Христовым.
Именно этот момент показан в православном богослужении, когда народ крестным ходом выходит из храма и оказывается у запертых дверей храма. Здесь священник впервые, словно Ангел, объявляет о небывалом: «Он Воскрес, вот место, где Он был положен (Мк. 16: 6). «Христос Воскресе!» — впервые звучит над народом. И народ отвечает тысячеголосным: «Воистину Воскресе!».
С наступающим Праздником Воскресения Христова, с Пасхой, дорогие друзья!


Человеческая смерть
и Воскресение Христа
Если Христос не воскрес — вера ваша тщетна.1 Эти слова принадлежат апостолу Павлу. И сколько бы тысячелетий ни прошло после них, какими бы «наиважнейшими» событиями нас ни пичкали средства массовой информации, новость о Воскресении Христа остаётся новостью номер один в мире. Но парадоксальным образом именно это Благовестие, составляющее сердцевину христианства, выветривается и выхолащивается сегодня из христианского сознания.
Современный христианин, сам того не подозревая, замечательно обходится без вести о Воскресении Господа, воспринимая её как некую звуковую помеху своей комфортной душевной вере в бессмертие души. Он слышит привычные формулы богослужения: «поглощена смерть победой», «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ». Но его лично, его духовного опыта эти слова касаются так же мало, как орбита кометы Галлея.
Воскресение становится как бы частным фактом из «частной жизни» Богочеловека Иисуса Христа. Да, Христос признаётся Богом. Но именно поэтому факт Его Воскресения «ничего особенного» из себя не представляет: ведь Бог всесилен, Ему всё возможно. Мало того, если спросить обычного православного прихожанина прямо и в лоб: «Что такое смерть?», ответом будут туманные размышления о том, что смерть, конечно, страшная штука. Но со смертью жизнь не кончается, а начинается новый духовный этап существования в неком другом измерении. Смерть — как рождение младенца, который не может представить себе в утробе матери многообразия мира, а потому — не верит в жизнь после родов. И это — в лучшем случае. В худшем человек скажет, что религия очень важная и нужная вещь, а смерть — это факт, а за фактом — только теории и домыслы, о которых с уверенностью невозможно что-либо сказать.
Но именно в этом взгляде на смерть нет ничего нового. Он был известен задолго до Рождества Христова и распространён чрезвычайно широко — от Индии до Британии. В эту комфортную веру в бессмертие души Воскресение Христово просто не вписывается как нечто нелогичное и ненужное. Действительно, зачем воскресать Христу, если душа и так бессмертна, а добрые за гробом — получают доброе воздаяние, а злые — вечное мучение? Он воскрес, но это — Его личное дело. В историческом христианстве произошёл возврат к дохристианскому пониманию смерти, признающему смерть «законом природы» — то есть присущим самой природе явлению. А раз явление присуще природе, то бороться с ним бессмысленно. Надо лишь примириться с неизбежным ходом вещей, свыкнуться с мыслью о другом, загробном мире, куда душа, освобождённая от уз телесности, неизбежно впорхнёт сияющей Жар-птицей. Тело — земле, душа — Богу. Перед нами рецидив платоновской идеи о том, что «тело — темница духа».
Но раннее христианство говорит совсем о другом. Христианство — не вера в посмертное существование, а вера во Христа. Именно Он, Распятый и Воскресший — Центр христианства. Радость пасхального торжества, живущая доныне в церковных песнопениях и молитвах, состоит в том, что Воскресение Христа не отделяется от жизни любого христианина. Смерть — не врата в лучшую загробную жизнь, а страшное зло, разрушающее единство человеческой природы. Той природы, которая задумана Богом как воплощённый дух и как одушевленное тело. Бог сотворил человека, что бы «хранить и возделывать землю» — то есть воплощённым Ангелом хранителем материи. И разделение нерасторжимого единства этого человека на душу и тело, распад этого единства в акте смерти — прямое нарушение воли Божьей, духовная катастрофа вселенского масштаба. Нет, в смерти не исчезает душа, ибо не дано твари уничтожить сотворённое Богом, но погружается во тьму безжизненности и бессилия. Отсюда наша вера в необходимость спасения мира через в о п л о щ е н и е Бога, то
есть приятие Им плоти, материи тела. И не призрачной материи, а реальной, которая устаёт, нуждается в пище и страдает. Отсюда евангельское предчувствие, что «последний враг истребится — смерть». Но как, через что? Через смерть и Воскресение реального и материального Богочеловека Христа. Как через Адама вошла смерть в человеческое существование, так же через Нового Адама, через Христа входит Воскресение — победа над смертью, её уничтожение. Ведь если Христос воскрес, как можем не воскреснуть мы, христиане, пропитанные Его Радостью, Его преображённым Телом и Кровью? Воскресение Христово — начало «цепной реакции» общего Воскресения. В этом смысле: Воскресение Христа — Воскресение каждого человека, воссоздание всего мира в его первоначальной и первозданной красоте и целостности. Воскресение Христа — добровольное снисхождение Сына Человеческого, Его любви и человечности в темноту смерти, в сердцевину ее отчаяния и бессилия. И тлен, распад и темнота не выдерживают Света Отца Светов, «тьма не объяла Его», но сами распадаются и солнечно
вспыхивают — нашим воскресением. Смерть Сына Божьего закончилась уничтожением самой смерти, поэтому Церковь торжественно провозглашает в пасхальных песнопениях: «Смертию смерть поправ».
Не в нирвану, не в загробное развоплощённое бессильное существование зовёт человечество Христос, а в восстановление тела и целокупности жизни, в Новое небо и Новую землю: «восстанут мертвые и сущие во гробах возрадуются», «верующий в Меня не умрет, но имеет Жизнь Вечную». Именно поэтому Златоуст с полным правом восклицает: «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?». Именно поэтому так головокружительны слова Символа веры: «Чаю — жду с нетерпением! — воскресения мертвых и жизни будущего века»
Остаётся только удивляться, как первохристианское отношение к факту смерти как к началу Воскрешения затемнилось и запылилось бесконечными «плачу и рыдаю». Причащение Радости Воскресения — утешением родственников, а чин отпевания, литургически восходящий к предвкушению Пасхи в Великую Субботу — в требу «Отпевание».
Но какие бы исторические завалы ни затемняли Свет Пасхи, каждую седмицу Церковь торжественно празднует малую Пасху — день Воскресения Христова. А потому всегда, ныне и присно и во веки веков, в христианской жизни как ничто другое уместен радостный возглас: Христос Воскресе!
— Воистину Воскресе!


УВЕРЕНИЕ ФОМЫ
«Пока не вложу пальцы в раны от гвоздей, — сказал Фома в ответ на весть о Воскресении Христа, — не поверю». Он, живший любовью к Учителю, еще недавно готовый умереть вместе со Христом на пути в Иерусалим и переживший катастрофу ареста и убийства Иисуса, в отчаянии отказывался признать слова других апостолов. «Не верю!» — повторяли за ним воинственные римляне и ученые греки. «Не верю!» — вторили им вожди варваров и жрецы ваалов. «Не верю», — провозглашали ученые и энциклопедисты. «Не верю», — говорит современный рационалистический ум.
Для человека, который сфотографировал далекие галактики и мельчайшие атомы, запустил космические зонды за приделы Солнечной системы и спустился в Мариинскую впадину, лишь одно является достоверным и осязаемым — факт. Все то, что находится вне факта — недостоверно. «В теории Бога, — сказал Наполеону астроном Лаплас, — я не нуждаюсь». Бог, Воскресение Христово, ангельский мир — все это, как повторяют нам снова и снова, имеет мало отношения к фактической жизни. Это только теория!
«Вот смерть — это факт, — говорили мне многие люди, — с кладбища никто еще не возвращался». — «А Христос? — робко возражал я, — Христос же Воскрес?» — «Что Христос? — пожимали плечами собеседники, — Он — Бог, а для Бога все возможно». — «Значит, Бог есть?» — цеплялся за соломинку я. В ответ люди мялись, затрудняясь с ответом на вопрос, который явно выходил за компетенцию их земного и обыденного опыта. Один таксист кощунственно выразил то, что думает, может быть, большинство наших современников: «Бога, конечно же, нет, — сказал он, наехав колесом на кусок арматуры, — но какая-то чертовщина — точно».

2.

«Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю» (Ин. 20: 25). То же самое веками повторяет человечество. Но ни огромные знания, ни технология, ни улучшение образа жизни не отвечают на два главных вопроса человека. «Зачем я живу, — спрашивает он себя в темноте спальни, — но главное: почему я умираю?». Дикая несправедливость смерти, ледяной лик загробной тени прячется за закрытыми дверями больничных палат, зашторенными окнами ритуальных автобусов и оградами кладбищ. Человека можно отвлечь от мыслей о неизбежном конце, подарить ему развлечения, дать хлеба и напоить алкоголем. Но фильм заканчивается, пища приедается и опьянение проходит. А смерть остается — как непреложность, неотвратимость и факт.
Кажется, все на свете проверено, сфотографировано, тронуто и рассчитано. Все проанализировано в научных лабораториях. Все учтено, разложено по отраслям знания и задокументировано. Даже эфемерное понятие «свобода» политтехнологи разъяли, как труп, и вертят его составляющими так виртуозно, что превращают под знаменем свободы человека — в раба. Но счастья у человека как не было — так и нет. И ужас смерти не отступает от его постели. Боже мой, в какую пустыню страха, бессмыслицы и страдания забрел человек при всем своем прогрессе, технологии и индустрии удовольствий!
«Никто оттуда не возвращался», — говорит человеку опыт. «Христос Воскрес!» — отвечает христианство. Но как поверить в то неслыханное, ни в какие рамки логики не укладывающееся известие? Не просто в добро, справедливость или человечность? Как вложить персты в невозможное?

3.

И тут факту смерти можно и нужно противопоставить другие факты. Человек — не только животное. Он — несоизмерим с животным миром. Ибо человека человеком делает не агрессия, не инстинкт размножения или выживания, а то, что преодолевает этот инстинкт. Человека делает человеком то, что выходит за рамки рационализма. И это — тоже факт! Для человека фактом является творчество и дружба, неискоренимая жажда истины и осознанное самопожертвование. Наконец — фактом для человека является любовь. Та любовь, которая, в отличие от ненависти, не имеет придела. Та любовь, которая не ограничена ни пространством, ни временем. Та любовь, для которой ограничения жизни — пустой звук.
«Бог есть Любовь», — говорит Иоанн Богослов. В свете истории с апостолом Фомой именно любовь словно ключ открывает ее значение. Христос явился Фоме не потому, что тот был неверующим рационалистом, а потому, что Фома любил Учителя. И эта любовь была настолько сильной и всепоглощающей, что смерть Христова стала для апостола катастрофой вселенского масштаба. Ученик, видевший смерть Христову своими глазами, словно умер вместе с Учителем. В нем умерла надежда и вера, умерла сама душа. Вот как апостол любил Христа! Такая любовь не может остаться без ответа. И именно поэтому Христос является не Каиафе, не Понтию Пилату или Ироду Антипе. Он является тому, кто Его любит. «Вложи персты свои в раны Мои, — обращается Он к ученику, — не будь неверным своей любви — но верным!». «Господь и Бог мой!» — только и может воскликнуть Фома в ответ. Любовь победила смерть.
И сколько бы веков ни прошло по Воскресении Христовом, история эта повторяется вновь и вновь. Христос является тысячам и тысячам людей. Христос озаряет их сердца радостью, светом и смыслом. Христос становится не отвлеченной теорией, а фактом их жизни. Христос преодолевает человеческий ужас смерти Своим Воскресением. Но только — в ответ на человеческую любовь.
«Господь и Бог мой!» — говорит озаренный Воскресением Фома Господу. «Господь и Бог мой», — повторяют за ним воинственные римляне и ученые греки. «Господь и Бог мой!» — вторят ему вожди варваров и бывшие жрецы ваалов. «Господь и Бог мой!» — взывают бесчисленные ученые всех эпох и народов. «Господь и Бог мой!» — восклицает современный рационалистический ум.
Ибо все на свете побеждается не сталью и не потом, не логикой, не смертью и не насилием. Все — побеждается Любовью. И только в этой Любви постижимым становится непостижимое.
«Христос Воскресе!» — радостно восклицает Любовь.
И как гром, как истина и факт, следует твердый ответ: «Воистину Воскресе!»


ВОЗНЕСЕНИЕ ГОСПОДНЕ
Вознесение Господне — один из двенадцати главных православных праздников. Этот праздник не имеет фиксированной календарем даты и зависит от того, на какое число выпала православная Пасха. От Светлого Христова Воскресения до праздника Вознесения Господня — ровно сорок дней.
О событии Вознесения рассказывают два евангелиста — Матфей и Лука. После Своего Воскресения Христос не раз являлся Своим ученикам, открывая Себя в совершенно живом, воскресшем и прославленном виде. Апостол Матфей пишет, что в течении первого месяца Христос отослал учеников из Иерусалима в Галилею. Так Он сохранил апостольскую общину в то время, когда иудейские власти, напуганные происшедшим в столице, производили в городе повальные аресты связанных с Ним людей. На Галилейской земле Иисус их встретил и сказал:
«Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и вот: Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28: 16–20).
Когда первая волна репрессий схлынула, апостолы вернулись в Иерусалим. Там, как пишет апостол Лука:
«Иисус… вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их. И, когда благословлял, то стал отдаляться от них и возноситься на небо. Они поклонились Ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью» (Лк. 24: 50–53).
О чем здесь рассказывают свидетели евангельских событий? О том, что Христос покинул земной мир? Где же здесь радость?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить о том, что добрый — всегда тянется к добру. Несущий в себе Небо — возносится на Небеса, к Богу. А тот, кто несет в себе зло — неизбежно падает в пропасть одиночества и богооставленности, которую люди называют адом.
«Где сокровище ваше, — говорит Христос, — там будет и сердце ваше» (Мф. 6: 21).
Сокровищем Христа был Бог. Христос — воплощенное Добро, Свет и Любовь. Он в полноте вмещал добро и Небо в Самом Себе. В Нем не было зла. А потому Его
путь — ввысь, к Небесному Отцу. Смерть не властна над Его телом, и ад не в силах удержать Его душу. Он Воскресает. Воскресает не только для того, чтобы взойти на
Небо, но и для того, чтобы привести туда каждого верующего. Это Небо — не холодный космос с мириадами звезд. Это Небо из молитвы «Отче наш» — духовное Небо, Божий Свет, который незримо окружает каждого человека. Как сказал евангелист Иоанн: «Бог есть Свет». Именно в этот пронизывающий мироздание Свет возносится Христос. Воскресший Христос словно распахивает Свои объятия для всей материи и всего мироздания.  С момента Вознесения Его Любовь охватывает каждого человека, в какой бы точке Вселенной он ни находился. Вне времени и пространства Христос — до конца отдает Себя творению, чтобы его привести через единство с Собой в Божие Царство.
Христос не покидает Землю. Он навеки с ней соединяется. Как говорит Он Сам: «Я с вами до скончания века». После Воскресения из мертвых Он начинает с Себя — со Своей преображенной телесности — «цепную реакцию» всеобщего Воскресения и преображения материи. После Вознесения Он как бы берет каждого верующего за руку и вводит его во Святая Святых Радости и Света пребывания в Боге Отце и Святом Духе.
Нет больше пропасти между Творцом и творением, между Богом и человеком, между Небом и землей. Мостом через эту пропасть стал Воскресший и Вознесшийся на Небо Христос. Нет больше тьмы — все пронизано Божьим Светом. Нет больше живых и умерших — все живы в Боге.
Но живы настолько — насколько сами захотят быть со Христом.
Именно об этом говорит кондак праздника Вознесения Господня. Если перевести кондак на русский язык, он будет звучать так:
«Совершив наше спасение и земное соединив небесному, Ты вознесся теперь во славе, Христе Боже наш. Вознесся, чтобы не разлучаться с нами, но пребывать с нами неотступно, взывая любящим Тебя: Я всегда в вами, а потому — не вам бояться тьмы».
В день праздника Вознесения Господня хочется пожелать всем православным людям света, радости и полноты жизни. Всего того, к чему призывает каждого верующего человека Сам Воскресший и Вознесшийся на Небо Христос.
С праздником!


СЛЕПОРОЖДЁННЫЕ
(Неделя 6-я по Пасхе)
В воскресный день 6-й недели после Пасхи на Божественной литургии читается евангельское повествование об исцелении слепорождённого человека (Ин, 9, 1–38).
Каждый из человек — независимо от того, вырос ли он в христианской семье или в неверующей, — такой же слепорождённый. Каждый в упор не видит, не хочет видеть, не может — собственных грехов, недостатков, похотей и гадостей. Зато каждый из нас хорошо слышит. Особенно пересуды, сплетни, рассказы о чужих грехах, похотях и падениях.
И, самое главное, к подобному положению вещей все уже привыкли.
Да, были разговоры: есть зрячие люди, их ещё называют святыми. Но к обычной человеческой жизни это относится меньше, чем вопрос «есть ли жизнь на Марсе». Мы же не святые, что с нас взять? Так и сидим на обочине жизни, глотая пыль и клянча у прохожих копеечку на хлеб.
Однажды рядом останавливается Путник. Путник — как путник. Пахнет как все — потом и пылью. Его шаги — как у всех проходящих. Его дыхание — дыхание Человека. Что Он остановился? Может, хочет дать милостыню? Может, хватит мне сегодня на булку с изюмом?
Но Его вопрос — в самую суть, в самый корень: «Хочешь прозреть?»
Боже мой, да я не знаю, что такое быть зрячими! Я всю жизнь — слеп! Сердце шепчет «хочу!», разум сомневается, душа рвётся на части. «Хочу, — с удивлением слышу я свой хриплый голос, — хочу!»
И тогда Он плюёт на землю.
Как страшен этот плевок! Сколько таких плевков было уже в жизни от таких же прохожих — бездушных гордецов, без жалости и сострадания! Плевок падает на нагретую землю — как приговор, как самая страшная насмешка, как топор палача, как итог моего жалкого слепого выживания.
Но что дальше?
А дальше Путник не уходит. Он смешивает Свой плевок с придорожной пылью и мажет этим мои незрячие глаза. «Иди, омой лицо в святом источнике — и будешь видеть».
Что же твориться на свете? Как можно так издеваться над калекой? Как смеет? Да Кто Он Такой?
И нет ответа — лишь шаги, шаги, шаги, удаляющиеся по дороге...
Что делать? Проклинать, ругаться, кричать вслед Уходящему?!
Но надежда, страшная надежда, надежда слепца — стать зрячим — помогает встать, отринуть сжигающий стыд, спотыкаясь, ощупью искать дорогу, припасть,
наконец, к воде. И, промыв глаза — широко открыть их навстречу сочной зелени, грозовым облакам и солнцу, сияющему в ряби воды.
И увидеть наконец, увидеть — самого себя, пыльного, усталого и счастливого в зеркале источника. И понять, что главное — не в том, что ты посмотрел сам на себя во всей отчётливости и свете. Главное в том, что твой маленький мирок шаркающих ног и чужих голосов вдруг оказался сверкающей Вселенной —
без конца и края. Вселенной, где главный не ты — а Тот Человек, Который сделал тебя зрячим и подарил тебе всё-всё-всё. Главное в том, что ты не одинок. Путник, подаривший тебе мир, снова найдёт тебя. И ты пойдёшь за Ним в радость новой Вселенной без конца и края, и радости этой не будет конца.
Главное теперь — не закрывать глаз...


ПОБЕДА КРЕСТА
Тысячи и тысячи храмов гордо возносят свои главы в бездонное небо. В лучах солнца ослепительно блестит позолота и мерцает мрамор. Головокружительно высоки свечи шатровых колоколен и шпили готических соборов. В России и Греции, во Франции и Сербии, в Англии и Грузии — во всех странах и на всех континентах, словно символ победы жизни над смертью, как знак торжества веры в Распятого и Воскресшего Христа — храм венчает Крест Господень.
Есть и особый праздник победы Креста над языческим миром, царствами и культурами — день Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Он был рожден как главное торжество единой христианской империи, когда равноапостольный Константин Великий со словами «Сим победиши» поднял Крест на невообразимую высоту внешней власти и силы. И хотя нет уже христианской империи, мир христиан распался, христианское общество деградировало, а христианская религия перестала быть душой и сутью культуры, — и по сей день в каждом православном храме поется величественный византийский гимн: «Крест — царей держава, Крест — красота Вселенной».
Но что бы ни пелось в церкви, в сознании большинства жителей планеты Земля Крест чем дальше, тем больше становится лишь одним из заезженных символов, Церковь — коммерческой структурой, а сами храмы — не более чем туристической достопримечательностью. Вокруг них шумят огромные города, гудят автомобильные трассы и железные дороги. Миллионы и миллионы людей ежедневно спешат мимо них на работу. И этим миллионам, живущим повседневной рутинной действительностью, влюбляющимся и умирающим в городских человейниках, нет никакого дела до того, что совершается в этих храмах. Для них Крест — в лучшем случае непонятный иероглиф, в худшем — символ кладбища и смерти. Если говорить прямо и честно, через две тысячи лет своего существования христианство снова оказалось на задворках человеческого сознания, а язычество, пошлость и духовная инертность празднуют свою победу.
Христианство силами «свободолюбивых» бесов изгнали из общественного пространства культуры и искусства, школ и больниц, парламентов и судов. Его ограничили в правах до «личного дела» каждого. Ему было оставлено гетто церковных оград. Всё чаще христианам говорят: «Ведите себя тихо! Не мешайте нам строить ослепительный мир технологии и равенства! Вы — прошлое! Ваше время — закончилось!». И вот на этом фоне Церковь продолжает повторять слова победы и торжества Креста над миром. Откуда такое дерзновение? Что же это за победа, когда окружающий языческий мир постоянно твердит об историческом поражении христианства?
Что бы это понять, надо взглянуть не на полупустые соборы. Следует вглядеться в тот подлинный Крест Христов, явленный миру.
Этот Крест — наг и страшен. Он — орудие мучительной казни. На подлинном Кресте нет позолоты и драгоценных камней. Зато есть — Он, Христос.
Бог стал Человеком, чтобы протянуть каждому из нас руку помощи, чтобы вытащить из одиночества и ужаса смерти. Но человечество, живущее «в лучшем из миров», чем оно ответило?
Христу как Человеку были предложены полнота и блеск земной власти — но Он отверг их. Ему было предложено построить ослепительный мир довольных и сытых людей, но Он ответил, что люди — не скотина: «Не хлебом единым жив человек!». Наконец, Христу предложили заворожить мир возможностью раскрыть «бесконечный духовный и творческий человеческий потенциал». Но Он лишь сказал: «Не искушай Господа Бога Твоего». Он отверг власть, сытость и чудо — как методы построения Рая, Он отверг саму возможность построения Рая на земле: «Царство Мое — не от мира сего». И тогда человечество — сначала плюнуло в протянутую Божью руку, а затем молотком пьяного солдата пригвоздило ее ко Кресту. Явленная миру Любовь была прибита коваными гвоздями к орудию позорной казни. Любовь Божия задыхалась от боли и жажды, над Ней насмехались и плевали в Неё. Наконец Любовь — умерла. Казалось, что с этого момента Крест стал символ главного поражения Любви на земле. Но Бог поругаем не бывает. А потому это поражение — стало победой и торжеством.
 «Христос Воскрес!» — вот в чем вся тайна и победа христианства. «Христос Воскрес!» — вот в чем суть христианского упования. «Христос Воскрес!» — вот в чем преткновение «совопросников мира сего» и «демонов язва». «Христос Воскрес!» — вот в чем суть радости христианской веры.
Шуршание банкнот, грохот танковых армад, колбасное изобилие супермаркетов — всё это мишура и суета, которая из праха вышла и во прах возвратится. Суть христианства состоит в том, что если человек соединился с Распятым Христом, Тело и Кровь Христовы стали и твоими телом и кровью, — что тебе вся эта внешняя шелуха? Ведь ты — больше праха и тления! В тебе — Воскресение Христа, которое обязательно станет и твоим воскресением! В тебе — Царство, над которым не имеют власти никакие тираны, фокусники или роштильды. Ты — свободен! Свободен и вечен в Воскресшем Христе!
И пусть горделивый и суетный языческий мир строит очередную Вавилонскую башню. Пусть внешнее торжество христианства и единая христианская империя остались в прошлом — всё пусть. При крушении этого земного идеала, может быть, твое и мое сердце стали лишь свободней от власти идолов имперской гордыни и упования на внешнюю силу. Христос не связан царствами и империями. Его Царство «не от мира сего» и не земного града мы, христиане, взыскуем, а Града Небесного. Главное сокровище у тебя внутри, и оно остается там — в тишине и тайнике сердца. «Возьми крест твой, — говорит Христос, — и следуй за Мною». И пока на свете существует хоть один христианин, для которого Сам Христос, Его Евангелие и Церковь равны Истине, Пути и Жизни, Крест — побеждает. Крест «красота Вселенной» именно потому, что через Крест Христов — ты, именно ты — идешь в Воскресение! Мужайся! Он победил мир!
Христос Воскресе!


ИСЦЕЛЕНИЕ ГАДАРИНСКОГО БЕСНОВАТОГО
Сегодня на Литургии звучал Евангельский рассказ об исцелении Гадаринского бесноватого. Господь исцелил этого человека, выпустив мучивших его бесов в стадо свиней. Свиньи, одержимые духами злобы и разрушения, тут же бросились в воду и потонули. А местные жители, опечаленные гибелью своего имущества, изгнали Христа из своей местности.
Во время земной жизни Спасителя ещё не была высказана идея, что человек — это машина. Она была озвучена лишь спустя 18 столетий. Но попытки воспользоваться человеческим телом как машиной уже были известны.
 Цари и маги, рабовладельцы и религиозные вожди пользовались подвластными людьми, не задумываясь об их душах. Заставляли воевать и строить пирамиды, платить налоги и пополнять свои гаремы. Но всем им — властителям и тиранам древности — было далеко, очень далеко до тёмных сил духовных, с самого начала бытия человечества через страсти и грехи успешно превращавших людей в послушных марионеток.
Древние цари лишь могли мечтать о солдатах, не имеющих страха и слепо исполнявших их волю. Древние демоны — с давних пор этого успешно добивались. Самый наглядный результат этой бесовской «работы» над человеком у нас называется «одержимостью».
«Технология» одержимости предельно проста. Напоминает она налёт бандитов на квартиру. В вашу дверь раздаётся звонок. Вы смотрите в «глазок» и видите миловидную барышню или вообще — ребёнка. Через дверь плохо слышно, что от вас хотят, поэтому её открываете. Но вместо барышни с лестничной площадки к вам в квартиру врываются преступники. Они не церемонясь затыкают вам рот и скручивают по рукам и ногам. А дальше методично обшаривают квартиру в поисках ценностей. И походя звонят по вашему телефону, моются в вашей ванне и пользуются вашим холодильником. Вам остаётся только с ужасом наблюдать за происходящим.
Точно так поступают бесы. Главное, чтобы человек сам открыл дверь — например, при обращении к колдуну, — остальное дело техники. Вломившись в человека, словно бандиты в дом, они «связывают» его душу и начинают безраздельно хозяйничать над телом. При этом они относятся к телу не как к дому, а как к машине — пьяный водитель. Куда повернут руль — туда машина и поедет. Поэтому одержимый человек так страшен для окружающих.
Христос имел дело с целой бандой грабителей и захватчиков. При этом бесы посмели ещё нагло задираться: «Ты что тут ходишь, Святой? Не Твоё сейчас время — иди, пока цел…». Но одного слова Христа оказалось довольно, чтобы банда присмирела. Так мальчишки стоят навытяжку перед директором школы или милиционером: «Отпусти нас, дяденька». Но бесы — не школьники.
 Чтобы хоть как-то удержаться в земном измерении, они пытаются обмануть Христа. «Пусти нас, — говорят они, — хотя бы в стадо свиное».
Свиньи в Израиле считались нечистыми животными, ценность их для любого верующего иудея была нулевой. Ведь по закону Моисея свинина была запрещена в пищу. Свиней для оккупационных римских властей разводили уж совсем бессовестные люди. Но для беса свиной хлев всё же лучше, чем тюрьма преисподней. Бесам, с их тысячелетним опытом, кажется, что с человеком справились — тем более справятся с животными. Пересидят грозу, глядишь — новую квартирку найдут, ещё в человека подселятся, в пастуха, например. Но они попадаются на собственную хитрость.
«Идите», — спокойно позволяет им Христос. И бесы всей бандитской оравой покидают несчастного одержимого. Но психика свиньи — не психика человека. Она просто не выдерживает напора нечеловеческой злобы и клокочущей бесовской ненависти. Животных охватывает слепая паника — как при землетрясении или извержении вулкана. Их единственное желание — бежать. И они бегут, бегут не разбирая дороги, бегут со всех ног. И всем стадом срываются с обрыва в море и тонут.
Казалось бы, вот он — хороший конец. Человек спасён, бандиты посрамлены. Жалко только свинок, оказавшихся в неурочный час на полях Святой Земли. Но эта евангельская история не знает хеппи-энда. В красках евангелист Лука живописует окончание истории с бесноватым. Пастухи, бывшие свидетелями происшедшего, побежали к хозяевам свиного бизнеса. И хозяева, ужаснувшись убытку, попросту поспешили выгнать Иисуса из тех мест.
Наверное, ещё много свиней паслось вокруг. И много ещё бесноватых пряталось в тех обуянных жаждой наживы местах.
Размышляя об этой евангельской истории, хочется отметить два момента.
 Первый: как беспечно и неблагодарно я живу! Сколько раз я открывался навстречу бесовскому воздействию! И только особой милостью Божией можно объяснить то, что не стал одержимым. Скольких бесов — гордыни, сластолюбия и властолюбия — Ты изгнал из меня!
«Блюдите, яко опасно ходите», — говорит апостол. А я всё плачу от житейских неурядиц. Какие они мелкие по сравнению с настоящими бедами — одержимостью, например!
Второе: как часто желание материального благополучия и спокойной жизни затмевало в моей душе Тебя, милосердный Господи! Ты становился неудобен. И я просил Тебя подождать за дверью, совсем как блаженный Августин говоря: «Измени меня, Господи, только чуть позже — не сейчас!». И — жизнь проходила мимо, а я оставался со своими свиньями.
Да не будет так! Помоги мне, Господи, стать Твоим! Чтобы уже ничто в мире: ни земные заботы, ни скорбь, ни теснота, ни гонение, ни голод, ни нагота, ни опасность, ни меч — никогда не смогли отлучить меня от любви Божией — в Тебе, Господи Иисусе. Ведь Твоя Любовь — единственное подлинное сокровище на этой земле.


МИЛОСЕРДИЯ ХОЧУ,
А НЕ ЖЕРТВЫ
(Притча о добром самарянине)
Человек предпенсионного возраста поехал в храм на службу. Была ранняя осень. Жил он далеко за городом, и его путь до станции лежал по давно знакомой тропинке, хоженой и перехоженой в течении многих лет. На этот раз на повороте его встретили какие-то «отморозки». Размозжили голову, отобрали портфель и убежали.
Чуть отлежавшись, он поднялся и, истекая кровью, побрел по знакомому пути назад. Мимо шли люди, которые шарахались от окровавленного и грязного человека. А ему было так плохо, что единственной мыслью, которая осталась в разбитой голове, была одна — дойти, дойти хоть куда-нибудь. Он шел и шел, покачиваясь, словно пьяный. Возле знакомого дома он остановился, из последних сил позвонил в звонок на калитке и упал на усыпанную кленовыми листьями землю. На звонок выглянула женщина. Увидев лежащего, она его не узнала, испугалась и быстро вернулась домой. Мало ли какой пьяный ходит под окнами? Может быть, она даже вызвала наряд полиции или «скорую» — я не знаю. Он лежал там окровавленный двадцать или тридцать минут, пока не приехала полиция. Этим домом, до которого дошел раненый — был его собственный дом. А испуганной женщиной — его собственная жена.
К чему я рассказал эту историю? Нет, совсем не для того, чтобы вывести некую мораль — человеческая жизнь слишком сложна для упрощенных схем. У каждого из действующих персонажей найдется свой мотив и свои оправдания. Убийцам надо было заработать, чтобы прокормить своих детей. И может быть — хотя я в это не верю, — у них и не было намерения убивать. У прохожих не было времени разглядывать какого-то там шатающегося оборванца. А жена попросту испугалась, и в наступившем сумраке не узнала любимого человека. Все это понятно. Все из них ясными и понятными логическими доводами заставят свою совесть замолчать. Кто раньше, кто позже.
Все разведут руками — это просто набор роковых случайностей. Все. Кроме человека, оставленного без помощи. Просто потому, что он умер.
Господь в притче о милосердном самарянине (Лк. 10: 25–37) говорит об очень похожей ситуации, которая универсальна для всех времен и народов. Вообще, все написанное в Библии универсально. Оно происходит не там, когда-то, при царе Горохе, а здесь и сейчас. Но главное — с тобой.
Финал притчи о милостивом самарянине другой, чем в моей истории. Господь рассказывает о прохожем, в котором нашлось сострадание и терпение. Он не испугался «влезть» в совершенно ненужную для него ситуацию, помог раненому, и тот выжил. Люди, проходившие равнодушно мимо, остались как бы «за бортом». Акцент был сделан на том, что милостивый самарянин — человек вне иудейского закона, иноплеменник, которого считали хуже язычников, изгой иудейского общества, БОМЖ и гастарбайтер на Святой Земле, — этот пришлый человек сделал то обыкновенное дело, к которому призван каждый.
Но одно дело — призванный, другое дело — сделавший. Притча словно обращается к моей, лично моей совести и спрашивает: всегда ли ты поступал также? И, положа руку на сердце, я могу честно ответить: нет, не всегда. Бывали моменты в жизни, когда я торопился по казавшимся мне важными делам. Бывало, когда в памяти оставлял «зарубку», что обязательно завтра надо помочь человеку в его беде. Но приходил новый день. С ним приходили новые заботы. Моя помощь все откладывалась. А потом человек просто исчезал из жизни.
Я, именно я, оказывался тем священником и левитом из евангельской притчи, которые равнодушно проходили мимо чужой беды, чужого горя и чужой боли.
Я, именно я, оказывался среди тех, для кого «своя рубашка ближе к телу», а «хата» при всех сотрясениях и бедах — «стоит с краю». Никто из «внешних» не осудит, но совесть, куда деть совесть? Она, как чуткий вещун, говорит, что нужно было помочь, а я — не помог. Что я мог оказать поддержку — и не оказал.
И я, именно я стал виноват не только в равнодушии и черствости, но и стал соучастником беды другого человека.
«Что сделали малым сим, — говорит Христос на другой странице Евангелия, — то сделали Мне» (Мф. 25: 40). «Суд без милости — не сотворившему милости», — пишет апостол Иаков (Иак. 2: 13). И это Суд Божий — уже на мне.
Что же делать? Почему это евангельское чтение Церковь предлагает именно перед началом Рождественского поста?
Дело в том, что любой пост — в первую очередь не диета, а время для переосмысления жизни. Пост — время остановиться среди вечной суеты и взглянуть на Небо. Это время взглянуть в зеркало евангельских заповедей и притч, чтобы увидеть в нем себя таким, каков ты есть на самом деле, а не таким добрым и пушистым, как ты себя воображаешь. Пост — время мужества и правды. Пост — время покаяния, то есть деятельной работы над собой. Если хотите, пост — больница, в которой Господь предлагает лекарство. Что это за лекарство?
«Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, — говорит Он, — и Я вам дам покой» (Мф. 11: 28). Нет, это не покой нирваны. Это не убаюкивающие волны церковных песнопений. «Будьте святы, как Я Свят» (Лев. 11: 44) — эти слова звучат словно гром. «Будьте милосердны, как Я милосерден!» (ср.: Лк. 6: 31–36) — звучит как призыв к действию.
Жизнь во Христе подразумевает следование за Ним и в Нем во всем, самоотдачу ближним и деятельное добро до Креста, до смерти. Но кто этот ближний?
А оказывается, что ближний совсем не тот, кого ты называешь единоверцем или прихожанином твоего храма. Согласно сегодняшней притче, ближний — это тот, кому ты оказал милость, кого не бросил в трудную минуту, от кого не отвернулся, когда все остальные оплевали и предали. Ближний — тот, кому ты — именно ты — протягиваешь руку помощи, совсем не ожидая благодарности в ответ. Ближний — тот, мимо которого ты не прошел, когда ему было плохо. Просто потому, что в нем живет Христос. Именно для него Он родился, за него был распят, умер и Воскрес.
Христос стал Человеком не для того, чтобы прогуляться среди людей. Не для того, чтобы донести людям Слово Божье, — для этого всегда были пророки. Он никогда не был равнодушен к чужой боли, чужой беде и скорби. Он пришел, чтобы разделить их с человеком и сделать Своей болью, бедой и скорбью. «Он взял на Себя наши немощи, — повторяет за одним из ветхозаветных пророков евангелист Матфей, — и понес наши болезни» (Мф. 8: 17; Ис. 53: 4). Он стал нашим Ближним — «нас ради и нашего ради Спасения». Он стал Человеком, чтобы, взяв за руку, провести через жизнь и смерть — в Свое Воскресение. А потому перед началом Рождественского Поста Православная Церковь призывает каждого, призывает тебя и меня: «Иди и поступай также».


ИСЦЕЛЕНИЕ РАССЛАБЛЕННОГО
Начало этого евангельского отрывка читается на каждом водосвятном молебне. Целиком повествование об исцелении расслабленного у Силоамской купели звучит в четветую Неделю по Пасхе. Каждый раз, наклоняя голову, я слушаю знако-
мые строки, диалог Христа с больным человеком и Его странный вопрос: «Хочешь быть здоров?»
Сила Евангелия в том, что оно — здесь. Здесь и сейчас Христос задает вопрос. Он обращается не только к тому — несчастному парализованному возле Силоамской купели, этот вопрос обращен лично ко мне. И кажется, что нельзя ответить иначе, чем расслабленный: «Господи, конечно — хочу!». Но когда я вглядываюсь в самую глубь души, то начинаю понимать, что не все так просто.
Быть здоровым — значит нести полную ответственность за нелегкие требования жизни. Быть здоровым — на своих плечах нести тяжесть каждодневной рутинной работы, ропот стариков, усталость жены, капризы детей, хамство продавцов супермаркетов и ужас приближающейся смерти.
Когда же ты болен — часть этого груза снимается. Появляется возможность «отойти в сторону», «уйти в себя», «поболеть». Собственные болезнь и немощь, головокружение и бессилие как бы снимают с человека прямую необходимость жить смело, твердо и действенно. Всегда можно сказать: «Я устал, простите, полежу…» И меня поймут. Мне скажут: «Ну что же, поспи, может, лучше станет». И вот ведь где бесенок сидит: даже когда чувствуешь себя неплохо — появляется искушение «прикрыться» собственной болезнью и «пожить для себя».
Поэтому на вопрос Христа мне не так-то легко искренне и просто ответить. Болезнь обостряет самолюбие человека до того, что сплошь и рядом он становится совершенно невыносимым для окружающих. Недаром на Руси ложе болезни издревле называли «ложем озлобления». Нет, по-другому: это я становлюсь совершенно невыносимым для близких. Это я ухожу в раздражительность и обидчивость. Это я становлюсь озлобленным, надевая черные очки пессимизма! И мое бессилие — кратно увеличивает нагрузку на тех, кто рядом со мною. Немощь вынуждает стать «мощными» жену и ребенка. Болезнь приносит боль тем, кто рядом со мной. Мир переворачивается с ног на голову…
Итог страшен: я начинаю привыкать перекладывать свою мужскую ответственность на других. Я вижу, как постепенно становлюсь эгоистом, забывая о том, что есть люди, которые страдают тысячекратно больше меня.
 Несчастный евангельский паралитик годами лежал в этих притворах. Ему все чудилось: вот что-то внешне изменится, и он сразу станет другим. Как часто и я надеюсь на это внешнее чудо! Но только так, чтобы вместе с головокружением и слабостью ушли из моей жизни все трудности и проблемы! Как хочется, чтобы жизнь стала легкой, словно в детстве! И чтобы по этой легкой жизни я смог идти без страха и без забот. Грезится, что наконец найдется врач, который освободит от всего этого, даст нужную таблетку, сделает укол… Врач находится, таблетки пьются горстями – и ничего не меняется.
Что же остается? А остается только обратиться ко Христу, к Нему лично, ни к кому другому, — и сказать: «Господи! Я хочу взять жизнь на плечи, как берут Крест, как берут трудную и ответственную задачу! Жизнь — не такую, какую я придумал себе, а такую — какая у меня сейчас! Я готов здесь и сейчас жить от всего сердца, от всего ума, всей крепостью и всей немощью своей! Возьми меня такого — как я есть! Помоги моему бессилию!»
И может быть, тогда Христос возложит на меня не как ношу, а как дар эту тяжесть жизни? Может быть, подставит Свое плечо и даст силу этой жизнью жить?
Я не знаю. Но хочу узнать! Я верю, Господи, помоги моему неверию! Господи, помоги мне задуматься: не прячусь ли я за немощью и бессилием? За тем, что «не могу», и «невозможно», и «нет сил»? Господи, не оправдываю ли я себя болезнью — отсутствие мужества, вдохновения и веры в Тебя — Жизнь Вечную?
Господи Боже! Даруй мне счастье обратиться не за чудом телесного исцеления, не за тем, чтобы все стало хорошо, а за тем, чтобы Твоя сила влилась в глубины сердца, а Твое мужество очистило от эгоизма душу. Пусть Твоя ясность озарит мой помраченный разум и укрепит расслабленную волю! Помоги вместе с Тобою поднять всю тяжесть земной жизни, болезни и страха — и принести все это Тебе! Помоги — поблагодарить Тебя за то, что есть! А вместе с жизнью и маленькой своей благодарностью принести — и каждого человека, и каждое событие вокруг, какими бы они ни были, — принести к Царствию Божию!


БОГАЧ, ЛАЗАРЬ
И РЕАЛЬНОСТЬ АДА
Притча Христа о богаче и Лазаре, которую приводит апостол Лука в 16-й главе своего Евангелия, ставит современного человека лицом к лицу с неприятной темой. А именно: с реальностью существования ада.
Наверное, все слышали об описаниях посмертного опыта людей, вернувшихся из состояния клинической смерти. Первым их подробно описал американский врач Реймонд Моуди. Описания были настолько ярки, что мгновенно были растиражированы средствами массовой информации.
Согласно собранным им данным выходило, что посмертие – состояние приятное. Человек перестаёт чувствовать боль, мучившую его последние месяцы болезни, его мыслительные способности обостряются, а навстречу ему выходит некое «светлое существо», полное понимания и — иногда — юмора.
Однако сейчас, когда количество опрошенный людей, переживших состояние клинической смерти, приблизилось к нескольким десяткам тысяч, посмертный опыт кажется исследователям не всегда таким радужным и светлым.
Сам Господь прямо предупреждает, что жизнь без Бога приводит человека «в огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его» (Мф. 25: 41). А в притче о богаче и Лазаре Он даёт яркий пример человека, осужденного на адские муки за слепое следование, казалось бы, обыденным радостям бытия; богача, который взирая на Рай, просит праотца Авраама позволить нищему Лазарю пойти и «омочить конец перста своего в воде и прохладить язык мой, ибо я мучаюсь в пламене сем» (Лк. 16: 24–26).
Перед нами очень красочная картинка. Человек существовал в расточительной роскоши. «Сытый, — как говорит народная мудрость, — голодного не разумеет». А потому он относился наплевательски к страданиям ближних. Например, к нищему Лазарю, просящему подаяния возле порога его дома. И вдруг богач оказывается в месте, где начинает сам мучиться. Но горше личной муки ему осознание того, что его родные шаг за шагом идут по той же дорожке в пропасть, как и он. И — ничего он уже не может изменить!
Кто-то скажет, что это — только притча, сказка об отношениях между людьми. Но когда мы соотнесём этот рассказ с другими притчами Господа, с Посланиями апостолов или Апокалипсисом, окажется, что перед нами не просто сказка. Перед нами описание некой реальности, выраженной из-за бедности человеческого словарного запаса языком мифа. Суть рассказа в увязывании посмертной участи человека с его земным отношением к Богу и ближним.
Один из моих молодых друзей передал мне свой опыт клинической смерти. На двадцатом году жизни у него начались серьёзные проблемы. И он …нет, сначала мысли покончить с собой у него не было. Он хотел просто успокоиться и забыться. Под действием алкоголя он начал глотать одну снотворную таблетку за другой, пока не появилось желание освободиться разом от всех житейских проблем и неурядиц. Так он оказался в больнице. В реанимации у него остановилось сердце, врачи сердце «запустили» снова, но сознание вернулось к нему только на третьи сутки. Когда он стал осмысливать происшедшее, то первым ощущением было глубокое потрясение. Оказалось, что в памяти за этот трёхдневный период много чего осталось. Что же он вспомнил? Он описал своё состояние, как несравнимый Ужас. Он говорил: «Представь себе кромешную тьму. У этой тьмы нет ни конца, ни края. Очень холодно. Ты бесконечно падаешь в этой тьме. А над тобой — светящийся и огромный, невероятно огромный — висит острый серп. И ты понимаешь, что этот серп каждую секунду может на тебя обрушиться. Даже нет, не так: он вот-вот обязательно обрушится на тебя, а ты ждёшь, захлёбываясь страхом. И это длится вечно».
Жуткий опыт, не так ли? И — ничего похожего на зафиксированное доктором Моуди ощущение свободы, лёгкости и «света в конце туннеля».
И ведь подобных описаний у любого врача-реаниматолога найдётся немало. Есть врачи, которые их специально собирают, и с результатами их исследований можно познакомиться в интернете или печатной продукции. Присутствуют в воспоминаниях пациентов и спуск в темноту, и огненный жар, и даже бесы. В исторических хрониках мы тоже можем найти немало описаний отрицательного посмертного опыта людей, затем вернувшихся к жизни. Английский летописец VIII века Беда Достопочтенный передаёт историю некого жителя провинции Нортумбрия. Умерев, тот очутился в непроглядной темноте: «Возникали клубы тусклого пламени, поднимавшегося как бы из огромной ямы… По мере того как языки пламени разрастались, я увидел что они наполнены человеческими душами, которые, словно искры оказывались то высоко в воздухе, то падали обратно в глубину… Из глубины появились тёмные духи и стали окружать меня, ужасая меня своими сверкающими глазами и пламенем, исходившим из их ноздрей и уст». Этот рассказ приводится в 5-й книге Истории английской церкви и народа.
Конечно, нас не должны слишком зачаровывать буквальные подробности таких опытов. Человеческий язык слишком беден, что бы передать реальность, выходящую за пределы привычного вещественного мира. Поэтому образы огня или черноты — лишь образы. Но за ними, безусловно, стоИт нечто, где человек остаётся наедине с чернотой собственного эгоизма и пламенем страстей. Там человека ничто не избавляет от пожирающих его демонов. Всё происходящее там человек воспринимает как реальность. Это место мы называем «адом».
Какое грозное предупреждение тебе и мне — современным людям: смотрите, ад существует! Ад — не сказка!
Ад — реален! — какой ледяной душ для нынешних фарисеев, политиканов и развратников!
Бог простирает к каждому с Креста любящие руки. Он делает всё, что бы ты и я могли восходить по лествице Духа в Царствие Небесное. Нам дана Церковь. Нам даны Таинства Любви — Крещение, Евхаристия и Покаяние. Сам Господь приходит к каждому в образе нуждающихся и обездоленных. Неужели тебе или мне нечем ответить на его Любовь?
Человек — свободное существо. И он свободно может выбирать бытие в Любви Божией или в отсутствии этой Любви. Как в этой жизни, так через плоды жизни — в будущей.
«Человек! — восклицает один древний писатель, — у тебя есть два пути. Один ведёт к Жизни. Другой — к смерти».
Какой путь выберешь ты?


МУЧЕНИК ВИКТОР ДАМАССКИЙ
Православная Церковь отмечает память мученика Виктора Дамасского 24 ноября. О нем и его времени и пойдет речь в этой статье.


Философ на троне

В середине II века Римская империя была одним из самых могущественных государств на земле. Крылья имперского орла простирались от Ирака до Англии. Египет поставлял пшеницу, из областей будущих Франции и Чехии шло серебро, северная Африка добывала золото. И все без исключения — посылали на нужды экономики рабов. Государство было спаяно исправно действующей военной машиной, бюрократическим аппаратом и культом обожествленного императора.
После смерти императора Антонина Пия Римскую империю наследовали два человека. Это были приемные дети почившего монарха Марк Аврелий и Луций Вер. Когда Луций Вер скончался, император Марк Аврелий правил огромной империей единолично. И, надо сказать, справлялся замечательно. Он провел судебную реформу. Ему удалось замириться с персами — главными противниками Рима на востоке и сосредоточится на военной угрозе с севера. Марк Аврелий увеличил численность войск империи и обрушил новые легионы на сарматов и германцев. Воинственные варвары были разбиты так успешно, что в течении двухсот лет не решались воевать с римлянами. Но главное, Марк Аврелий был философом. Философ на троне! Он исповедовал принципы стоицизма. Двенадцать глав, которые сейчас известны под общим названием «Рассуждения о самом себе», проповедуют гуманность, честность, целомудрие, постоянную оценку жизни с философско-нравственной стороны и советы о том, как мужественно встретить смерть.
 «Нужно привести свой разум в согласие с природой целого, — писал Марк Аврелий, — и достигнуть благодаря этому бесстрастия. В согласии с разумом и заключено счастье».
При этом сложно найти императора, который так жестко не уничтожал бы христиан. Противоречия здесь нет. Римская империя была правовым государством. В нем законодательно были запрещены тайные общества. Христиане под это определение вполне попадали. Кроме того, выражением единства империи был императорский культ. Во всех ее уголках формой государственной присяги и изъявления лояльности было участие в поклонении статуе божественного императора. Император был живым богом для каждого подданного Римской империи. Он был — олицетворением государства. Ты мог думать все что угодно, но раз в год был обязан принять участие в общем гражданском деле и кинуть щепотку ладана перед статуей божественного императора. Тут никакой свободы не подразумевалось. Ты — гражданин, а потому — обязан. Точка. Если ты этого не делаешь — ты «иностранный агент», ты враг империи. А к врагам она беспощадна. Марк Аврелий был хорошим императором, а потому требовал исполнения законов от всех без исключения.


Присяга
божественному императору

Во времена Римской империи к воинской присяге относились еще более трепетно, чем теперь. От верности армии присяге напрямую зависела жизнь государства. И если христиане городов могли как-то избежать процедуры поклонения божественному императору — например, дав взятку, то в армии подобного случиться просто не могло. Солдат империи должен был сам проходить тест на лояльность императору. Интересно, что в условиях реальных боевых действий данное требование не предъявлялось. Стойкость солдата в бою и так была достаточным доказательством его преданности. Но в гарнизонах или полевых лагерях присяга была обязательной.
К 175 году нашей эры христиане в Малой Азии уже составляли чуть ли не четверть населения. Было достаточно их и в армии. А потому командиры легионов зачастую покрывали сослуживцев. Недавно закончились военные действия с парфянами, и никому в голову не приходило требовать дополнительных доказательств лояльности империи у закаленных в боях ветеранов. Но, на беду, в Дамаск из Метрополии был послан новый командир Севастиан, не знавших местных реалий. Положение «ни мира — ни войны» с парфянами подразумевало постоянную боевую готовность. Но на сытых хлебах в условиях гарнизонной жизни легионеры расслабились. Севастиан еще в дороге решил подтянуть дисциплину вверенного ему войска. Прибыв на место, он начал с образцово-показательной церемонии присяги. Легион был выстроен в торжественный порядок для общегосударственного жертвоприношения перед статуей божественного императора. Солдаты, проходя вереницей, кидали щепоть ладана на раскаленный уголь у алтаря. Офицеры подходили поодиночке. За их действиями зорко наблюдали жрецы-авгуры и военачальники.
Вдруг среди военных прошел сдержанный шум. Один из офицеров не вышел из строя. Он остался стоять в одиночестве, когда все его боевые товарищи уже прошли мимо жертвенника. Этим офицером был Виктор, уроженец Италии.
— Почему ты не приносишь жертву божественному императору? — спросил Севастиан. — Ты ему не верен? Я приказываю тебе принести жертву.
— Я проливал за императора кровь в битвах, — ответил Виктор, — но поклониться ему как Богу не могу. Я христианин.
Окружавшие Севастиана офицеры хмуро молчали. Они знали о христианстве Виктора. Тот был опытным воином и надежным товарищем. Этого было достаточно, чтобы на верованиях Виктора никто не заострял внимание. Тем более, что у многих христианками были жены. Ситуацию еще можно было «спустить на тормозах», но вновь прибывшему начальнику очень хотелось показать подчиненным их место. Перед взглядом закаленных в боях ветеранов изнеженному римскому патрицию было не по себе. А потому он решил быть суровым.


Судилище

— Сними пояс и отдай оружие, — потребовал Севастиан у Виктора, — ты обвиняешься в измене божественному императору, принадлежности к тайному обществу и неподчинении приказу.
Виктор отдал меч сослуживцам. Принесение присяги превратилось в суд, а ветеран — в подсудимого. Чтобы спасти жизнь, Виктору нужно было только кинуть щепотку ладана на жаровню перед идолом. Но делать это он категорически отказывался. Виктор был готов сражаться с варварами в любой точке империи, готов был отдать жизнь по одному слову своего командира или императора. Но показательное обожествление власти в лице императора было выше его сил.
Виктор повторил строчки Евангелия: «Господу Богу Твоему поклоняйся и Ему Одному служи».
Севастиан лишь пожал плечами. Под пыткой сделаешь все!
По законам судопроизводства того времени, пытки применялись ко всем обвиняемым. Сначала офицера били, затем сломали пальцы и стали опалять огнем. Мученик переносил пытки молча. Мужество ветерана поневоле внушило судье уважение. Севастиан чередовал истязания с уговорами и богатыми обещаниями. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! Разве Виктор не хочет командовать когортой или центурией? Стойкие солдаты нужны императору! Поклонись его статуе!
Но на все Виктор отвечал одно:
— Я христианин!
Истязания продолжались. Суд превратился в какой-то многодневный пыточный марафон. Сослуживцы Виктора молчали, но это было уже грозовым молчанием! Они подчинялись своему военачальнику с подчеркнутой холодностью. Через неделю Севастиан уже был не рад, что ввязался во все это. Надо как-то выходить из положения! У Виктора есть влиятельные друзья? Отлично! Очень может быть, он закроет глаза на возможный побег подсудимого… Но тут вмешались жрецы-авгуры.
— Если ты его выпустишь, — сказали они, — ты враг закона и враг цезаря!
Тогда Виктора попытались убить по-тихому (не заметно). Дважды ему посылалось отравленное мясо. И дважды съев его, он оставался жив. Говорили, что ученый волхв, приготовивший яд, в ярости разодрал свои магические книги, посыпал голову пеплом, а затем принял Крещение и убежал в пустыню. Один раз ветерана втолкнули в печь, которая обогревала общественные термы. Но этот шедевр инженерной мысли, кроме камеры горения, имел столько широких воздуховодов для обогрева многочисленных бассейнов и залов, что Виктор даже не обгорел. Но, что хуже, сослуживцы Виктора организовали присмотр и уход за арестованным. После прямой угрозы жрецов допустить побег подсудимого Севастиан уже не мог, а потому приказал выколоть мученику глаза.


Казнь

Виктор остался без зрения, но тем сильнее действовала его убежденность на окружающих. Вскоре десять легионеров объявили, что они — христиане. Что же будет дальше? Прибывшему из Рима военачальнику стало плохо. Его послали подтянуть воинскую дисциплину, а получилось, что он потревожил какое-то осиное гнездо! Что будет, если легионеры через одного начнут прилюдно объявлять себя христианами? На Востоке все возможно! Тогда легион расформируют, а его голова полетит с плахи!
Поэтому Севастиан решил действовать немедля. Жрецов отослали праздновать память очередного бога из римского пантеона и провели экстренное заседание суда. Согласно его приговору Виктора, как римского гражданина, усекли мечем, а воинов-христиан разослали по дальним гарнизонам. Все по закону, на строгом соблюдении которого настаивал император-философ Марк Аврелий!
В отношении христиан Дамаска была проведена акция устрашения. Не дай Зевс, кто еще рот раскроет! Жену солдата, которую по ходе разбирательства улучили в христианстве, привязали между согнутыми финиковыми пальмами. Затем пальмы выпрямились, разорвав мученицу надвое. История донесла до нас имя этой женщины — Стефанида. Тогда замуж выходили рано. По нашим меркам ее можно назвать ребенком. Ей было всего пятнадцать лет.
Когда слухи о волнениях в Дамаске достигли ушей императора, то Севастиан немедленно был отозван. По какой-то нелепой случайности на воинский отряд, под защитой которого военачальник двигался возле римско-парфянской границы, напали бедуины. Дальнейшая его судьба доподлинно не известна. А император Марк Аврелий, прожив долгую жизнь и оставив после себя множество мудрых изречений, умер спустя пять лет от чумы в далекой Галлии.


К свободе призваны вы, братья

Когда изучаешь историю христиан первых веков существования Церкви или мученические акты, то невольно задаешься одним вопросом. Где сейчас проходит та грань повиновения власти, за которой начинается предательство Христа? Мученик Виктор ответил на него не только своей жизнью, но главное — смертью. «Отдавайте кесарю кесарево, — сказал Христос, — а Божье Богу». И смешивать то и это в одном флаконе христианину никак нельзя! Кто бы ни возглавлял государство: философ Марк Аврелий, диктатор Иосиф Сталин или президент Владимир Путин — их власть заканчивается перед дверями человеческой души, перед тайной встречи и любви человека и Бога. Их власть заканчивается там, где начинается твоя душа. Главным завещанием мученика Виктора является то, что в современном христианском мире называется просто — свободой совести.


ПО СТУПЕНЯМ ВВЫСЬ
(Введение во Храм Пресвятой Богородицы)
Ни одна религия мира не подняла женщину на такую высоту, как христианство. В древнем мире, в котором женщина считалась по положению где-то между домашней скотиной и рабом, именно последователи Христа сначала провозгласили, что для Бога человеческий пол не имеет значения. А потом поставили Матерь Иисуса на головокружительное место Повелительницы Небесных Сил и Ангелов.
Честнейшая Херувим и Славнейшая без сравнения Серафим, — так назвали христианские поэты эту Женщину, Честью выше Херувимов и более славную, чем Серафимы. Даже католическая схоластика Средневековой Европы ничего не смогла сделать с этим светлым образом Жены, «облеченной в Солнце». Пусть мракобесы шептали по углам, что «женщина — сосуд дьявола», но в каждом готическом соборе, в каждой церквушке верующего встречал светлый лик Мадонны. На православном Востоке и России писались такие иконописные изображения Богородицы, что перед ними замирало самое черствое сердце. Именно из этих образов черпали вдохновение первые художники итальянского Возрождения.
Достаточно взглянуть на лик Богоматери «Владимирская», чтобы осознать, какая пропасть разделяет языческое и христианское отношение к проблеме разделения пола. Лики Богоматери — человечны, близки и теплы. И сквозь эту человечность, близость и понимание сияет тихий Свет Богоприсутствия. Ведь человек, неважно, мужчина он или женщина, свят не сам по себе. Не сам по себе он замечателен и хорош. В нем живут низменные страсти и клокочут необузданные желания. Но человек может подняться над грязью, грехом и бытом, стать святым. Не сам по себе, не своей силой, а только причастностью к Богу через Христа, через Его смерть и Воскресение.
Тело человека — не темница души, как говорили и писали древние, нет. Человек — Храм Божий.
Он соединяет дух и материю воедино, а поэтому человек — выше бестелесных духов. Он свят Богом, Который пребывает в нем. И эта святость, видение самого прекрасного человека на земле, словно в фокусе, выражены в изображениях Богородицы. Именно за счет причастности Христу Ее человеческое лицо — становится ликом. Она стала олицетворением максимальной человеческой святости. Она стала Вершиной и Примером возможного для человека единения
с Богом.
Ей, земной Женщине, посвящены вдохновенные строки поэтов. В Ее честь написаны гениальные музыкальные произведения и освящены храмы. К Ней, как к Заступнице и Сомолитвеннице, обращены горячие мольбы христиан по всему миру. О феномене Ее жизни размышляли такие богословы и философы, как Григорий Нисский и Фома Аквинский, Бердяев и Флоренский. И среди всего этого творческого осмысления Ее святости и сопричастности Христу одно из центральных мест занимает праздник, который Православная Церковь торжественно отмечает 4 декабря — Введение во Храм Пресвятой Богородицы.
Среди канонических библейских текстов мы не найдем ни одного, в котором упоминается о детстве или юности Приснодевы Марии. Она как бы остается в тени Своего Сына. Зато живая память Церкви — церковное предание — донесло до нас события тех далеких дней. Детство Той, Которой было суждено стать Матерью Спасителя мира, поэтически осмыслено и бережно передано в песнопениях, вошедших в ткань праздника Введения.
История донесла до нас, что Иоаким и Анна — родители Пресвятой Богородицы — долгие годы были бездетны. Всю свою супружескую жизнь они просили Бога о даровании им ребенка. И Бог, слышащий каждую человеческую молитву, послал им это утешение. Родилась девочка, которую они назвали Марией.
Благодарные родители дали обет посвятить дитя Богу, что и было сделано, когда Деве Марии исполнилось три года.
При главной святыне Ветхого Завета — Иерусалимском храме — издревле существовали школы. В их числе был и интернат для девочек. Туда принимали детей из самых уважаемых семей. В образование входило обучение грамоте и счету, религиозное воспитание и рукоделие. Почетной обязанностью учениц было создание огромной кожаной завесы Иерусалимского храма, которая отделяла молящихся от Святая Святых — места, где незримо пребывал Сам Бог. Маленькие лоскутки выделанной кожи девочки несколько лет сплетали в огромный узор. Раз в три года эту завесу обмывали в специальном бассейне, а затем торжественно вносили в Храм. Вес этого произведения искусства был такой, что поднять и установить на место завесу могли только тридцать священнослужителей.
Когда воспитанницы интерната достигали 12–13 лет, их отсылали домой или выдавали замуж. В древней Иудее не было женского монашества в нашем
понимании этого слова. Но если девушка желала провести свою жизнь в чистоте и служении Богу, это желание уважалось. Тогда ее обручали с мужчиной преклонного возраста.
Принимали в школу девочек от трех лет. Церковная история донесла до нас описание особой церемонии приема в это учебное заведение. Иоаким и Анна привели Ее на широкий храмовый двор. Тут, перед ступенями Храма, Марию встретили старшие воспитанницы школы с зажженными свечами в руках. Под пение псалмов девочка должна была сама подняться по крутой каменной лестнице к фигуре иерусалимского первосвященника, стоявшего наверху. Для трехлетнего ребенка это была непростая задача, но Мария преодолела все трудности. С этого дня она стала жить при Иерусалимском храме — до того самого момента, как была обручена праведному Иосифу.
В наши дни, как и в прежние времена, жизнь при храме накладывает особый отпечаток на человека. Ведь храм — это не просто место, где люди молятся. Храм — прежде всего Дом Божий.
Все в нем принадлежит Богу, суетные мысли и чувства отступают на задний план. Поэтому христианам так дорога память о том, что первые юные годы Пресвятая Дева провела под сенью особого места, где, кроме Бога и Его путей, нет ничего. Все Ее мысли и чувства были направлены к Небу, весь Ее труд был объят молитвой и трепетом Богоприсутствия. Один из церковных поэтов выразил это в удивительной метафоре. Первосвященник Захария, как говорит поэт, по особому вдохновению свыше вводит Ее в Святая Святых Иерусалимского храма, куда сам мог входить только раз в год. Да и как может быть иначе? Где еще можно найти достойное место для Той, Которая Сама скоро станет Храмом Живого Бога — Матерью Иисуса Христа?
При Иерусалимском храме было много воспитанниц, но только Мария выросла в полную меру той любви к Богу, которую не превзойдет ни один человек на земле. Таинственная воля Божия совпала в глубинах души с Ее личностью, всеми мыслями и трепетом сердца. В Ней, словно в фокусе, сошлась вся тысячелетняя человеческая жажда и устремленность к Небу. Перед нами тайна, в которой святость Пресвятой Девы раскрылась подобно цветку навстречу великому Архангелу Благовещения. «Я раба Господня, — только и скажет Она в ответ на неслыханную весть о том, что станет Матерью Спасителя мира. — Я раба Господня, да будет Мне по воле Его». Только после этого Слово стало плотью, Бог — Сыном Человеческим, а Она Сама — нерукотворным Храмом. Сколько бы веков и тысячелетий ни прошло после чуда Благовещения, человечество снова и снова будет вглядываться в светлый образ Маленькой Девочки, Которой суждено было в себе соединить Небо и землю.
Праздник Введения Пресвятой Богородицы приходится на дни Рождественского поста не случайно. Этот праздник — зеркало, в которое всматривается каждый верующий христианин.
Пост — очень короткое время, в которое православный христианин как бы снова встает перед дверями храма. Все пустое, наносное и греховное должно остаться за порогом. Здесь, отрешившись от будничной суеты, человек призван заглянуть в свое сердце, углубиться в душу, освятить мысли и обновить волю так, чтобы вечная жизнь смогла прорасти в нем Рождеством Христовым. Здесь и сейчас через молитву, помощь ближнему, отречение от мелочности и эгоизма человеку дано раскрыть свою душу навстречу Богу. Раскрыть и пойти вверх — по крутым ступеням духовного восхождения, как шла по ним маленькая Мария. Только тогда Бог встретит человека, возьмет за руку и поведет по жизни. Только так человек, по словам апостола Павла, сам становится храмом Божьим.
Введение во Храм — праздник веры в то, что никакое наше усилие не остается тщетным. И неважно, кто ты — мужчина или женщина, ребенок или пожилой человек — Божий призыв обращен к твоему сердцу. Важно лишь то, как ты, именно ты, ответишь на этот Божественный призыв. Введение — праздник надежды христианина на Христа, идущего навстречу. Введение — праздник взаимной любви Бога и человека, которая обязательно через Рождество Христово вспыхнет светом и радостью Воскресения и Жизни вечной.


НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ,
ПИРАТЫ И ПРОМЫСЕЛ
БОЖИЙ
Погожим майским днём 1087 года пристань портового Бари была, как всегда, наполнена суетой. Пришвартованные к крепкому дубовому настилу корабли слегка покачивались на волнах, пронзительно кричали чайки, пахло солью, смолой и рыбой. По пирсу сновали грузчики, на широких спинах выносившие мешки с одного из торговых большегрузов, вразвалочку ходили бывалые моряки. Возле входа на пирс пожилой таможенный чиновник записывал в амбарную книгу названия судов и взимал торговую пошлину. «Название корабля? Цель приезда? — гусиное перо быстро скользило по пергаменту. — Имя капитана?». «А если господин негоциант не хочет называть своего имени?» — «О, тогда разговор короток: стража!!!». Гремя алебардами и пиками, стражники тут же бросались на помощь. Купцу, который не догадался вовремя положить пару монет в раскрытый карман таможенника, приходилось платить куда больше — уже офицеру портовой стражи.
Всю эту привычную суету с борта галеры «Санта Мария» наблюдал капитан. Он нервничал. О табаке и Новом Свете в Европе ещё не слышали, а потому капитан пожёвывал соломинку. Слишком много внимательных глаз в порту! И эти цепкие взгляды уже наверняка отметили хищные обводы его судна. Нет, всё было, как и на других кораблях — щиты, фальшборт и амбразуры для ведения морского боя. Любому купцу приходилось сталкиваться с пиратами, а потому вооружению торгового судна придавалось большое значение. Но водоизмещение «Санта Марии» явно не подходило для торговых операций, она была скорее быстроходной яхтой. На таких отправляются с дипломатическими миссиями. Или — совершают набеги на прибрежные города.
— Эй, на корабле! — раздалось с пирса. — Куда собираетесь?
— В Антиохию! — ответил капитан и быстро отошел от борта. Только расспросов ему сейчас не хватало!
На колокольне Бари уже отзвонили полуденные колокола, когда наконец появился пассажир, которого ждали на корабле. Двое носильщиков втащили по дрожащим сходням за опоясанным мечём рыцарем большой сундук. Тут же сходни были скинуты, сняты причальные канаты и, развернув огромный парус, корабль направился к горизонту.

* * *
Привычный мир Средневековой Европы стремительно менялся. За четыреста лет до отправки корабля из портового Бари из аравийской пустыни пришел ислам, сразу же изменивший облик мира. Из двух держав, веками боровшихся за мировое господство —
Византии и Персии, — уцелела только Византия. И уцелела ценой неимоверных усилий. Ею были потеряны все африканские владения и большая часть Ближнего Востока. Под властью арабов оказалась главная святыня христиан — Иерусалим. Последователи воинственного пророка огнём и мечом прошли до Испании и Сицилии. Да что там Сицилия! Бари целых двадцать лет был под властью сарацин! Европа гудела, словно огромный колокол. Внутри неё уже зрел ответ на арабскую экспансию, который разразится грозой первого крестового похода!
При отсутствии одной силы, которая контролировала Средиземноморье со времён Римской империи, быстро стали развиваться небольшие портовые города — как Бари или Венеция. Прибрежные леса безжалостно вырубались, зато со сказочной быстротой строились военные и торговые галеры, а отчаянные капитаны в поисках наживы совершали совершенно немыслимые плавания. Их мало интересовала разница между торговыми и пиратскими операциями. Одно вполне могло включать в себя и другое. Эта удаль начала приносить плоды: золото из охваченной войной Малой Азии быстро перетекало в карманы европейских купцов. Грозным соперником европейцев на море стали берберские и алжирские пираты. Столкновения с ними в море были обычным делом.
В этих условиях непрекращающейся войны за обладание морем и сушей точкой опоры для корабелов стала христианская религия. Если тебе постоянно грозит смерть от морских волн, арабских стрел или болезней, поневоле стаешь религиозным человеком. Своим главным покровителем моряки издревле считали святого Николая. Он усмиряет бури и быстро отвечает на молитвы, защищает вдов и вступается за обиженных. Его мощи, которые веками хранились в малоазийском городе Миры Ликийские, оказались в эпицентре боевых действий. А потому идея переправить их в Европу носилась буквально в воздухе. О подобной операции поговаривали не только в Бари, но и в главном его конкуренте — Венеции. Генуэзцы тоже не дремали. Вот чьих цепких взглядов опасался капитан «Санта Марии» перед отплытием.
В сундуке опоздавшего рыцаря было золото — для выкупа святых мощей. А сам он входил в городской совет. Капитан понимал, что, получив самого святого Николая, его родной Бари сразу выделится из массы торговых городов!
А если переговорный процесс не сложится, он был готов действовать по обстоятельствам. В том числе и при помощи силы. Игра стоила риска!

* * *
Берег Малой Азии встретил корабелов неприветливо. Как рассказано в исторических хрониках Никифора и архидиакона Иоанна, первая попытка пристать к Мирам окончилась неудачей. Город был захвачен арабами. Совсем недавно у них скончался военачальник, их горе было всеобщим, о запрете пророка Мухаммеда на алкоголь они слухом не слыхивали, а потому тризну справляли во вполне языческом духе. Тут и там пылали дома. Европейский корабль они приняли за подарок судьбы, и тут же всей шумной толпой попытались его захватить. Дротики и стрелы с сухим стуком впивались в борта судна. Ответным огнём христиане охладили пыл нападавших, но о том, чтобы пристать — и речи не могло быть.
— Мы теряем время! — сокрушался капитан. — Когда арабы уйдут, сюда обязательно нагрянут генуэзцы!
На коротком военном совете было решено отвести корабль в ближайшую бухту и наблюдать. Ожидания оправдались. Через неделю арабы оставили разграбленные Миры. Местные жители прятались в горах, а потому отряд моряков вошёл в город без препятствий. Опасения, что арабы могли под горячую руку сжечь мощи святителя Николая, не подтвердились. Во-первых, мусульмане тоже его почитали. Поднимать руку на грозного святого они не решились. Даже церковь не тронули. А во-вторых, местные монахи мощи спрятали. Да так хорошо, что отыскать их оказалось делом очень сложным. Переговоры с хранителями мощей ничего не дали. Блеск золота не произвёл на монахов никакого действия. «Мы не торгуем святыней! — спокойно отвечали они на все посулы и обещания. — Возвращайтесь домой и скажите всем: святой Николай не продаётся».
— Тогда языки вам развяжет пытка! — в сердцах воскликнул капитан.
Ответ монахов примечателен.
— Ни голод, ни меч, ни страдания не отлучат нас от любви Божьей! — сказали они. — Мы не выдадим вам мощи!
Кроме того, монахи пригрозили ударить в набат и собрать на защиту святыни весь город.
Уподобляться арабам и воевать со стариками, женщинами и детьми итальянцам не хотелось. А вот получить мощи святителя — очень! Они же где-то тут, совсем близко! Нет, пытать монахов итальянцы не стали — твёрдость хранителей святыни внушила уважение. Но монахов связали и начали планомерный обыск базилики. Моряки решились на то, на что не дерзнули сарацины — начали попросту грабить храм! Прошёл час, но найти сокровище не удавалось. Один из моряков по имени Маттео в сердцах кинул лом на мозаичный пол. Мозаика ответила гулким звоном, словно под ней была пустота. «Нашёл! — вдруг озарило Маттео. — Я нашёл!». Моряки бросились лихорадочно разбирать полы всем, что попадалось под руки. И наконец пол поддался. Похитители буквально провалились в гробницу святителя Николая, заполненную благоухающим ароматом (миром).
В пылу поисков итальянцы позабыли про монахов. Одному из них удалось развязаться, и он бросился на колокольню. Над Мирами Ликийскими поплыл призывный набат, мгновенно подхваченный остальными храмами. «Украли, украли Николая!» — кричал монах с колокольни. Из окрестных гор на звон и крик начали сбегаться люди. Вскоре в святотатцев полетели камни.
Наспех переложив мощи в деревянный ларец, прикрываясь скамьями и столами, моряки бросились назад — к порту. Ещё бы чуть-чуть, и жителям Мир удалось бы отбить святыню. Моряки потеряли даже чудотворную икону святителя, известную на всю Европу. Но ларец с мощами они держали цепко. С корабля пришла подмога. Блеск рыцарских мечей позволил выиграть похитителям какие-то минуты. Когда рубили швартовые канаты, на набережной уже собрался весь город. «Украли, украли святителя!» — со слезами кричали горожане. День 22 мая стал для Мир Ликийских поистине чёрным днем!

* * *
Излишне говорить, что родной Бари встретил расхитителей гробниц как героев. Город был украшен флагами, звонили все колокола, войска, вставшие вокруг пути в собор, и жители кричали от восторга.
Местный епископ сначала было насупил брови: воровать-то плохо! Особенно мощи! Но затем сменил гнев на милость — победителей не судят. А то, что моряки были именно победителями и героями, не сомневался в ликующем итальянском Бари никто. Очень быстро церковные власти пришли к выводу, что без воли самого святителя Николая авантюра моряков бы не удалась. А потому похищение стали называть «перенесение святых мощей» святителя Николая Мир Ликийского. Как оказалось, второпях итальянцы унесли из разграбленной базилики в Мирах далеко не все останки святителя. Но жителям Малой Азии это помогло мало. Не пройдёт и десяти лет, как оставшиеся части мощей заберут крестоносцы. Сейчас они хранятся на венецианском острове Лидо. И недавно проведённая медицинская экспертиза показала, что костные фрагменты, которые хранятся в Бари и Венеции, принадлежат одному человеку. Удалось даже реконструировать его лицо. Оно очень похоже на иконописные изображения святителя Николая, каким мы его знаем.

* * *
Если смотреть в перспективе прошедшего тысячелетия, то эта драматичная история похищения мощей кажется в какой-то мере оправданной. Византия навсегда перестала существовать. Многочисленные святыни Константинополя турки попросту сожгли. Но мощи святителя Николая — уцелели. И в сегодняшнем открытом мире им может поклониться любой верующий во Христа человек, доступ ко святителю открыт всем. Небольшие частицы его святых мощей разошлись по всему христианскому миру. Есть они и в России, не обязательно ехать в далёкую Италию. Кроме того, как и тысячу лет назад, святитель Николай остаётся «скорым помощником», который обязательно ответит на молитву верующего человека. Лишь бы она шла из чистого сердца!


АМВРОСИЙ МЕДИОЛАНСКИЙ
День памяти святителя Амвросия Медиоланского — 20 декабря.
Гимн «Тебе Бога хвалим» поют на благодарственных молебнах и на молебне новогоднем. Особенно известен вариант этого гимна, положенный на музыку композитором начала XIX века Дмитрием Бортнянским. Для любого храмового хора его исполнение является своеобразным экзаменом на профессиональную пригодность. И надо сказать, что многие современные хоры этот экзамен с честью проходят! Слова же этого гимна были написаны ещё в IV веке епископом Медиоланским (сейчас город Милан) Амвросием.
Жизнь Амвросия уникальна. Начнём с того, что родился он в семье высшей знати Римского мира. Шёл 340 год, отец будущего епископа был императорским наместником Галлии. Должность немалая — как губернатор Краснодарского края, например. Это была богатая сельскохозяйственными угодьями земля, занимавшая часть нынешней Италии, Германии и Франции. И неспокойная. Соседи Галлии не отличались добрым нравом. А потому ограниченные контингенты римских войск постоянно были вынуждены не складывать оружия на границах империи. По первоклассным римским дорогам, которые стоят до сих пор, сновали туда-сюда с тревожными вестями курьеры.
Детство Амвросия прошло на загородной вилле. До нас дошёл случай, когда его, ещё младенца, в колыбели облепили пчёлы. Он даже не проснулся. Поняв, что ошиблись и младенец всё же цветок другого рода, пчёлы, поползав, улетели. А на языке спящего осталась капелька мёда.
После смерти отца семья Амвросия переселилась в Рим, где будущий святитель и его брат Сатир получили блестящее по тем временам юридическое образование. Около 370 года, по окончании курса наук, Амвросий был назначен наместником областей — консульским префектом — Лигурии и Эмилии, но жил в Медиолане. Вполне хорошая карьера для молодого человека из приличной семьи.
Но в 374 году жизнь 34-летнего патриция резко меняется. Умирает епископ Медиолана Авксентий. И это повлекло за собой раздоры между православными и арианами, так как каждая сторона хотела поставить своего епископа. На собрании духовенства в храме началась распря. Амвросий, как первый градоначальник и представитель императора, отправился в церковь для поддержания порядка. Когда он обратился к толпе с миротворческой речью, какой-то ребенок вдруг крикнул: «Амвросий — епископ!» Повисла неловкая пауза. А затем возглас вдруг был подхвачен народом. Духовенство, видя в нём третейского судью в спорах, присоединилось к гласу народа.
Но ведь Амвросий даже не крещён! Он лишь в числе оглашённых — людей, которые только готовятся к принятию Крещения! Он молод, перед ним широко открыты карьерные горизонты. Быть епископом в провинции, объятой церковной смутой, совсем не входит в его планы. И Амвросий, словно Иона, сославшись на свою, вполне достойную патриция, но недостойную епископа жизнь, бежит от неожиданного призвания.
Но Господь имеет на него Свои планы, явно отличающиеся от планов молодого патриция на самого себя. Кроме того, призвавшие его отличаются редкой настойчивостью. Дело дошло до императора Валентиниана Старшего (364–375), приказа которого Амвросий не посмел уже ослушаться. Он принял Крещение и, пройдя за семь дней все ступени церковной иерархии, 7 декабря 374 года был рукоположен в сан епископа Медиоланского.
Казалось бы, живи себе дальше, как жил. Но нет! Амвросий сразу же раздаёт всю свою собственность, деньги и имение на украшение храмов, пропитание сирот и нищих, а сам обращается к строгой подвижнической жизни.
Суровое воздержание, долгие бдения и труды Амвросий ревностно сочетает с исполнением обязанностей пастыря. Арианская сторона явно просчиталась. Святитель Амвросий, отстаивая православное единство Церкви, энергично противодействовал распространению ересей. Так, в 379 году ему удалось поставить православного епископа в Сирмии, а в 385–386 годах он отказался передать арианам базилику Медиолана.
Проповедь святого Амвросия в защиту Православия оказывала глубокое воздействие. Об этом свидетельствовал другой знаменитый отец Церкви, блаженный Августин, принявший в 387 году Крещение благодаря проповеди епископа Медиолана.
Святитель принимал деятельное участие и в государственных делах. Так, император Грациан (375–383), получив от него Изложение православной веры, убрал, по указанию святителя, из зала сената в Риме жертвенник Виктории, на котором принимались клятвы. Исполненный пастырского дерзновения, святитель наложил на императора Феодосия I (379–395) суровую епитимию за истребление невинных жителей города Солуни. Для него не было различия между царем и простолюдином: разрешив Феодосия от епитимий, святитель не допустил императора причащаться в алтаре, а заставил стоять вместе со всей паствой. И, чудо из чудес, император покорился! Кто из нынешних правителей способен на такое самоотречение?
Миротворческая деятельность Амвросия шагнула за пределы его епархии. Фритигильда, царица воинственного германского племени маркоманов, часто нападавшего на Медиолан, просила святителя наставить ее в христианской вере. Святой в письме к ней убедительно изложил догматы Церкви. Уверовавшая царица обратила в христианство своего мужа и убедила его заключить мирный договор с Римской империей. Медиолан за многие годы смог спать спокойно.
Под его руководством строились больницы для бедных и странноприимные дома. Он написал множество философско-нравственных сочинений. По преданию, он, пребывая во Флоренции, воскресил умершего отрока.
Умер святитель Амвросий в 397 году в ночь празднования Святой Пасхи. И был погребен в построенной им базилике, в Медиолане, из которого когда-то бежал и для которого, как и хотели жители, стал неусыпным покровителем и защитником.
Святитель Амвросий считается также и преобразователем церковного пения. Он первым ввел в Западной Церкви антифонное пение по сирийскому образцу, известное как «амвросианский напев». Им же были составлены 12 гимнов, которые продолжали жить и после его кончины. А его благодарственный торжественный гимн «Тебе Бога хвалим», с которого мы начали разговор, был написан в 386 году. И с тех пор уже 1600 лет поётся Православной Церковью.
Святитель Амвросий — один из тех людей, который оказал огромное влияние на европейскую культуру. Писатель и проповедник, музыкант и юрист, благотворитель и философ, через европейскую культуру он стал частью и нашей русской жизни. Можно сказать, что без этого человека, жившего в далёком IV веке, жизнь сегодняшнего русского человека была бы не такой, какой мы её знаем.
А поэтому память о нём — бесценна.










ПРОПОВЕДИ
РАЗЛИЧНОЙ ТЕМАТИКИ



БЛАГОГОВЕНИЕ
Однажды старенький священник сказал мне, тогда еще начинающему алтарнику: «Без благоговения в храме нечего делать. Представь себе, что у тебя в руках круглый аквариум с золотыми рыбками. Или большая банка с муравьями. Не дай Бог руки разожмутся — и тогда все, беда…». Что он имел ввиду?
А говорил он о том чувстве, которое охватывает человека, который в первый раз видит южное ночное небо, усыпанное миллионами звезд. Это небо всей своей беспредельностью словно обваливается на человека. И человеку одновременно и страшно, и дух захватывает от невероятной красоты. Как писал Ломоносов:

Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне — дна.

Другой поэт — Гавриил Романович Державин — замечательно выразил этот священный ужас в стихотворении, которое было в год написания переведено на все европейские языки. Будучи чиновником императрицы Екатерины Великой, Державин много путешествовал. Ночевать приходилось на почтовых станциях и трактирах. Однажды его, усталого и измотанного, мучила бессонница. Он стал молиться. И вдруг в ослепительном сиянии внутреннему взору поэта явился Некто.
Державин мгновенно схватился за перо:

О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в Трех Лицах Божества!
Дух всюду Сущий и Единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог…

Эти строки вплотную приближают человека к тому чувству, которое охватывало ветхозаветных пророков. «Горе мне! — восклицает Осия. — Как могу я, грешный, видеть святость Божию!». На горе Хорив Илия с ужасом накрывает голову плащом, чувствуя приближение Силы и Славы Божьей. Моисей не может зреть Всевышнего «лицом к лицу», а потом, после явления ему Бога на Синае, израильтяне не решаются взглянуть в лицо самого Моисея — так оно сверкает и сияет. Многострадальный Иов кидает Небу страшные своей прямотой вопросы о несправедливости мира, о зле, смерти и ужасе повседневной жизни. Но смолкает он не от благочестивых рассуждений друзей, даже не от того ответа, который дает ему Бог, нет. «Теперь мои глаза узрели Тебя, Господи, — восклицает страдалец, — а потому отрекаюсь я от слов своих и раскаиваюсь в прахе и пепле!».
Теофания, явление Божие, издревле являлось и является ответом на все человеческие вопросы. Одновременно священный трепет перед лицом Божьим был и остаётся одним из главных утешений человека. Ведь, как сказано у евангелиста Иоанна, «Бог есть Любовь». Перед нами опытное познание Бога, Который открывается как Личность и как Любовь.
Даже отношение между мужчиной и женщиной, любовь человеческая, начинается не с плотской страсти, а с чувства благоговения и робости перед другим человеком. Может быть, ты видел свою будущую жену сотни раз по дороге домой или на работу, но однажды ты вдруг увидишь ее по-особому, особым взглядом, в особом, почти ангельском свете. Ты зришь ее в том отблеске божественного сияния, которое было на человеке в Раю. Любимая стала для тебя Новым человеком. И первое чувство к этому новому человеку — благоговение. А с благоговением приходит страх — боязнь обидеть или задеть любимого человека.
Нечто подобное испытывает христианин при первой своей встрече с Богом. Без этой личной и сокровенной встречи не может быть религиозной жизни. Можно от корки до корки вызубрить все учебники по теологии, можно отстоять тысячи Литургий. Но если встречи с Богом не состоялось, если человек в глубинах своей души не встретил Бога как Свет, Личность, Путь, Истину и Жизнь — всё это будет напрасной тратой времени. Христианство — не сборник законов или заповедей, не клуб по интересам или патриотическое объединение, не концертный зал или картинная галерея. Христианство — Сам Христос, Распятый и Воскресший. Христианство — прежде всего встреча человека и Христа. И часто эта встреча Бога и человека — Встреча с большой буквы — начинается именно со священного трепета, с благоговения перед святостью Божьей. Именно об этом говорит премудрый Соломон: «Начало премудрости — страх Господень».
Апостолу Петру тоже пришлось пройти через этот священный ужас. Он уже был призван Христом в число ближайших двенадцати учеников. Ему по-человечески нравился Иисус, Петру были близки Его слова и поступки. Но только спустя некоторое время произошло событие, которое сделало его воистину апостолом Христовым. Однажды Иисус воспользовался лодкой Петра для проповеди. Народ теснился на берегу, а Христос, чтобы не быть затертым толпой, разговаривал с людьми с воды. Рыбаки — есть рыбаки. Пока Учитель проповедовал, они с некоторой тоской поглядывали на спокойную гладь Геннисаретского озера. Сколько рыбы можно было поймать! Утро — точно пропало для рыбалки. Вдвойне обиднее было потому, что проведенная накануне ночь не принесла ничего.
Иисус почувствовал это настроение учеников. «Отплывите на глубину, — сказал Он, — и закиньте сети».
Ученики видели, что день не задался, но послушались Учителя. Дальше произошло нечто невообразимое. Сеть мгновенно заполнилась добычей так, что начала рваться. Пришлось звать соседей. Даже совместными усилиями вытащить такой улов не удавалось, лодки под тяжестью рыбы начали черпать боками воду. Но как? Почему? Они — опытные рыболовы, профессионалы своего дела. Каким образом Учитель мог увидеть рыбу за блестящей гладью озера? Это просто невозможно! Или Он приказал рыбе плыть в их сеть? Радость перед богатым уловом постепенно сменилась страхом. Перед ними была тайна, сверхъестественное событие. И лучи этой тайны сходилась как в фокусе — на фигуре Христа.
Общее чувство выразил Петр. «Выйди от меня, Господи! — воскликнул он, упав на колени, — потому что я человек грешный. — Не бойся, — ответил Петру Христос, — отныне будешь ловить человеков».
«И тогда, — продолжает повествование евангелист Матфей, — они вытащили лодки на берег. И оставив весь улов, последовали за Иисусом».
Благоговение, этот «страх Божий» перед тайной Господней, еще конкретнее выразит Петр в дальнейшем: «Куда идти нам?.. Ты — Христос, Сын Благословенного».
Время — неверный союзник человека. Время помогает людям становиться лучше и учиться на ошибках. Именно благодаря времени человек может возрастать в Боге. Но одновременно за годы и годы многое тускнеет и стирается из памяти. Может начаться духовный регресс. И вот, уже человек утрачивает остроту того благоговения перед святыней и тот «страх Божий», который был в начале его христианской жизни. Краски икон тускнеют, страницы Евангелия не вызывают былого вдохновения, а храм становится просто одной из сторон жизни. Певчие приходят на клирос, как на работу. Алтарники входят в алтарь, словно на собственную кухню. И что греха таить — священники повторяют заученные фразы Литургии, особо не задумываясь об их смысле и забыв о трепете сердца. Но что может быть выше Литургии, когда Сам Христос дает Себя «в снедь верным»? «Сие есть Тело Мое, Сия есть Кровь Моя…»
Может быть, поэтому так важно мысленно снова и снова возвращаться к самому началу собственной веры, к этому чувству «первой любви», к самому истоку — к тому первому горению, который охватывает уверовавшего человека. Ведь все это было! Пусть в то время ты мало что понимал на церковно-славянском языке, но службы пролетали на едином дыхании. Молитва лилась из глубин души неудержимым потоком, она была свободна, словно дыхание ребенка. А Исповедь и Причастие переживались как самое важное в жизни...
Всё это вернётся, обязательно вернется! Ведь как сказал блаженный Августин: «Душа человеческая мается и мятется, пока не успокоится в Тебе, Господи». Господь — начало и конец каждого человека, Альфа и Омега жизни христианина. Царство Божие, как сказано в Евангелии, «нудится» — берется силой. Стучащему — обязательно отверзется, просящему — дастся, а ищущему — откроется. Только надо не только стучать, просить и искать. Надо дать Богу право промолчать, не навязывая собственные «хотелки» здесь и сейчас. А еще — попытаться вернуть в душе чувство того, уже забытого, уважения к Богу и священного страха обидеть Его Любовь. Надо слушать не только себя, но и Его.
Если это у тебя получится, то тогда закинутый в мутные воды жизни невод принесет богатый улов. Пастырь снова станет «ловцом человеков», а христианин — апостолом Христа. Без благоговения не бывает духовного восхождения. Благоговение — начало Спасения. Ведь Господь вручил тебе в руки не банку с муравьями или золотыми рыбками. Он отдал тебе — Свою Любовь, Свое уважение к твоей свободе и Свою веру в тебя как человека. В конечном итоге — Он отдал тебе Самого Себя. Как ты — лично ты — распорядишься этим Даром?

* * *
Когда наступит наша череда
И смерть покончит с суетой земною,
С чем умираем — с тем и навсегда
Останемся наедине с собою.
Всё очень просто, выбор невелик:
Коль прожил с Богом — остаёшься с Богом,
А если жить хотением привык,
То не ропщи на Провиденье строго,
Что через день — зачем о том гадать —
Довольно дню сегодняшней заботы.
На то даётся сердцу благодать,
Чтоб не оставить сердце без работы.
Спеши, спеши, всё ближе тот порог,
Который в даты превращает — годы.
Дар вечности и странный дар свободы
Сумел ты понести или не смог?
                А. Ильинский


КЛИПОВОЕ СОЗНАНИЕ
И ХРИСТИАНСТВО
 Что такое христианство? Обычный ответ, который приходится слышать: христианство — это мировая религия. Хорошо, согласимся мы. А чем христианство отличается от всех остальных религий?
«Мы верим, — говорят люди, — во Христа». Вы удивитесь, — скажем в ответ, — но мусульмане тоже почитают и верят во Христа, верят в Него как в великого пророка, жившего до Мухаммеда.
«Нет, — говорят люди, — мы верим в Него как в Бога». И тут можно и нужно задать провокационный вопрос: хорошо, мы веруем, что Христос — Бог, но индуисты тоже допускают, что Христос — аватар, воплощение божества. В чем тогда наша христианская уникальность?
И тут обычно возникает пауза. Люди теряются и не знают, что сказать. Дело даже не в том, что вопрос действительно сложный, просто современные люди привыкли мыслить заученными штампами, и штампы эти с каждым десятилетием становятся все короче и короче. Сейчас это интеллигентно называется «клиповым мышлением». Но если говорить прямо — людей отучают самостоятельно мыслить. Нас пытаются превратить в бездумных роботов. Почему? Зачем? А просто потому, что чем меньше человек думает, меньше
человек читает, чем меньше он задает вопросов, тем проще им управлять и манипулировать.
Проблема эта не нова. Еще греческого философа
Сократа соплеменники прозвали Оводом за назойливое желание дойти до самой сути, дойти до самой сути
и понять, что скрывается за тем или иным общепринятым понятием. И теперь, как только начинаешь копать чуть глубже заученных с телеэкранов штампов, становится ясно, что за ними ничего нет, что многие наши слова и понятия пусты. Поэт Николай Гумилев в начале ХХ века очень ярко описал сегодняшнее общее умственное состояние человека в стихотворении «Слово». Приведу его полностью.

Слово

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это — Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Мне кажется, стихотворение это — приговор нашему сегодняшнему клиповому, узкому сознанию. Приговор всем телешоу, рекламам и викторинам, всему тому, где бессмысленно жонглируют голыми фактами и словами. Приговор нашей лени и нежеланию мыслить.
Но вернемся к понятию «христианство». Если заученная фраза, что христианство — мировая религия, оказывается пустышкой, то что же все-таки христианство? Один из моих знакомых, видя затруднение прихожан, задавал наводящие вопросы. «Что такое йога?» — спрашивал он. Удивительно, но русскому человеку проще ответить на вопрос о чужой культуре, чем о своей собственной, православной. «Йога — это некая практика», — отвечали ему. Так может, христианство тоже одна из духовных практик, один из многочисленных путей, ведущих к Богу?
Глобализация отвечает нам «да». Нам постоянно пытаются внушить, что все религии — это ветви одного дерева, что нет принципиальной разницы между якутским шаманом и православным священником. Нам постоянно говорят, что христианство устарело и пора найти нечто свое, нечто новое. Как в супермаркете — прилавки полны, выбирай. Но мы, христиане, должны сказать свое твердое «нет» на этот вавилонский соблазн мира. Почему?
Вопрос о том, что такое христианство, задал мне 20 лет назад московский священник Глеб Каледа. Мы ехали на метро. Отец Глеб был не только священнослужителем, он был еще доктором наук по геологии и профессором. Наверно, с этим связан его талант будить в молодых людях стремление к размышлению.
«Что такое христианство?» — спросил отец Глеб. Я начал говорить ему что-то о постах, что нужно молиться, посещать богослужения и читать Библию.
«Ты много сказал о практике христианской жизни, о физкультуре, но ничего не сказал о самом главном» — ответил мне отец Глеб. «Что же самое важное, что же самое главное?» — не понял я. — «Ты забыл о Христе».
И дальше он сказал фразу, которая мне запомнилась: «Христианство — это радостная полнота жизни во Христе».
Если из христианства выкинуть Христа, то что останется? Может быть, останется, как мы теперь говорим, набор общечеловеческих ценностей. Останется некая околодуховная практика, останутся обряды, иконы в музеях, красивые песнопения в аудиозаписях. Может быть, вся жизнь наша останется, но будет она разорванной на клочки. Тут дом, тут работа, тут рыбалка, тут семья. Но все это будет очередной подменой, очередной пустышкой, очередным виртуальным клипом, бессмыслицей, которая обречена на исчезновение в разверстой пасти могилы. Так исчезли древние цивилизации, так исчезла советская идеология. Все это будет лишь словами о словах.
Что такое Евангелие? Как правильно переводится это греческое слово? Евангелие — «Радостная весть». Что же это за радость такая, которая должна переполнять нас, христиан? Почему ключевое слово в любимых народом акафистах — слово «радуйся»? Чему там радоваться, если говорить о страданиях великомучеников, терпении пустынников и воздержании постников? А радость и уникальность Евангелия в том, что Христос не есть далекое и безразличное божество, не неуловимое «дао» дзен-буддистов и не судьба в понимании греческих философов. Христос — здесь, Он рядом, Он — Любовь.
Если Будда оставил после себя горькую истину, что жизнь есть страдание и человек страшно одинок в своем столкновении с этим страданием; если Магомет оставил после себя удивительную поэтическую книгу Коран и слова «Нет Бога кроме Бога»; если Лао Цзы оставил после себя загадку о непостижимом Дао,
то что нам, христианам, оставил Христос? А Христос оставил не знание, не книгу и не философию. Христос оставил Самого Себя. «Я с вами до скончания века», —
в этом радостная весть Евангелия.
Бог стал Человеком, чтобы остаться среди людей. Это альфа и омега христианства. Христос близко, Он посреди нас! И стоит только протянуть руку и ты Его коснешься. Мы объединяемся с Ним в Таинствах Церкви, в Таинствах любви. Его огромная любовь, любовь Богочеловека, распятого и воскресшего, спешит навстречу нашей маленькой любви, чтобы вместе с Ним мы, христиане, могли пройти свой маленький путь личной маленькой Голгофы и воскресения. Чтобы вместе с Ним мы смогли перевернуть черный падший мир и зажечь в этом мире свет надежды. Надежды на то, что зло не будет вечно, что болезни и несправедливости будут преодолены и преображены Его любовью, Его человечностью в новое Небо и новую Землю. Что обожение нашей души не погибнет с нашим телом, но будет тем семенем, которое упав в землю, прорастет по воскресении мертвых в общее обожение мира, нашего мира, того самого мира, где Бог уже не будет гонимым Странником, а будет Всем и во всем. И Христос уже, уже посреди нас. Подумаем об этом.
Когда мы приступаем к Таинствам Церкви, то мы с вами, ты и я, как раз протягиваем руку к этой радости Евангелия. Мы не говорим слова о словах, не жонглируем пустыми фактами. Мы действуем. Мы идем к полноте бытия, радостной полноте. Полноте, в которой жизнь наша не раскалывается на отдельные клипы и кусочки, а обретает подлинное единство с Богом и глубинный смысл. Мы не одни. С нами живой Христос.
И закончить нашу сегодняшнюю беседу я бы хотел стихами о смысле Рождества Христова русского поэта и мыслителя Владимира Соловьева.

Во тьму веков та ночь уж отступила,
Когда, устав от злобы и тревог,
Земля в объятьях неба опочила
И в тишине родился С-нами-Бог.

И многое уж невозможно ныне:
Цари на небо больше не глядят,
И пастыри не слушают в пустыне,
Как Ангелы про Бога говорят.

Но вечное, что в эту ночь открылось,
Несокрушимо временем оно,
И слово вновь в душе твоей родилось,
Рожденное под яслями давно.

Да! С нами Бог, — не там, в шатре лазурном,
Не за пределами бесчисленных миров,
Не в злом огне и не в дыханьи бурном,
И не в уснувшей памяти веков.

Он здесь, теперь — средь суеты случайной,
В потоке шумном жизненных тревог.
Владеешь ты всерадостною тайной:
Бессильно зло; мы вечны, с нами Бог.

В этом-то есть тайна и уникальность христианства. Христос с нами, Христос здесь и сейчас! Не где-то там, в туманном прошлом, не в бездонной вышине неба. Не за линией горизонта, которая все удаляется и удаляется по мере приближения. Он очень-очень близко. Буквально в двух или трех шагах до Исповеди и Причастия. Просто надо чаще делать эти шаги.
В этом и есть то, что отличает христианство от всех остальных мировых религий. Бог близко. «Я с вами до скончания века», — говорит Христос. Да, Господи, —
отвечаем мы, — да будет нам по слову Твоему!


ВОЗДУХ ДЛЯ ВЕРЫ
Каждый из людей сталкивается со злом. Но есть профессии, представители которых борются со злом в силу своих профессиональных обязанностей. Это — врачи, полицейские и священники. Кто, как не врач, наиболее близко сталкивается с чернотой и ужасом мира? Кто, как не врач, обречен всю жизнь видеть, что мир — болен? Или полицейский, расследующий преступления. Я вообще не представляю, как можно всю жизнь смотреть на последствия человеческих грехов и при этом оставаться трезвым и психически здоровым человеком! У свщенника — по идее — должен быть иммунитет против зла. Но случаются и священнические срывы. Теперь модно говорить о «пастырском выгорании». Но что это? А это означает, что зло и жестокость окружающего мира настолько захлестнули человека, что у него опустились руки. Беспредельное море Любви Божьей над головой сжалось до потолка больничной палаты, а твердь — до простыни.
Обычно чернота ожесточает сердце человека. Сердце становится жестким. Жестким — как камень. Это знакомо каждому. Вернёмся из храма окрылённые, но бытовая действительность «быстро ставит на место». И очень скоро человек поддаётся окружающему злу. Сначала он начинает раздражаться и обижаться. А потом просто замыкается и устанавливает жесткую «стену» между собой и окружающими. Не подходи — укушу! Дальше — хуже: не подходи — убью! Человек превратился в камень. И этот камень стремительно идет на дно.
То же случилось с апостолами. К ним приводят несчастного ребёнка, одержимого бесами. Отец ребёнка просит их о помощи. Но они ничего не могут сделать. Они бессильны. Отчаявшийся отец, подводящий под болезнью сына «медицинское» основание — луну фарисеи с их скептическим настроем, жадная и насмешливая толпа, — буквально всё и все оказываются здесь теми волнами, в которых тонет их апостольская целительная сила. Так же тонул Пётр в волнах. И ведь утонул бы, если бы не помощь Господа!
Как тогда — среди бури, так и теперь Иисус приходит на помощь. Он говорит очень близкое к тому, что сказал Петру: «Маловерный! Зачем ты усомнился?». Вот и мы, вместе с апостолами поддаваясь искушениям, каждый раз слышим: «О, род лукавый и развращённый! Доколе буду с вами?».
Нам кажется, что обстоятельства и искушения сильнее нас; что зло вот-вот поглотит и раздавит; что насмешки окружающих сейчас превратятся в поток издевательств. «Почему, — задаёмся мы вопросом, — почему мы бессильны противостоять безумию зла?». И Господь отвечает. Дело не в силе зла, не в астрологической пляске звёзд. Дело даже не в том, что мы рано «опускаем лапки». Просто нет в нас стального стержня, который называется верою.
Вера — не заслуга, не знание и не данность. Она — дар. Вера — дар Божий людям, который, словно цемент, скрепляет кирпичики человеческих способностей. Поэтому даже малая вера способна на большие дела, так же как малым количеством цемента можно скрепить много кирпичей.
Но даже и этого Божьего дара — веры — мало. С верой нужно работать. Цемент не оставляют в мешке, а размешивают с песком и водой.
Но и этого будет недостаточно, если не будет самого важного, без которого отвердение бетона невозможно. А именно — воздуха.
Воздух веры — Сам Господь. И Он прямо предупреждает: «Без Меня не можете творить ничесоже». Вера должна быть наполнена Господом, иначе — ничего не получится. Как в случае с апостолами и бесноватым юношей. Они решили, что дар целительства существует сам по себе. Что они — вроде магов, которым передана магическая сила. А оказалось — нет. Они — просто христиане.
Когда ко мне приходит человек со своими горестями, бедами и проблемами, а я ничем не могу его утешить, то явно слышу в душе обличительные слова Господа: «Род лукавый и развращённый». Значит, далёк я был в момент разговора от Господа, я стал просто фелонщиком, надутым жрецом... Горе мне, грешному!
Пусть будет этот рассказ о поражении апостолов и торжестве Христа мне и нам всем — предупреждением. И — вехой, обетованием на пути жизни. Ведь Сам Господь сказал: «Не бойся, малое стадо! Я с вами до скончания века». Ведь если «без Меня ничего не можете», — значит, с Ним...
Как Он близок! И пока Он рядом, в наших немощах — Его сила обретается. Сила, просветляющая и улучшающая этот мир. Надо просто быть рядом!
С Ним хороша любая дорога.
Он — Воздух веры!


ЛЮБОВЬ
Каждый из нас настолько привык к этому слову, мы столько раз слышали проповеди о любви и призывы к ней, что нам трудно бывает пробиться к вечной новизне христианского понятия любви. Кто-то из мыслителей сказал, что наша человеческая любовь похожа на грязную лужицу, в которой намешана и родниковая вода, и солома, и придорожная грязь. Любовь же Божия чиста. И от этой чистой Любви Божией иногда бежать хочется.
О новизне любви, которую Христос принес в мир, Он Сам говорит: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга» (Ин. 13: 34).
Но ведь о любви, о ее ценности и высоте мир знал задолго до Христа. Еще ветхозаветные пророки писали о ней. В Священном Писании мы видим заповеди о любви к Богу (Втор. 6: 5) и о любви к ближнему (Лев. 19: 18). Мы видим все те заповеди, про которые Христос сказал, что в них «закон и пророки» (Мф. 22: 40). В чем же тогда новизна Его заповеди любви, новизна для всех времён, та новизна, которая не перестает быть новой?
Один из собеседников с полной серьезностью говорил мне: «Я хороший верующий. Я люблю Бога, люблю ближних. Что мне не хватает?».
— Замечательно, — ответил я ему. — Ты хороший мусульманин.
— Как так? Почему мусульманин? — удивился он.
— Мусульманам тоже дана заповедь любить Аллаха и любить ближних. Чем ты коренным образом отличаешься от мусульман?
И собеседник мой задумался. Давайте задумаемся и мы.
Чем наша христианская любовь должна отличаться от любви, которую проповедуют все остальные религии?
Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним призыв Христов: «Любите врагов ваших» (Мф. 5: 44). Этот призыв неслыхан! Это требование любить тех, кого мы как раз не любим. Это призыв любить тех, кто нам противен и отвратителен! И поэтому слова эти не перестают потрясать, пугать и, главное, судить нас, пока человечество окончательно не оглохло к евангельской проповеди. Как часто неслыханность этих слов — «любите врагов ваших» — мы подменяем нашим лукавым и человеческим её истолкованием. Вот уже веками, с чистой совестью не только отдельные христиане, но целые сообщества христиан утверждают, что христианская любовь должна быть направлена, прежде всего, на своё: на близких и родных, на свой народ, на свою страну, на всех и вся, что обычно любим и без Христа. А ведь именно про такую «природную» любовь в Евангелии есть страшные слова: «Кто любит отца или мать или сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. 10: 37), и «Кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери и жены и детей и братьев… тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14: 26).
Но если прийти ко Христу означает исполнить Его заповеди — значит, христианская любовь это не только усиление любви обычной. Христианская любовь — нечто отличающееся от обычной земной любви, возможно — даже противопоставленное ей. Это Новая Любовь, на которую наша падшая природа и наш падший мир не способны.
Как можно любить, например, террористов, взрывающих аэропорт? Или фашистов, топчущих родную землю?
Для человека это непонятно. Но ведь Христос к этому призывает.
Все это было бы действительно чудовищным, если бы христианство состояло только из заповедей, в частности, заповеди любви. Но христианство — не заповеди, не посты и не молитвы. Суть христианства — САМ Христос. Он для нас, христиан, Альфа и Омега, Первый и Последний. Это нас коренным образом отличает от тех же мусульман или иудеев. Исполнение заповедей — лишь средство восхождения к Богу.
А кто для нас Бог? «Бог — есть Любовь» (Ин. 4: 16). Только Бог любит той любовью, о которой говорится в Евангелии. Только Он «посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5: 45). Любит даже террористов и фашистов. Они Его не любят, они — делаются Его врагами. А Он их любит. Любит до того, что Сам воплотился, соединился со всем человечеством в лице Сына Божия и Сына Человеческого. Любовь Божия как Свет явилась в мир — «полная благодати и истины» (ср: Ин. 1: 14).
Но как я и ты можем любить врагов этой Божественной Любовью, мы ведь люди?
Новизна христианства в том, что каждый человек может соединиться со Христом реально, через Евхаристию. Пуская Его в себя, мы пускаем в себя Его Любовь. И, таким образом, мы можем, по словам апостола Павла «не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2: 20), — Его любовью любить врагов. Еще раз повторю: не своей природной — а Его любовью. Той, о которой сказано: «Любовь Божия излилась в сердца наши данным нам Духом Святым (Рим. 5: 5)».
Христос призывает: «Пребудьте во Мне и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы… кто пребывает во Мне и Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не может делать ничего… Пребудьте в Любви Моей (Ин. 15, 4–9)».
Вот зачем нам нужна Церковь! Она — Любовь и Жизнь Христова, она — школа Его Любви. Возрастание в Любви Христовой есть начало, содержание и цель жизни Церкви. Любовь — как надмирный Дар — единственный всеобъемлющий признак Церкви: «Посему узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13: 35)».
В церковь мы идем не за моралью или красивым пением — в церковь мы идем за Любовью. За той новой Любовью Самого Христа, которая даруется нам как Телу Христову. Мы идем за Самим Христом. В храм мы идем, чтобы этот дар Божественной Любви снова и снова «излился в сердца наши», чтобы снова и снова «облечься в любовь» (Кол. 3: 14), чтобы, составляя тело Христово, мы смогли пребывать в Любви Христовой.
В чем сущность падшего мира? Сущность его в том, что в нем воцарилось разделение, которого не преодолевает «природная» любовь и конец которого — смерть.
В чем сущность Церкви? Она — в соединении со Христом и даром Его Любви, в явлении и присутствии в мире этой любви как жизни. И венец её — Жизнь Вечная, возводящая каждого из нас путем обОжения, к радости и полноте Богообщения.
Потому и сказано: «…сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (1 Кор. 13: 13).
Приходи в церковь! Отдавай свою любовь тем, кто рядом: болей их болью, радуйся их радостями. Только здесь и только так — после Исповеди и Причастия в самоотдаче во Христе, в этой действенной любви к ближнему — преодолевается разделение падшего мира. Только здесь призыв апостола Павла: «Спешите делать добро» (Гал. 6 : 9) обретает свой подлинный, глубинный смысл: «Что сделали малым сим — сделали Мне» (Мф. 25: 40). И пусть этот «малый сей» тебе неприятен, чужд и отвратителен. Прежде всего — он не «твой». Прежде всего, он принадлежит Христу. Даже если он мусульманин, иудей, индуист или атеист — он все равно Христов. Христос умер за него и Воскрес. Вот и отдай Богу — Богово. Отдай ближнему тот дар любви, который Господь на каждой Литургии вкладывает в твою душу! И как ответ на протянутую ближнему любовь, в сердце с особой радостью зазвучит обетование Господа: «Я с вами во все дни до скончания века!» (Мф. 28: 20).


МАЛАЯ ПАСХА
Апостолу Павлу принадлежат слова: «Если Христос не воскрес — вера ваша тщетна». И сколько бы тысячелетий не прошло после них, какими бы событиями не пичкали людей СМИ, новость о Воскрешении Христа остаётся для мира новостью Номер один. Но парадоксальным образом именно это благовестие, составляющее сердцевину христианства, выветривается и выхолащивается сегодня из христианского сознания.
Современный православный христианин, сам того не подозревая, замечательно обходится без вести о Воскрешении Господа, воспринимая её как некую звуковую помеху своей комфортной душевной веры в бессмертие души. Он слышит привычные формулы богослужения: «поглощена смерть победой», «Христос воскресе из мертвых — смертию смерть поправ». Но его лично, его духовного опыта эти слова касаются так же мало, как орбита кометы Галлея. Воскресение становится как бы частным фактом из «частной жизни» Богочеловека Иисуса Христа. Да, Христос признаётся Богом. Но именно поэтому факт Его воскресения «ничего особенного» из себя не представляет: ведь Бог всесилен, Ему всё возможно. Мало того, если спросить обычного православного прихожанина прямо и в лоб: «что такое смерь?», ответом будут туманные размышления о том, что смерть, конечно, страшная штука. Но со смертью жизнь не кончается, а начинается новый духовный этап существования в неком другом измерении. Смерть — как рождение младенца, который не может представить себе в утробе матери многообразия мира, а потому — не верит в жизнь после родов. И это — в лучшем случае. В худшем человек скажет, что религия очень важная и нужная вещь, а смерть — это факт, а за фактом — только теории и домыслы, о которых с уверенностью невозможно что-либо сказать.
Но именно в подобном взгляде на смерть нет ничего нового. Он был известен задолго до Рождества Христова и распространён чрезвычайно широко — от Индии до Британии. В эту комфортную веру в бессмертие души Воскресение Христово просто не вписывается как нечто нелогичное и ненужное. Действительно, зачем воскресать Христу, если душа и так бессмертна, а добрые за гробом — получают доброе воздаяние, а злые — вечное мучение? Он воскрес, но это — Его личное дело. В историческом христианстве произошёл возврат к дохристианскому пониманию смерти, признающему смерть «законом природы» — т. е. присущим самой природе явлению. А раз явление присуще природе, то бороться с ним бессмысленно. Надо лишь примириться с неизбежным ходом вещей, свыкнуться с мыслью о другом, загробном мире, куда душа, освобождённая от уз телесности, неизбежно впархнёт сияющей Жар-птицей. Тело — земле, душа — Богу. Перед нами рецидив платоновской идеи о том, что «тело — темница духа».
Но раннее христианство говорит совсем о другом. Христианство — не вера в посмертное существование, а вера во Христа. Именно Он, Распятый и Воскресший — Центр христианства. Радость пасхального торжества, живущая доныне в церковных песнопениях и молитвах, состоит в том, что Воскресение Христа не отделяется от жизни любого христианина. Смерть — не врата в лучшую загробную жизнь, а страшное зло, разрушающее единство человеческой природы. Той природы, которая задумана Богом как воплощённый дух и как одушевленное тело. Бог сотворил человека, чтобы «хранить и возделывать землю» — т. е. воплощённым Ангелом-Хранителем материи. И разделение нерасторжимого единства этого человека на душу и тело, распад этого единства в акте смерти — прямое нарушение воли Божьей, духовная катастрофа вселенского масштаба. Нет, в смерти не исчезает душа, ибо не дано твари уничтожить сотворённое Богом, но погружается во тьму безжизненности и бессилия.
Отсюда наша вера в необходимость спасения мира через в о п л о щ е н и е Бога, то есть приятие Им плоти, материи тела. И не призрачной материи, а реальной, которая устаёт, нуждается в пище и страдает. Отсюда Евангельское предчувствие, что «последний враг истребится — смерть». Но как, через что? Через смерть и Воскресение реального и материального Богочеловека Христа. Как через Адама вошла смерть в человеческое существование, так же через Нового Адама, через Христа входит Воскресение — победа над смертью, её уничтожение. Ведь, если Христос воскрес, как можем не воскреснуть мы, христиане, пропитанные Его Радостью, Его Преображённым Телом и Кровью? Если хотите, Воскресение Христово — начало «цепной реакции» Общего Воскресения. В этом смысле: Воскресение Христа — Воскрешение каждого человека, воссоздание всего мира в его первоначальной и первозданной красоте и целостности. Воскресение Христа — добровольное снисхождение Сына Человеческого, Его любви и человечности в темноту смерти, в сердцевину его отчаяния и бессилия. И тлен, распад и темнота не выдерживают Света Отца Светов, «тьма не объяла Его», но сами распадаются и солнечно вспыхивают — нашим воскресением. Смерть Сына Божьего закончилась уничтожением самой смерти, поэтому Церковь торжественно провозглашает в пасхальных песнопениях: «Смертию смерть поправ».
Не в Нирвану, не в загробное развоплощённое бессильное существование зовёт человечество Христос, а в восстановление тела и целокупности жизни, в Новое небо и Новую землю: «восстанут мертвые и сущие во гробах возрадуются», «верующий в Меня не умрет, но имеет Жизнь Вечную». Именно поэтому Златоуст с полным правом восклицает: «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?». Именно поэтому так головокружительны слова Символа Веры: «Чаю — жду с нетерпением! — воскрешения мертвых и жизни Будущего века».
Остаётся только удивляться, как первохристианское отношение к факту смерти — как к началу Воскрешения затемнилось и запылилось бесконечными «плачу и рыдаю». Причащение Радости Воскрешения — утешением родственников, а Чин отпевания, литургически восходящий к предвкушению Пасхи в Великую Субботу — в скомканную пятнадцатиминутную требу.
Но какие бы исторические завалы не затемняли Свет Пасхи, каждую седмицу Церковь торжественно празднует Малую пасху — день Воскресения Христова. А потому всегда, ныне и присно и во веки веков в христианской жизни как ничто другое уместен радостный возглас:
Христос Воскресе!



СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ
НА ПРИМЕРЕ ОТНОШЕНИЯ
К СМЕРТИ
Наше общество по праву можно назвать секулярным. Секуляризм видит ценность существования человека в первую очередь в опыте жизни, без ссылок на что-либо «потустороннее». Если же это «потустороннее» имеет место в культуре, то только как «часть жизни», как «щекотка для нервов» — вроде паранормальных явлений или страшилок про вампиров, в которых по-настоящему никто не верит. Отсюда: «после нас — хоть потоп», которое выродилось в современное «бери от жизни всё». Но если первую фразу наши предки использовали как пример неадекватного отношения к жизни, то вторую наши современники воспринимают как лозунг для существования. Счастье стало материальным. Бери от жизни всё! А когда «всё» взять не получается, то человек неизбежно приходит к «заменителям» в виде алкоголя, наркотика или банального блуда. Итог: трезвенное целомудрие — как целостное мировосприятие — оказалось вымирающим видом, вроде мамонтов. За этим следует неизбежный развал семьи, а затем размывание «большой семьи» — института национального государства. И это касается не только нашей страны, но и всего постиндустриального мира.
Подобного отношения к человеку не знало ни одно древнее сообщество от Шумера до средневековой Европы. По сути, секуляризм — реплика атеизма: человекопоклонничество.
Но если атеизм отрицает само понятие религии как пережиток прошлого, секуляризм не всегда безрелигиозен. Но всегда в религию он вносит понятие человеческой жизни как единственной непреходящей ценности. Целью религиозного секуляризма становится не спасение души, а спасение людей: спасение мира от голода и болезней, борьба за этническую целостность или борьба с международным терроризмом. В последнем случае секуляризм становится агрессивным. Борьба за жизнь одних начинает нести смерть другим, без разбора методов, средств и целей. Причём всё это показывается в прямом эфире телевидения и подаётся как нечто промежуточное между новостями о политиках и достижениях спортсменов. Смерть сотен и тысяч людей стала не больше чем ТВ-картинкой и напрямую обывателя не касается.

* * *
Другое дело — смерть близкого человека. Перед реальной, а не виртуальной смертью жители благополучных городов оказываются беспомощными настолько, что просто не знают что делать. Они пасуют. Ну, нет в жизни опыта обращения с телом умершего человека! Если есть опыт — то это опыт детского страха перед покойником. Именно тогда на помощь приходят сначала государственные медики, перевозящие тело в морг, а затем — представители коммерческих похоронных
организаций. И дело даже не в том, что похоронные агенты за похороны сдирают с растерянных родственников цену новой машины. Просто люди готовы платить любую цену, чтобы не видеть реальную картину смерти, не сталкиваться с ней во всём её безобразии, лишь бы продолжать жить — как жили. Таков мир, где жизнь — единственная ценность…

* * *
Отношение к реальности смерти — лакмусовая бумажка любой культуры. С одной стороны, секулярная культура бесконечно забалтывает тему смерти. Мы видим смерть регулярно по телевидению или кино. Но отношение к ТВ-смерти соответственное, как к игре. Эта смерть не настоящая, она «игрушечная», как в виртуальной «стрелялке». Такая же, как в книге — выдуманная. Поневоле человеческое сознание постепенно переносит эту виртуальную кальку на реальность. И само то, что человек — смертен, перестаёт быть очевидным. С другой стороны, секулярная культура старательно выталкивает реальную смерть на периферию человеческого сознания. Окружающий мир пытается всеми силами свести последствия непривлекательного факта смерти к минимуму для живых. Для этого кладбища выносятся за черту мегаполисов: не дай Бог, вид кладбища смутит или расстроит живых! Для этого ритуальные предприятия очень вежливо и ненавязчиво делают всё то, что в прошлом делала семья: не приведи Господь оставить умершего наедине с родными! Зачем им лишняя нервотрёпка? Работники моргов обмывают, одевают и подготавливают тело покойного к погребению. Они предлагают гроб и траурные венки. Они переносят гроб в чёрную машину с тонированными стёклами и доставляют его на кладбище. Они роют и засыпают могилу. Они берут на себя устройство поминальной трапезы в ритуальном кафе. И они добиваются в конечном итоге того, что через многочисленные услуги, навязанные в определённом порядке, смерть для живущих теряет своё «жало». Причёсанный и припудренный покойник перестаёт ассоциироваться с когда-то живым человеком. Похороны становятся гигиеническим актом, событием пусть печальным, но никак не нарушающим общее течение жизни.
В отлаженном «механизме» городских похорон религии отводится лишь место второстепенного «винтика». По сути, эти похороны рассчитаны вообще на отсутствие любой религиозности, но «делают уступку» пожеланиям родственников. Священник, раввин или мулла лишь оказывают одну из услуг. Главное в ней — своевременная оплата. Хотят люди отдать дань «вере предков», почему бы им эту возможность не предоставить? Если есть возможность успокоить скорбящих родственников и избежать ненужных взрывов эмоций, почему этим не воспользоваться? В этом случае священнику ритуальным агентством навязывается двойная роль: психотерапевта и «вышибалы» дополнительных денег из скорбящих родственников. Если отпевание совершается в храме, то тело покойного работники похоронных бюро привозят туда как «готовый продукт», олицетворяющий «гигиеничный», «припудренный» и «приличный» образ смерти, годный для живых. И при этом смотрят на часы: время — деньги. Апофеозом секулярного отношения к смерти стала кремация. Нет гниющего тела — нет проблемы для живых. А урну с прахом вполне «гигиенично» и на книжную полку в кабинете поставить.

* * *
Но если в деле изгнания смерти из среды живых городская похоронная культура XX–XXI века достигла своей вершины, то сам процесс умирания ещё явно
требует «доработки». Слишком уж часто он происходит в «не приспособленных» для этого местах.
С гигиенической точки зрения секулярной культуры лучшее место для умирания не дом или квартира, а больница. Ведь эта культура не видит никакого смысла в домашней смерти, как и в смерти вообще. Если сказать ещё точнее: смысл смерти в современной культуре состоит в том, что смерть не имеет смысла. И это не парадокс. Отношение к процессу умирания можно привести как яркую иллюстрацию приведённого тезиса. Умирание видится как некая болезнь, от которой ещё нет лекарства, но оно обязательно будет найдено. Общение умирающего человека всё чаще замыкается не на родственниках, а на медиках, поддерживающих жизнь больного. Даже когда нет шансов на выздоровление, врачи всеми правдами и неправдами поддерживают иллюзию больного на выздоровление. Все разговоры и упоминания о смерти с его стороны рассматриваются как невроз, который в свою очередь требует лечения. Поэтому и на разговоры родственников о смерти в присутствии больного тоже накладывается строжайшее табу. Родственников заставляют умирающему попросту лгать: «ты поправишься». Теперь не увидишь трогательных сцен прощания с умирающими, которыми полна мировая литература. Ведь если смерть лишена смысла, то для живых лишены смысла — прощание, наставление и последнее благословение умирающего. А для умирающего — совсем оказывается необязательным знать, что он умирает. Поэтому посещение священника в последний период жизни человека не приветствуется. Не дай Бог, скажет что-то, противоречащее заговору молчания врачей и родственников! Как результат: люди умирают в холодных больничных стенах без предсмертного покаяния, в тоске и одиночестве. Забота о живых оборачивается жестокостью к умирающим.

* * *
Итак, нашу культуру можно назвать первой в истории человечества, которая пытается игнорировать смерть, не замечать её и вытолкнуть за периферию жизни. И если современные люди верят в некое «посмертное существование», вера эта настолько размыта, что не способна влиять на жизнь человека здесь и сейчас. Мало ли что — там? Важно — что здесь! По сути, перед нами атеистическая боязнь смерти, предпочитающая не отвечать на извечные вопросы человека, а попросту отмахиваться от них.
В мире, где живой человек стал богом, мёртвый — окончательно перестал считаться человеком.
О том, что привело цивилизацию к такому отношению к смерти и о том, что может противопоставить христианское сознание современной культуре смерти, мы поговорим в следующий раз.


ОГОНЬ С НЕБА
«Духовной жаждою томим, — пишет Пушкин в своем бессмертном “Пророке”, — в пустыне мрачной я томился…». Эти слова поэта — диагноз и приговор современной нам техногенной цивилизации. Кажется, никогда мир не был настолько сыт, настолько технически развит и комфортен для человека. Но посреди изобилия супермаркетов, среди гула поездов и самолетов, в паузах между хохотом телевизионных ток-шоу он ощущает страшное одиночество и пустоту. Среди миллионных городов — он чувствует себя как в пустыне. В этой пустыне лицом к лицу перед человеком встает то, от чего он всегда отмахивается и чего страшится больше всего на свете — его смерть. И тогда страшный крик отчаяния и ужаса — совсем как показано на картине Мунка, — исторгается из его глотки. Для чего жить, для чего эта сытость и комфорт, если впереди — небытие и тление? Зачем суетиться, если человек страшно одинок? И нет ответа на этот вопрос.
А ведь казалось, ответ на человеческие вопросы рядом. «Не хлебом единым жив человек, — говорит Христос, — но всяким словом, исходящим из уст Божьих» (Мф. 4: 4). Иными словами, хлеб и комфорт — замечательные вещи. Но человек — не корова, которой достаточно теплых стен коровника и свежего сена. Человек — больше животного, его суть — не во внешнем, а во внутреннем. Суть человека — не в телесных отправлениях, а в потаенной жизни духа.
Но именно сюда современная техногенная цивилизация направила главный удар. Она стремится заменить подлинную жизнь духа — на фальшивку. Под «духовными запросами» нынешний мир подразумевает все что угодно: от жажды развлечений до научных изысканий. Однако если вглядеться в само слово «дух», то окажется, что оно употребляется только к тем явлениям человеческой жизни, которые невозможно ни описать, ни определить в привычных категориях материальной логики. Под удовольствием от просмотра фильма можно наставить звездочек — от одной до пяти. Научную работу оценят коллеги и возьмут на вооружение промышленные корпорации. Но какими звездочками оценишь рассвет в горах? Или молитву? Как можно рационализировать любящий взгляд своего ребенка? Или странное ощущение от встречи с человеком, которого мы называем «одухотворенным»? Эти ощущения — внутренний факт. Они — существуют, они — наше глубоко личное и не объяснимое никакими внешними законами материи переживание. И именно это внутреннее духовное переживание человек воспринимает как реальность. И именно по этой внутренней, не поддающейся учету реальности он оценивает внешние события жизни. Хорошая книга заканчивается, после фильма следуют титры, научная работа уходит в печать. Но тот внутренний критерий, по которому оценивается и книга, и фильм, и научная работа — остается. Он-то и есть — дух человека. И этому человеческому духу мало книги, фильма или научной работы. Он жаждет большего. Того, чего не может дать современный техногенный мир со всеми его подделками под духовность. Что же это?
«Душа моя мается и мятется, — писал полторы тысячи лет назад блаженный Августин, — пока не успокоится в Тебе, Господи». Этот внутренний опыт человеческой души показателен. Подобное всегда стремится к подобному. «Бог есть Дух» (Ин. 4: 24), — говорит Евангелие. В конечном счете, вера — это не цепь логических построений. Вера — внутренние знание души, ее уверенность, что за внешним опытом и ощущением стоит нечто невидимое, неисчислимое и неосязаемое. То, что люди называют Богом. Вера — стремление человеческого духа к самому духовному Существу во Вселенной — к Богу. Как природа жаждет влаги и света, так человек — одухотворения и духа. Вся его жизнь — одна мольба: «Приди и вселись в нас!». Вся его суть — в порыве к Небу. Но не тому небу, где в бескрайнем пространстве глухо поют бесчисленно одинокие звезды. А к Небу Божьего присутствия, духовному Небу, где Дух Любви Божьей «все и во всем» и эта Любовь Божия обнимает все одиночество человеческого существа Своим присутствием, радостью, смыслом и пониманием.
Тысячи и тысячи лет человечество жило этой жаждой Духа. Тысячи и тысячи лет оно, словно Икар, взмывало ввысь — на крыльях бесчисленных духовных практик и религий. Тысячи и тысячи лет — падало снова на землю, опаляемое ослепительным сиянием Божественной Чистоты и Святости. Подобие — не значит соответствие. Творение — не равнозначно Творцу. Между Творцом и творением —
пропасть, которая не заполняется никаким человеческим порывом. Именно поэтому Бог идет навстречу людям. Творец Вселенной становится Человеком. И как Человек Христос берет каждого человека за руку, чтобы возвести к Богу. Он преодолевает смерть, чтобы смерть стала вратами к воскрешению каждого. Он в преображенном и воскресшем человеческом теле возносится на Небо, чтобы не было больше пропасти между материей и Духом. Он становится тем Мостом, по Которому Дух Божий «мерой не мереною» может излиться на каждого человека, а человек — взлететь ко Святости Божьей. «Бог становится человеком, — как метко пишет Тертуллиан, — чтобы человек смог стать богом». Дело за малым — принять этот Дар.
«Духовной жаждою томим…» — начинает поэт свое стихотворение. Праздник пришествия Святого Духа — ответ на эту тысячелетнюю жажду. Отныне человек не просто животное, в котором неизвестно как и почему развился разум и порыв к Небу. Человек не атом в невообразимо огромной Вселенной. Отныне человек — часть этого Неба, которому через Христа и во Христе Бог посылает Духа Святого — Самого Себя — как исполнение всех желаний, ответ на все вопросы и венец жизни. Отныне человек — духовное существо, от которого зависит одухотворение всей Вселенной, материи и самой жизни. Человек не сиротски одинок в своих странных порывах к духовности. С ним и в нем — Дух Божий, Дух истины и красоты, Дух Святой. Им и в Нем уже теперь, уже здесь даруется блаженное причастие «жизни нестареющей», дается прикоснуться к тому, что твердо, вечно, неизменно. К той радости, которую, по слову Христа, никто не отнимет от нас (см.: Ин. 16: 22). К тому огню причастности Богу, которая зримо загорелась над человечеством в дни Пятидесятницы. «Приди и вселись в нас! — молятся христиане каждый день, — и очисти нас от всякого греха! И спаси, Преблагой, души наши!».
«Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12: 39) — восклицает Христос. «Мы с Тобой, Господи, — отвечают христиане, — пусть же горит Твой огонь — огонь Духа Святого! Пусть Он по воле Отца Небесного с Тобой и в Тебе преобразит и осветит весь материальный мир!» «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Отк. 22: 20).


ВОСХОЖДЕНИЕ К НЕБУ
«Горе  имеем сердца!» (да будут сердца наши высоко) — громко призывает священник. Этот возглас встречается только на Божественной литургии. Его нет ни в каких других службах.
Литургия — это наше общее восхождение на гору радости личной встречи со Христом. Здесь, на вершине, в свете и радости Бог встречает человека и заключает в объятия. Здесь Небо встречается с землею, человек — с Богочеловечеством Христа. И вместе с Ним христиане продолжают восхождение в Царствие Бога Отца. «Нас, мёртвыми преступлениями, — пишет апостол Павел, — Бог оживотворил со Христом. Благодатью вы спасены! [Оживотворил] и воскресил с Ним и посадил на небесах, во Христе Иисусе» (Еф. 2: 5–6).
Что для нас Небо? Разве оно холодная бездна с миллиардами светильников звёзд? Нет, это — Небо духовное, Небо молитвы «Отче наш» — духовное измерение пакибытия, жизни в Боге, в Котором «скрыта наша подлинная жизнь».
Что нам пустота зримого неба, космоса, мириады светил и бесконечность пространства? Святой Иоанн Златоуст писал: «Что мне до неба, когда я созерцаю Владыку неба, когда сам становлюсь небом?».
Царство Небесное уже среди нас, оно возвращено и восстановлено в нас как человеческое подлинное и нетленное Отечество. Царства мира сего приходят, исчезают и рассыпаются в прах. А Небесное Отечество никуда не приходит. Оно вечно, ибо Вечен Бог. Поэтому у людей и есть возможность «иметь горе» сердца. Всё, что в нас земное, стенающее и тоскующее, восходит к Нему. А Небо — Бог Отец, Бог Сын и Дух Святой нисходят к нашим немощам. И наша земля, наша «персть» принимает Небо как последнюю правду о себе самой. «Небо и земля прейдут» (Мк. 13, 31) — пишет евангелист Марк. Прейдут потому, что будут претворены в «новое небо и новую землю» (Откр. 21, 1), в Царство Божие, в котором «будет Бог всё во всём».
Но есть еще одно. Для каждого из христиан призыв этот, «горе имеем сердца», звучит еще как грозное предупреждение. Святой Иоанн Златоуст восклицает: «Будем бояться, чтобы нам не остаться на земле!». Если ты остался в земной суете, если в этот момент думаешь о домашних, вчерашней обиде или сегодняшнем обеде; если твои мысли далеки от Христа, то ты рискуешь остаться вне Его Царства. Ведь если душа недостойна, если в ней нет покаяния и веры, сколько бы человек ни бубнил молитв — Таинство пролетит сквозь душу, как вода через водосточный желоб, не изменив в ней ничего.
Поэтому, слыша этот последний призыв, спросим себя: обращено ли ко Господу моё сердце? В Боге ли, на Небе ли моё последнее и самое драгоценное сокровище?
Если да, то, несмотря на все ежедневные и ежечасные падения, тебя примут на Небо. И ты узришь теперь свет и славу Царствия Божия, грядущего в мир.


И СНОВА О ЛЮБВИ
(Неделя 15-я по Пятидесятнице)
Мф. 22: 35–46
Как часто современный человек слышит о любви! Телевидение, радио и интернет показывают, рассказывают и предлагают её столько, что от неё, как от товара на прилавке супермаркета, начинает рябить в глазах. Но этот товар человеку подсовывают явно просроченный. А ещё чаще — вовсе дешёвую подделку. В современном мире любовью называют половые отношения мужчины и женщины, привязанность к домашним питомцам и профессии, вещам и условностям быта. Часто под ярлыком «любовь» людям продают и вовсе греховный яд — порнографию и педофилию. И человек, особенно молодой, покупаясь на броскую этикетку, протягивает руки и пьёт яд. Пьет яд и — травится. Во имя «любви» люди убивают друг друга, завидуют и ревнуют, воруют и лгут. Под её знаменем навязывают другим людям свой образ жизни, свои законы и своё понимание мира.
Что же такое настоящая любовь?
Господь всей жизнью и всем Своим Евангелием дает пример, что же такое настоящая, подлинная и незамутненная Любовь. Любовь — это, прежде всего, самоотдача. Любовь — это когда ты всем сердцем, всей душою, всей силой разума забываешь сам про себя, свои беды, свои печали и болячки. Ты поворачиваешься лицом к другому человеку и, взяв на плечи его печали, его беды и болячки — несешь их дальше по жизни. Несешь до конца, может быть, даже до Креста и собственной смерти. Несешь дальше — в Жизнь Вечную.
Но и этого мало! Должен быть вектор, направление и критерий этого чувства. Иначе любовь превратится в нечто другое. Одержимость, мания, страсть — называйте как хотите. Что же это за критерий?
Первый критерий — Бог. Он — Свет, в Котором нет никакой тьмы. И именно в Нём, перед лицом Света Его Правды, вся человеческая ложь и темнота становятся явными, словно лишний слой косметики на лице в солнечный день. Не хочешь быть с Ним, не хочешь молиться и исповедоваться, не хочешь приступать ко Святым Тайнам — значит, с тобой что-то «не то», значит любовь твоя — только декларация, за которой лишь душевная лень и страх перед жестокостью окружающего мира. Боишься — значит, не доверяешь. Не доверяешь — значит, замкнут сам на себе и до Бога тебе — как до Луны.
Второй критерий: отношение к окружающим людям. Но не просто ко «всем». Как метко отметил Достоевский, любить всех людей — легко. Но возлюбить конкретного человека, конкретного знакомого пьяницу или хама «как самого себя» — трудно. А ведь апостол любви Иоанн Богослов пишет: «Кто говорит: Я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец» (1 Ин. 4: 20)! Значит, если ты говоришь Богу: «Я Тебя люблю», а затем ругаешься с женой, сыном, дочерью или тещей — это значит, что как раз именно Бога ты и не любишь. Ведь Он «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает благо дождя на праведных и неправедных» (Мф. 5, 45). Ведь именно Он сказал: «Что сделали малым сим — сделали Мне» (Мф. 25, 40).
Увы! Как часто ты и я «любим» только тех, кто говорит нам приятное! Как часто ты и я отвечаем добром только тем, кто хорошо относится к нам! Но стоит человеку погладить меня «против шерсти», сделать замечание или просто не согласиться с моим драгоценным мнением — какой поток раздражения, неприятия и ненависти вырывается из глубин моей души! Парадокс состоит в том, что сложнее всего любить именно самых близких людей. Любить тех, кто знает нас «вдоль и поперек» со всеми нашими недостатками и грехами. Именно близкие могут обидеть, «зацепить и поддеть» наше «я» наиболее болезненно. И им — самым близким, родным и дорогим людям — мы отвечаем тем же. Где же тут Любовь, в которой человек забывает про себя?
Так пусть будет Гимн Любви апостола Павла тебе и мне судьёй: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею [дар] пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что [могу] и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; любовь все покрывает, всему верит, на всё надеется и все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится… пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше (1 Кор. 13: 1—13)».
Так ли я люблю? Так ли я верую?
Если нет, то чувство мое похоже на веру искушавших Господа законников и фарисеев. Тех, кто, может быть, были готовы признать Его сыном Давида и земным властителем, но не Господином своего сердца, разума и души. Тех, для которых собственное благополучие и эгоизм были дороже страдания близких людей. Тех, кто не был готов отдать Христу самих себя. До конца. До черты. До смерти. Тех, кто так никогда и не узнал, что Господь и Бог — Он и есть Любовь.
Что и Кто для тебя Любовь?
Ответь сам на этот вопрос!


КУЛЬТУРА И БЕСКУЛЬТУРЬЕ
Когда мы говорим о культуре — русской ли, китайской или какой-то другой, то сталкиваемся с огромным количеством определений этого феномена. Но, по сути, все современные определения сводятся к одному: культура — отражение быта человечества. И при таком понимании культуры в одной куче оказывается Большой театр и общественный туалет, собор Василия Блаженного и кухонная кастрюля, Марк Шагал и соседка Марь-Иванна.


Культура и культ

Но если взглянуть на само слово, то становится очевидным, что культура и культ — слова, которые как минимум неразрывно связанны. Не любя Николая Рериха, я всё же должен согласиться с его трактовкой термина «культура». По Рериху, культура — составное слово, которое соединяет в себе два понятия: «культ» (почитание) и древний корень «ра» (свет). То есть: культура — почитание света. Если расширить его мысль, то можно вспомнить ещё одно слово с корнем «ра» — «аура» — (свечение). И вывести следующее: культура — аура культа, свет вокруг почитания. Почитания чего? Не чего, а Кого — Бога. Итак: культура — аура (свет) вокруг Богопочитания. Богопочитание — источник для сияния творчества. Чем ближе к источнику — тем ярче и значимее произведение творчества. Чем дальше — тем тусклее и мельче становятся произведения человеческого гения.
Для истории христианских народов это наблюдение очень даже актуально. Мерилом для средневекового христианина мыслится Бог. Все значимые произведения искусства создавались вокруг церковного почитания Бога, вокруг Церкви. Идеалом творческого человека была христоцентричность. Личность автора мыслилась как участница хора Ангелов и человеков, прославляющих Бога во Христе. Поэтому очень часто творцы Средневековья не подписывали своих творений. Архитектура готических соборов и византийских храмов, церковная живопись и музыка, гимнография и теология — всё это было для наших предков зримым сиянием вокруг поклонения Пресвятой Троице и гимном Творцу. Культура звала ввысь, оторваться от идолопоклонства греха. Она звала к обОжению человека во Христе и свободе в Святом Духе.


Освобождение культуры от культа
и его последствия

Столкновение Европы с воинствующим мусульманством и реплика язычества в эпоху Возрождения родили индивидуализм, в котором культ перестал быть мерилом человеческой деятельности. Богопочитание, культ стали мыслиться не как состояние, а как процесс и личное дело каждого. В итоге начали ослабевать связи человека с главным проводником Богопочитания — с Христианской церковью. По мере расцерковления общества, связи творчества и культа стали все более ослабляться. А когда мерилом жизни окончательно стал человек, он поневоле привнёс в творчество то тёмное и разрушительное, что всегда раздирало его душу. Существо, раздираемое противоречиями и одержимое страстями, — вот что стало новым, по сути языческим, предметом культа. Угождение вкусам и влечениям человека наполнило литературу, живопись и музыку. Вместе с человекопоклонничеством в творчество неотъемлемо вошло поклонение греху как составной части человеческой жизни.


Культура и бескультурье

Как продукт цивилизации, которая ушла от христианства, нынешний театр, литература, телевидение, музыка и архитектура человекоцентричны. А значит — грехоцентричны. Отец греха — дьявол. Поэтому христианин неизбежно начинает воспринимать проявления бесопоклонничества и идолопоклонничества в искусстве как извращение культуры — ауры, света вокруг Богопочитания.
Все конфликты вокруг современных выставок, театральных постановок, интернет-публикаций и кинофильмов — это конфликт двух пониманий культуры.
Одно понимание древнее как мир. Это власть без всяких ограничений превозносить, показывать и проповедовать любые формы человеческого существования, «быть как боги, владеющие добром и злом». Другое: ощущение человеческого творчества как сопричастности Творцу, в Котором нет места для греха, лжи, пошлости и кощунства.
Но какими бы ни были мотивы современного нам конфликта культуры и бескультурья, христианства и язычества, вмешивать в этот антагонизм безбожную государственную власть представляется глупостью. И не только потому, что носители христианской культуры оказываются по факту в подавляющем меньшинстве. А оттого, что есть другой ответ на этот вызов. Ответ этот приведён в словах Священного Писания. Апостол Павел пишет: «Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живого, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом. И потому выйдите из среды идолопоклонников и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому; и Я прииму вас. И буду вам Отцом, и вы будете Моими сынами и дщерями (2 Кор. 6, 16–18)».
Итак, дело за нами.


СУД БЕЗ МИЛОСТИ
Никто и никогда не судит тебя так, как близкие, дорогие и любимые люди. В час раздражения, усталости или слепого гнева они бросят тебе в лицо все, что было греховного в твоей предыдущей жизни. Они громче совести напомнят о забытом стыде, вытащат на общее обозрение ночные кошмары и в присутствии посторонних сорвут те жалкие покровы, которыми ты сиротливо прикрывал свое прошлое. Они, те, кто годы и годы был близок твоей душе, не забудут ничего. Без снисхождения, без права на помилование или оправдание они привяжут тебя к скамье позора и будут бичевать, распаляясь и распаляясь от вида твоей боли, беспомощности и унижения.
Для держащего в руках бич гнева — ты уже мертв. И гляди: вот оно — опухшее, лоснящееся гнилью и гноем — твое мертвое лицо! В нем еще можно угадать что-то смутно знакомое — линию носа или лба. Но ужас и отвращение, смрад и тошнота неотвратимо подступают к горлу. Не отворачивайся, смотри! Вглядись в это лицо, твою жизнь и твои дела. Так тебя видят в гневе близкие люди. Так — во всей отвратительности — видишь их в припадке гнева и ты. Вот он — итог твоей жалкой жизни. Вот ты, ты сам — колышащийся, словно студень, и разлагающийся труп, из ушных отверстий которого вытекает мозг, а в черных глазницах копошатся черви. Ты — труп, ты — прах, который осталось присыпать землей забвения. Прах к праху!
Таков суд гнева. Таков суд семейной катастрофы, в которой смолкают любовь, жалость и уважение. Таков суд — бесов на мытарствах. Они уж точно не знают ни любви, ни снисхождения.
Душа, душа моя! Ты все помнишь, все о себе знаешь и над всем плачешь! Не суди других, как судят другие! Вообще — не суди! Никого! Никогда!
Люби! Только любовь покрывает зло и преодолевает смерть, разложение и ужас. Надейся! Только надежда дерзает идти вперед. Верь! Только вера по-детски раскрывается навстречу неведомому. Терпи! Только терпение врачует раны. И — прощай, прощай вопреки обиде и боли, логике и опыту.
Душа! Ты — не труп, ты — жива! Ради тебя и ради тех, кто сегодня одержим гневом — Бог стал Человеком вчера. А сегодня — Он рядом. Не только тебя, но и Его сейчас бичуют гневом, ненавистью и отсутствием милосердия. Если никто не верит — Он в тебя верит. Если бросили — Он протягивает руку. Ненавидят — Он отвечает любовью. И ты, душа — поступай также. Возьмись, душа, за Его руку. Вставай и иди! Иди дальше — сквозь смрад смерти, греха и суда — в вечность и радость Его Воскресения. «Мужайся, и да крепится сердце твое, и потерпи Господа». Он — твоя Жизнь.



ПЛАЧ О ДЕТЯХ
(Мф. 2: 13–23)
Впервое воскресение после Рождества Христова в каждом храме звучит евангельский рассказ о том, как царь Ирод приказал убить всех младенцев в Вифлееме. И этот безумный приказ был выполнен.
На фоне деспотичного правления иудейского царя это злодеяние для историков осталось незаметным. Но оно вполне вписывается в канву жизни человека, незаконно захватившего трон, пресмыкавшегося перед оккупантами-римлянами и со спокойной совестью отправлявшего на тот свет политических оппонентов. Император Август мрачно шутил, что в Палестине безопаснее быть свиньёй, чем сыном царя Ирода. И шутка была правдой: Ирод, будучи правителем евреев, не притрагивался к свинине. Зато, как только заподозрил членов семьи в заговоре против его власти — казнил собственных отпрысков и любимую жену. На малейшее неповиновение народа царь отвечал карательными экспедициями, в которых огню и мечу предавалось всё и вся. Мстительность и мнительность царя унаследовали немногие его выжившие наследники. Вот почему праведный Иосиф Обручник, возвращаясь со Святым семейством из Египта, почёл благом обойти область, где правил уцелевший сын узурпатора — Архелай.
Но меня поражает даже не рассказ об этом бессмысленном и жестоком зверстве. А то, что спустя 2000 лет после смерти безумного царя дело Ирода ширится и множится. Ужасает то, что сейчас в нашей стране спокойно и деловито убивают младенцев. И речь идёт не о тысячах — а о миллионах.
Я говорю об абортах.
Статистики в этом году нас порадовали тем, что по количеству абортов Россия в этом году спустилась до уровня 1925 года. «Всего-то, — говорят нам, — 600 тысяч абортов». Но это — ложь. Это только те аборты, которые проведены в государственных клиниках за счет налогоплательщиков. Частный сектор и абортивные контрацептивы не учитываются. В реальности за 2019 год в России было убито от ПОЛУТОРА до ПЯТИ миллионов детей. На сто родов приходится семьдесят абортов. А с момента разрешения этой практики в РСФСР число абортированных детей в нашей стране достигло СЕМИДЕСЯТИ МИЛЛИОНОВ. И творится этот кошмар не по чьему-то безумному распоряжению. Да, с попустительства государства, но — по сознательному выбору матерей. Матери выносят приговор собственным неродившимся детям! Исполнителями приговоров — проще говоря, палачами — выступают те же самые медики, которые в тех же самых перинатальных центрах помогают при родах! В одном и том же месте — младенцы появляются на свет. И там же — в утробах матерей их режут живьём, высасывают при помощи вакуума, а на поздних сроках — травят соляным раствором, при применении которого соль съедает кожные покровы и слизистую ребёнка. И всё это происходит в полном молчании — дети в утробе матери пытаются ручками загородиться от скальпелей или спрятаться, они корчатся от боли и ужаса, но они не могут лишь одного — кричать! Если бы этот многомиллионный безмолвный крик был бы слышен! Да, земля бы перевернулась!
Обычный ответ женщины на вопрос: «Почему ты пошла на аборт» звучит так: «Не могу себе позволить, не хочу плодить нищету». Ну да, уровень жизни у нас низкий. Второй телевизор или ноутбук, новая сантехника в ванной или пластиковые окна, конечно, стОят того, чтобы расчленить собственного ребёнка. Наши прабабушки в войну рожали. Но они, безусловно, жили лучше, чем мы! Наши отдельные квартиры, материнский капитал и одноразовые подгузники — ничто в сравнении с жизнью в бараках, копейками зарплаты и бесконечными пелёнками под кухонным потолком… Нет, все жалобы женщин на неустроенность жизни — не более чем отговорки, желание прикрыть греховное решение некой благопристойностью. Об этом говорит интересный эксперимент, поставленный в одном из московских богатых храмов. Нашёлся благотворитель, который сказал, что решит финансовые проблемы такой женщины. Надо квартиру снять — снимет. Надо на питание и подгузники дать денег — даст. Результат был ошеломляющим. Ни одна из женщин — даже при таких условиях — не переменила своего решения сделать аборт! Все — кивали головами, плакали, говорили «да» — и исчезали. А ведь даже при крайне тяжёлой ситуации выход есть. Чего проще: решила, что не потянешь ребёнка — выноси, роди и отдай государству. Понимаю, это страшно. Но убить — еще страшнее.
Отношения мужчин — отдельный горький вопрос. Жена в постели, обед на столе, кому нужна лишняя головная боль? А тут траты, ночные кормления, болячки… Не-е, поднимемся, заработаем… тогда, глядишь, кого-нибудь и родим. И рождается этот «кто-нибудь», чтобы вырасти таким же эгоистом, как ты. Ведь ты о себе в первую очередь думаешь? Почему ты решил, что твой ребёнок будет другим?
Простая арифметическая задачка. Если чеченская женщина рождает шестерых, а русская одного — через пятьдесят лет земля, по которой ты ходишь, чья будет? Если в Чечне не делают абортов, а Россия впереди планеты всей — какой народ благословит Бог? Как бы мы ни кичились нашим Православием, Господь судит по делам. А дела наши — людоедские.
Поэтому, если что-то очень важное не изменится в наших головах, Господь просто сотрёт русский народ с лица земли, а сокровище православной веры отдаст более достойным людям. И останемся мы в памяти людей народом-иродом, строившим огромные соборы на крови убитых детей.
Господи, вразуми и помилуй нас, грешных!


СТРАШНЫЙ СУД
После войны поэт Аркадий Кутилов написал беспощадные строки. В Советском Союзе они были мгновенно запрещены. Но мы, христиане, не должны бояться правды. Поэтому я вам сейчас их приведу:

Своей родне обиду я пою:
я был в огне, во вшах, крови и поте,
я танки опрокидывал в бою,
а вы мне на похмелку не даете!
Не цените раненьев и наград
и цену вы не знаете герою...
Я вам сейчас устрою Сталинград!
И Курскую дугу я вам устрою!
Пусть вьется ваша дрянь и ваша пыль,
и брань моя гремит свинцовым градом!
А ну, противотанковый костыль,
шарахни хоть разок по этим гадам!
И вспыхнет под злодеями земля,
пощады эти «викинги» запросят.
Пусть вынесут мне ровно три рубля,
но чтобы на брильянтовом подносе!
...Стою один в пороховом дыму...
Ну вынеси мне тройку, Акулина!..
Ну вынеси, и я ее приму,
как раньше — ключ от города Берлина.
Действительно, первый отклик на эти стихи — возмущение. Не так нас учили с детства смотреть на воинов-победителей! Не вяжутся эти стихи с привычным для нас «ура-патриотизмом». Но чтобы вы поняли, насколько всё написанное в стихах взято из жизни, что это не поклёп, не клевета, не наговор и не диверсия, расскажу историю.


История одной семьи

История эта — реальна. Пришла она мне на память, когда вчера поминал усопших на вечерней молитве.
Жила-была в трёхкомнатной квартире семья. Муж-фронтовик Павел, его жена Ирина. И двое взрослых детей — Петр и Марина. В каждом дому по кому, и в этой семье проблем хватало. Павел пил. Пил запойно. И как часто на Руси бывает, умница и душа компании, в пьяном угаре становился монстром, каких ещё поискать: и жену бил, и ругался матерно. Жена плакала, мучилась, но на развод не подавала. Всю жизнь же прожили! Младшая дочь — Марина — была немного «не от мира сего», лежала по психиатрическим больницам. Когда приходила в себя, сочиняла лирические стихи и рисовала неплохие картины. Старший сын Петр занимался «ювелиркой», много работал и даже участвовал в выставках.
Однажды, в очередной запой главы семейства, терпению домочадцев пришёл конец. И когда Павлу после очередной бутылки стало плохо с сердцем — семья собралась на кухне и решила: «Всё, хватит!». И Павлу не вызвали вовремя «скорую». Так фронтовик и помер на полу прихожей. А семейство вздохнуло свободнее.
Но последствия... Кто задумывается о последствиях, о совести, о ночных кошмарах?
Прошёл год.
Однажды Марина ушла за хлебом. И не вернулась. Две недели её искали и нашли в одном из городских моргов. Как показало вскрытие — умерла она от разрыва сердца. Умерла на пороге булочной, в которую шла.
Её мама Ирина умерла ещё через полгода. Тоже — сердце.
А Петр, разведшийся с женой и оставшийся один в трёхкомнатной квартире, начал пить. Пил год. Курил. И снова — пил. Затем заболел сахарным диабетом, потерял ноги. И тоже — умер, в больнице от заражения крови.
Так вся семья ушла в течении трёх лет.
И многие скажут: это Суд Божий над ними.


Критерии Страшного Суда

Но нет, случившееся называется иначе! Конец этого семейства — лишь логические следствия греха. А Страшный Суд, Суд Божий — это другое!
В прошедший воскресный день в каждом храме звучало евангельское чтение, в котором Господь говорит о Страшном Суде. И главное в этих словах — тот критерий, та шкала, по которому будет судиться каждая душа. И как судиться! Господь говорит: «Прочь от Меня, проклятые! Ступайте в огнь вечный! Вы ничего не сделали для братьев Моих: не накормили голодных, не напоили жаждущих, не посетили больных, не были милостивы к заключённым. Чего вы не сделали для одного из самых малых и ничтожных, того и для Меня не сделали!». Вот он, критерий: наши дела, наше отношение к близким, наше сострадание к нищим и больным, наше милосердие!
А как часто священник слышит на исповеди: «Грешен я, грешен! Подумал плохое, не прочитал утренние молитвы, съел курицу в постный день… грешен, грешен». Исповедуется человек, занимаясь бессмысленным и эгоистичным самокопанием, вылавливает «блох» в собственной душе и не видит, что в его же семье, от его эгоизма и зацикленности на самого себя страдают жена и дети; что он палец о палец не ударил, чтобы помочь больной престарелой маме; что ему даже в голову не пришло помочь нуждающемуся соседу или матери-одиночке на одной с ним лестничной площадке.


Суд над миром

А ведь Страшный Суд — уже пришёл! Он уже — среди нас! Как говорит евангелист Иоанн: «Суд  состоит в том, что Свет — Сам Господь — пришёл в мир. Но люди Его не приняли, ибо дела их были злы». Он Сам, наш Господь — Суд миру сему. Он Сам — Суд всем нам, братья и сестры! Он — Тест, по которому определяется: кто мы — друзья Божии или Его враги. Если мы настолько эгоистичны, что занимаемся только собой; если мы не помогаем нуждающимся; не поддерживаем больных и немощных; если не вызываем «скорую» пьянице — горе нам! Мы — соучастники в убийстве! Творим зло, бранимся и гневаемся: мы — сами убийцы! Оправдываемся «жизненными обстоятельствами»: мы — ханжи, прикрывающие Евангелием собственную жестокость, лень, трусость и эгоизм. Мы сотрудники сатаны, который «человекоубийца от начала». Мы — противники Бога, Бога — Который податель Жизни и Сам — Жизнь! Если нет в нас милосердия, значит — мы не приняли ни Евангелия, ни Самого Господа! А «не сотворившим милости — и Суд без милости».
Но Христос говорит не только о Суде личном, но и Суде окончательном — над историей человечества, над всем пропитанным злом и грехом миром.
Что это значит? Какие последствия такого Суда ждут мир? А это значит, что грех, зло, несправедливость — не вечны. Не всегда будут люди зависеть от болезней, войн, природных катаклизмов, немощи и смерти. Грядёт, близок День, в который ничего не останется тёмного и греховного в Творении. И как сказано в Священном Писании: «Бог будет всё и во всём».


Радость Встречи

Но напрасны наши человеческие потуги проникнуть в тайну Последнего пришествия Христова. Ни экстрасенсы, ни астрологи нам этого не скажут. Гораздо ближе, страшней и неотвратимее для каждого из нас — личный апокалипсис: собственная смерть. Никто, никогда его не избегнет. Гораздо важнее, с каким итогом каждый из нас придёт к Богу. Что будет у нас в руках? Как мы относились друг ко другу? Видели ли мы в самом последнем алкоголике или наркомане — страждущего Христа?
Ведь подлинный отклик на чужую беду и боль, подлинная самоотдача не в словах. Сказать можно много. Главное — в делах, в сокровенной и полной направленности к Небу нашей души. Такой направленности, когда полнота Неба из человеческой души — выливается на землю дождём милосердия, веры и любви. Главное — в самой жизни, посвящённой людям. В жизни, которая забывает себя, но помнит чужое. Именно об этом говорит Господь: «Говорю вам, все, что вы сделали для одного из самых ничтожных братьев Моих — вы сделали для Меня: накормили, когда был голоден, напоили — когда жаждал, одели и согрели — когда нуждался». И именно в этой Любви Божией к нам, людям и нашем отклике на Божию Любовь — подлинный Суд Божий.
Поэтому пусть всё тленное, злое и тёмное останется у нас в прошлом. Дай нам, Господи, не замыкаться на собственных проблемах и заботах. Дай нам, Господи, сил идти к Твоему Вечному Царству, которому «не будет конца». И идти от доброго дела — к доброму делу.
Только тогда мы услышим от Тебя: «Приидите, благословенные Отца Моего! И наследуйте Царствие Вечное, уготованное вам от создания мира». Только тогда последствия самых злых дел не падут на наши раскаявшиеся головы. Только тогда Страшный Суд будет не ужасом, трепетом и «смертью второй», а светом, радостью встречи с желанным Господом и торжественным шествием вместе с Ним — в беспредельную Жизнь, которой не будет конца.
Аминь.


ДВЕ МОНЕТЫ
Молодой купец шел вместе с монахом через поле. Дело было к вечеру, и купца мучила скука. На краю поля, возле убогого шалаша он увидел пару драных сапог, которые, по-видимому, принадлежали крестьянину, который косил траву неподалеку.
Зевая, купец предложил: «Отче! Давай подшутим? Мы спрячем его обувь и будем наблюдать, что он будет делать?». Монах вздохнул: «Дорогой мой человек, не смейся над чужим горем. Ты богат, а потому можешь сделать другое. Положи по золотой монете в каждый сапог. А потом мы с тобой сядем за кустами и будем наблюдать, что будет». Молодой купец так и сделал. Оба затаились неподалеку от шалаша.
Крестьянин вскоре закончил свою работу и пришел туда, где оставил пожитки. Когда он обувался, то сквозь портянку почувствовал, что ноге что-то мешает. Сначала ему показалось, что в сапоге камень. Но, вытряся сапог, он увидел, что в пыли блестит червонец. Изумившись, он быстро поднял золотой, посмотрел вокруг и некоторое время стоял молча. Снова огляделся, но никого не увидел. Крестьянин положил червонец за щеку и стал обувать другой сапог. И тут, к своему удивлению, нашел и в нем золотую монету.
Тогда он упал на колени, поднял голову к небу и начал молиться и благодарить.
В своей молитве крестьянин помянул тяжело больную жену, детей, которым нечего есть, а сейчас, благодаря невидимой руке, которая дала монеты, они в конце концов будут спасены. «Благослови, Господи, спаси и помилуй, — молился он, — щедрого благодетеля! Воздай ему за милость  милостью, за любовь — любовью, а за милосердие — милосердием! По гроб жизни буду его помнить!»
Спрятавшийся купец стоял глубоко потрясенный. Из его глаз текли слезы.
 «Если бы ты пошутил так, как хотел, — спросил его монах, — был ли бы ты тогда более счастлив, чем сейчас?»
Купец перекрестился и ответил: «Отче, ты мне дал такой урок, который я не забуду. Только сейчас я понимаю слова, которые не понимал раньше: счастливей чем проситель — его благотворитель. «Блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20: 35)».


СВЯЗЬ ПОКОЛЕНИЙ
Тесный круг родственников

В книге «Москва и москвичи» Владимир Гиляровский писал, что двое москвичей никогда не разойдутся на улице, пока не выяснят, как и по каким предкам они являются родственниками. Писатель советским «эзоповым» языком лишь повторил шутку Пушкина о московских дворянах, которых действительно можно было назвать чуть ли не одной семьей. Во времена, когда Садовое кольцо было окраиной древней столицы, круг общения дворян был тесен. Все друг друга знали, а большинство состояли в тех или иных родственных отношениях.
Революция и Гражданская война прошли стальным катком по русскому дворянству. Новой властью оно воспринималось как враг. И врага уничтожали — целенаправленно и жестоко. «Лицам непролетарского происхождения», уцелевшим по случайности в мясорубке Гражданской войны, был закрыт путь к получению образования, им не позволяли работать и изгоняли из больших городов. Но уже к концу 20-х годов власть осознала, что нуждается в грамотных специалистах. И детей «бывших дворян» стали с оговорками допускать до образования. Особенно это касалась гуманитарных дисциплин. Новой стране были нужны новые писатели, художники и музыканты. Хотя бы для того, чтобы не прервать традицию русского образования. Поэтому не удивительно, что моему прадеду — Федору Ильинскому удалось поступить в Московскую консерваторию.
Обучение у него, правда, не сложилось. Он вполне успешно занимался по классу скрипки, когда на третьем курсе вздумалось ему произвести впечатление на девушку. Прадед влез на парапет одного из московских памятников и, подобно канатоходцу, пошел по узкой полосе металла. Результат закономерен. Он ведь был студентом Московской консерватории, а не циркового училища. Открытый перелом правой руки навсегда поставил крест на карьере музыканта. Федору Ильинскому пришлось становиться писателем. Зато девушка была настолько восхищена, что стала его женой. Девушку звали Галли Михайловна Бакунина.
Фамилия Бакуниных была священна для каждого революционера. Особенно, если революционер был не очень грамотным. Те, кто были грамотными, помнили, что анархист Михаил Бакунин был главным противником Карла Маркса на I Интернационале. В собственной семье его всегда считали «паршивой овцой», что не мешало относиться к личности родственника с некоторым восхищением. Но после революции именно фамилия спасла многих из потомков рода Бакуниных. Дом у них, разумеется, отняли и сделали музеем. Но самих — к стенке не поставили.
И на том, как говорится, спасибо.


Три родственные семьи

Бакунинская семья приняла Федора Ильинского с радостью. Мама его жены — Варвара Алексеевна Бакунина — до своего замужества носила фамилию Арсеньева. А Ильинские и Арсеньевы уже состояли в родственных отношениях. Примерно в таких же, как с Голицыными и Олениными. Как я говорил, дворянский круг Москвы был тесен, а после бурь и потрясений революции этот круг «уцелевших» стал еще теснее. Кроме того, все три семьи — Бакунины, Арсеньевы и Ильинские — некогда владели соседними имениями в Тульской губернии, а потому друг друга очень хорошо знали. «Воюй, как дед Миша, — говорили они детям, — ищи, как дядя Володя, веруй, как бабушка Катя».
Екатерина Михайловна Бакунина, внучка Кутузова, была эталоном христианского служения ближним. Владимир Клавдиевич Арсеньев — знаменитый путешественник и исследователь Уссурийского края. Это он написал знаменитую книгу «Дерсу Узала», бывшую детским настольным чтением всей семьи. А «дед Миша» — Михаил Андреевич Арсеньев, герой Войны 1812 года. О нем и пойдет мой рассказ.


Немного генеалогии

В Московское государство Арсеньевы пришли из Золотой Орды. В 1389 году Великому князю Московскому Дмитрию Донскому «бил челом» о приеме на службу некий мурза Аслан Челебей. Ну, не нравился этому потомку Чингизидов узурпатор Мамай! Дмитрий Донской с огромной охотой взял военного специалиста на службу. Монгола крестили. Восприемником от купели Крещения был сам Дмитрий, тут же выдавший за него дочь своего ближнего боярина Житова — Марию. Старший сын от этого брака — Арсений и является родоначальником фамилии Арсеньевых. Монгольские гены оказались очень сильными. В наследство потомкам Челебей оставил не только неубиваемую жажду приключений и тюркскую бороду, но и воинское бесстрашие. Поэтому неудивительно, что из рода Арсеньевых вышли крупные государственные и военные деятели России.


Кавалергард Арсеньев

 «Кавалергарда век недолог», — восклицала Марина Цветаева. И действительно, дворянин на службе царя чаще всего заканчивал свою жизнь на поле битвы. И очень часто — молодым. В этом смысле Михаилу Андреевичу Арсеньеву повезло. Родившийся в 1779 году, он закончил свою бурную жизнь в 1838 году в своей постели. По обычаю своего времени Мишу с рождения записали в Конный лейб-гвардии полк. Домашнее его образование в Тульском имении закончилось в 1789 году, когда он оказался в Конной гвардии. Жизнь в столице была сурова, отцы-командиры буквально до «третьего пота» «дрессировали» кавалерийскую элиту империи. Будущее покажет, что эта выучка пошла на пользу. Только через десять лет Михаил Арсеньев стал корнетом. В этом качестве он в 1805 году участвовал в Аустерлицком сражении. Сражение было проиграно, но кавалерия уцелела. Мало того, корнет Арсеньев добыл в нем вражеское знамя, за что был награжден. Затем последовали бесстрашные атаки русской кавалерии на полях Гутштанда и Фридланта. Бесстрашие Михаила Арсеньева было замечено. В августе 1807 года его произвели в полковники, а с марта 1812 года назначали командующим лейб-гвардии Конного полка. В его подчинении было сорок офицеров, четыре эскадрона и 750 нижних чинов. Полк входил в состав 1-й Кирасирской дивизии 5-го пехотного корпуса.

Бородино

Полк Михаила Арсеньева оказался в самом центре русской позиции. По приказу Барклая де Толли 26 августа 1812 года кавалергарды встали в первую боевую линию. И на них обрушилась вся мощь наполеоновской кавалерии. Раз от раза саксонские и французские кавалеристы буквально «таранили» кавалергардов, стремясь проломить центр наших войск.
«Стоять насмерть!» — кричал своим полковник Арсеньев и бросался в самую гущу схватки. Позиции русской артиллерии переходили из рук в руки, вражеские пушки били картечью по кавалергардам, но каждый раз русская кавалерия сминала французов и заставляла их отступать. В рапорте генерала Бороздина говорилось: «В сражении сего августа 26-го под деревнею Горках... Кавалергардский и Лейб-гвардии Конный.,. были в центре... Полки Кавалергардский и Лейб-гвардии Конный... зачали сей день, получив повеление Вашего Высокопревосходительства, атакою на неприятеля, завладевшего уже нашею батареею (Курганной высотой), которой, опрокинув его, содействовали к спасению батареи. Сим остановлено стремление на центр наш, и часть пехоты нашей, которая уже была за неприятельскою кавалериею, спасена... В сей атаке мы имели несчастие потерять... Лейб-гвардии Конного полка полковника Арсеньева».
Нет, Михаил Арсеньев не был убит. Пушечное ядро ударило уже на излете в его правое плечо. Полковника без сознания вывезли с поля боя товарищи. За бесстрашие и стойкость Михаил Арсеньев получил звание Георгиевского кавалера. Его полк получил Георгиевский штандарт, а самого полковника после выздоровления пожаловали в генералы.


Воюй, как дед Миша!

В строй генерал Михаил Арсеньев вернулся в 1813 году. Его сразу назначали начальником 1-й бригады Первой кирасирской дивизии. Впереди был поход русской армии на Париж и схватки с неприятелем, тяжелые бои и бесконечные переходы. 18 августа лейб-гвардии Конный и Кавалергардские полки громят французов в сражении под Кульмом. 13 марта 1814 года Арсеньев скачет впереди войск при Фершампенуазе и в блистательной атаке отбивает у неприятеля 12 орудий. Это было что-то немыслимое. По всем правилам войны кавалерии нельзя атаковать артиллерию — положат ведь всех картечью. Михаил Арсеньев это сделал. Генерала удостоили за подвиг при Фершампенуазе сразу четырьмя орденскими наградами: Святой Анны 1-й степени, прусской — Красного Орла 2-й степени, австрийской — Леопольда 2-й степени и баварской — Максимилиана-Иосифа 3-й степени. А лейб-гвардии Конному полку были пожалованы серебряные Георгиевские трубы с надписью: «За храбрость против неприятеля при Фершампенуазе 13 марта 1814 года».
В конце марта 1814 года Михаил Арсеньев в составе русских войск вступает в Париж. Сразу после этого бригада возвращается в Россию. Но старые раны дают о себе знать. Через пять лет, уже в чине генерал-майора, он оставляет гвардию по болезни. Он еще отметится в другом бою — с эпидемией холеры, разразившейся в Тульской губернии в тридцатых годах XIX века. Вместе с соседями — Бакуниными, Олениными и Ильинскими, он проводит карантинные мероприятия, строит лазареты и организовывает медицинскую помощь пострадавшим. Постоянные разъезды окончательно подрывают силы генерала. Он заболевает воспалением легких и умирает в своем имении 54-х лет от роду.
На Бородинском поле, за ручьем Огник, стоит красивый памятник. Его поставили в 1912 году как напоминание о подвиге кавалеристов лейб-гвардии Конного и Кавалергардского полков. Это памятник и ему — Михаилу Андреевичу Арсеньеву, герою войны 1812 года. Тому, про которого говорили в моей семье: «Воюй — как дед Миша!». Вечная ему память…


БЛУД:
СМЕРТЬ — ГОРЬКОЕ ЛЕКАРСТВО
В средневековую эпоху существовал удивительный жанр живописи. Общая тема таких картин была «Пляска смерти». Что изображалось на них? Смерть в виде скелета над колыбелью младенца; смерть, сопровождающая новобрачных в опочивальню; смерть во время чумы, наступающая своей пятОй на целые города и превращающая их в кладбища… Это был словно призыв к человеку: «Оглянись на себя, ты не вечен! Все пристрастия — миражи! Помни о смерти — и не согрешишь никогда!».
Самый страшный порок современного мира — блуд. Девушки и юноши, мужчины и женщины словно сошли с ума. С телевизионных экранов, газет и журналов в душу врывается одно: наслаждайся! Жизнь — карнавал наслаждения! Секс и вожделение — главные радости жизни! И человек начинает искать наслаждения, становится одержим блудной страстью, теряет ощущение реальности. Влюблённости становятся привычкой. Возлюбленная или возлюбленный — предметом для удовлетворения похоти: не человеком, а сексуальной куклой. Частые смены «партнёров» — нормой. Способы и методики сексуального возбуждения — все изощреннее. Но даже если человек влюбляется по-настоящему, окружающий мир начинает внушать ему: вот — это подлинная реальность! Лови мгновение! Это — самое главное в жизни! И человек, воспринимая любимого (или любимую), часто начинает приписывать ему несвойственные ему совершенства. Страсть ослепляет человека. А расставание с этим совершенством становится вселенской катастрофой.
У каждого из живущих на земле есть стремление к красоте. Такое стремление — воспоминание о несказанно прекрасном потерянном Рае. «Седе Адам… рыдая плакаше: О, Раю мой! Раю!» (Канон Андрея Критского дать сноской).
Но люди ищут красоту в том мире, где всё превращается в прах. Об этом буквально кричат картины жанра «Пляска смерти». Нередко красивую женщину под чарами страстного ослепления называют «совершенством» и «ангелом». «Гений чистой красоты» — сказал о возлюбленной Пушкин. Всё это было бы истиной, если бы человек жил в Раю, а не в состоянии той страшной деградации, которая последовала после катастрофы грехопадения. Из чего и как образуется тело? — Из каких-то капель. «Молоком я пролился во чрево матери моей», — говорит Иов. А что заключает тело в себе, уже сформировавшись? — Кости, кровь и слизь, обтянутые кожей. Точёный античный нос возлюбленной, который поэты воспевают в стихах, — лишь система очищения и согрева воздуха. А рот? Зубы — жернова по перемалыванию пищи, остатки которой гниют в полости рта. Вот почему, кстати, плевок считается у всех народов знаком особого презрения. А внутренности человека? Почти все из первокурсников медицинских вузов испытывают приступ тошноты от отвращения при первом посещении анатомического театра.
Посмотрим ещё глубже, ещё страшнее, ещё беспощаднее. Во что превращается человек после смерти? — В чёрную бесформенную массу, которая, как тесто на дрожжах, колышется и кишит червями. Открой же это своим мысленным взором и вожделей, влюбляйся в такую красавицу или красавца.
Вот — твоя «любовь», вот твой «гений чистой красоты» и «совершенство»! Стоит ли так убиваться по тому, что уже убито?
Неужели высота и полёт человеческой любви сведены лишь до вожделения к этому смраду? Неужели тело должно становиться центром жизни, вокруг которого беспрерывно вращаются мысли, желания, планы, которое служит предметом воображения и сексуальных фантазий?
Нет, я не хулю и не унижаю создание Божие, а говорю о пристрастии к телу — своему и телам других людей. Тело — храм. Но главное в храме не камни или дерево, а Бог, живущий в нем. Я говорю о вожделении к противоположному полу и биче нашего времени — блуде. Говорю, что в теле и только через тело нельзя найти счастье и истинную радость, что не в телесных отправлениях заключается смысл человеческой жизни. Из слуги люди сделали хозяина, из орудия души — идол. И как страшен этот обездушенный идол при ближайшем рассмотрении!
Последствия блуда являются катастрофой для личности. И главное последствие то, что человек разучивается любить. Любовь — всегда самоотдача. Именно поэтому любовь мужа и жены, в том числе телесная — прекрасна. Блуд — самоудовлетворение. Блуднику не важен партнёр, ему важен процесс. То, что цель процесса — рождение детей, его эгоизм не волнует. «Подумаешь, сделаю(ет) аборт», — думает блудник. А теперь вдумаемся в общенациональном масштабе. В России около миллиона абортов в год (не включая абортивные контрацептивы — плюс ещё три миллиона)! Это потери Германии за год Второй мировой войны. Десять лет — десять миллионов. Двадцать… Россия словно не прекращает Вторую мировую войну. Только — с собственными детьми. Кто-то подсчитал, что с 1920 года у нас было убито более 100 миллионов (!) нерождённых младенцев. Представляете, какое было бы население в России, не будь этого ужаса? Какой сильной мы были бы державой? А какие ещё последствия блуда? Сколько брошенных детей и матерей-одиночек, бьющихся на грани нищеты как рыба об лёд? А ещё удивляются, почему мы, русские, вымираем… И чем дальше — тем больше.
Время и смерть — родные братья. Время отнимает у нас всё, что имеем. Только мы забываем об этом и боимся взглянуть правде в глаза: она слишком страшна для нас. Грех, в том числе грех блуда, — смертный приговор, вынесенный человеку, а время — не более чем отсрочка. Блудник копается в грязи — и в грязь возвращается.
И всё это было бы совсем ужасно и безысходно, если бы Господь на стал Человеком и не прошёл Сам тот горький путь, который проходит каждый из рожденных на Земле. Он умер, как умрёт любой из нас. И в чём наша надежда, в чём наше упование? В том, что Христос Воскрес. И если Он живёт в нас, если мы пускаем Его в себя причащаясь и исповедуясь, если мы сораспинаемся Ему — то мы тоже не можем не воскреснуть! И тело наше уже не просто смрад и разложение, а ХРАМ, в котором живёт Бог. И пусть храм пока поругаем. Но красота его обязательно будет восстановлена. Плоть обречена на просветление, которым просветилась телесность Христова после Его Воскресения. И в сиянии этого Света уже не будет страдания, боли, разложения и несовершенства.
«Смерть, — восклицает Иоанн Златоуст, — где твое жало? Ад, где твоя победа?».
Блуду Церковь всегда противопоставляла любовь семейную, в которой и муж, и жен, и дети — все в Боге. Ведь Бог совершенен. И всё находящееся в Нём начинает словно пропитываться Его совершенством. Семья — малая Церковь, по словам Василия Великого. А по обетованию Спасителя, «Врата адова не одолеют её». Как страшно, что в погоне за мёртвыми наслаждениями христиане так часто забывают об этом!
Память о смерти — горькое лекарство. Но оно помогает человеку трезво расставлять приоритеты в жизни. «Спеши творить добро, — пишет апостол Павел, — ибо дни лукавы». «Где сокровище ваше, — говорит Христос, — там и сердце ваше».
В чём твоё сокровище? В погоне за призрачными наслаждениями? Удовлетворении похоти? В блуде и самолюбовании? Или в стремлении к Богу? В том, чтобы накормить голодного, перевести старушку через дорогу, сказать слово утешения скорбящему? Будем чаще вглядываться в живописные полотна «Плясок смерти». И услышим, наконец, горькие, правдивые, но просветлённые песнопения Церкви: «Приди и узри во гробах, как наги кости человеческие! И познай — что богатство, надежда и благолепие».
Христос Воскресе!


ПОХОРОНЫ
Каждое отпевание я вижу одну и ту же картину. В храме или морге, где совершается последнее прощание с усопшим, гроб заваливают гвоздиками и розами, и скорбящие родственники тесно встают вокруг. Женщины в чёрных платочках промачивают салфетками глаза. Мужчины моложе тридцати с выражением зубной боли на лице переминаются с ноги на ногу.
На лицах стариков часто можно прочесть почти торжество: «Это не я, не я здесь в гробу!». Лица старух непроницаемы, словно вырезанные из дерева маски. А в центре всего — восковой лик покойника. Ни звука. Лишь редкое покашливание. Никто не молится. Никто не крестится. Все стоят, как пни.
И ничего их не пробивает. Ни проникновенное и тихое пение хора, ни бессмертные стихи преподобного Иоанна Дамаскина. Ни строки апостольского или евангельского чтения, которые в некоторых храмах специально для родственников читают по-русски. Ни молитвы священника. Всё — как об стенку горох.
Люди просто отбывают тягостную повинность. Вдвойне тягостную, потому что они ничего не понимают, словно находятся на лекции по тригонометрии. Ведь большинство в храме, если были — то так, походя: свечку поставить.
А впереди ещё кладбище или долгая дорога домой. Вот и скучают люди, машинально думая о своём: я туда поеду, я то куплю, я то сделаю…
На поминках, как полагается по советскому обычаю, выпивают по первой, вздыхают и говорят: «Отмучился (отмучилась). Наверное, там, у Бога — ему (или ей) — покойнику или покойнице — теперь хорошо. Царствие Небесное!». А как может быть «хорошо»?! Какое Царствие Небесное?! Если человек всю свою жизнь словно губка впитывал злобу, алчность, похоть и зависть? Если он лба не перекрестил в жизни?
Что он Богу-то принесёт? Шурупы с завода? Или пачку макарон? Богу это не нужно! Ведь Бог — Абсолютная Правда, Абсолютная Чистота, Абсолютное Добро. Как будет душе, пропитанной злом, столкнуться с этой Чистотой и Правдой лоб в лоб? Да ведь всё наносное, лживое и лукавое перед Лицом Божиим мгновенно должно вспыхнуть жарким пламенем! И гореть, гореть вечно…
Ты говоришь, что будешь жить долго и счастливо? Состаришься, выйдешь на пенсию и вот тогда-то пойдёшь в церковь? Пойди на кладбище, посмотри на фотографии на могильных крестах и плитах. Сколько молодых лиц. Сколько детей. Горькая правда состоит в том, что большинство жителей России до старости не доживают. Тебе и в голову не приходит, что пролетит месяц, год или два — и ты будешь лежать здесь же. Можно только гадать, что с каждым из нас будет завтра.
Бывает, придёт человек с работы, станет ему плохо, сядет на диван, и — нет его, душа отлетела. Или выпьет на празднике, а потом его инсульт хватит. И впадёт человек в детство, или вообще сознания лишится. Какая тогда церковь, какое покаяние? Никому из нас неведомо, от чего и когда он умрёт: съест ли его рак, разорвёт сердце инфаркт или машина задавит. Одно известно точно: никто из людей ворот смерти не минует. Ни ты, ни я. Кто-то раньше в них войдёт,
кто-то позже. Но войдут все.
Сейчас каждому из нас дано время. Надо подчеркнуть — ещё дано время: день, месяц, год или несколько лет. Но часы тикают, тикают безостановочно, приближая самый важный день в жизни любого человека. Смерть — итог всей жизни, её экзамен. Как студенты готовятся к экзаменам? Да они ночи не спят! А мы — ты и я — как готовимся к самому важному Экзамену? Как ты готовишься к смерти?
Увы, люди пытаются выкинуть её из головы, пытаются оставить неприятные мысли о смерти на «потом». Мы крутимся по жизни, словно белки в колесе. Едим для того, чтобы работать, и работаем, чтобы есть. А когда смерть приходит, всё это оказывается неважно. А важно то, что у тебя внутри.
А ведь всем дан воскресный день, чтобы остановиться от этого бесконечного бега и взглянуть на Небо. К каждому приходит Господь. Он стал Человеком для того, что бы ты, именно ты, вошёл в Его семью через Таинство Крещения, отринул зло через Покаяние и пропитался Его Плотью и Кровью в Таинстве Причащения. Зачем? Затем, чтобы пропитываясь Им, мы пропитались и Его Воскресением. Чтобы каждый — воскрес, как Он. Чтобы стать, если хочешь, родственником Бога по благодати. Чтобы ты рос в Нём, а Он — в тебе. Чтобы путём христианской жизни, пропитавшись евангельской радостью, безболезненно войти в Радость Бога Отца, которая станет не огнём поедающим, а Светом и Ликованием.
Господь не требует от тебя ничего сверхъестественного. Он просто стоит рядом. Буквально в двух или трёх шагах от двери твоей души. Просто позволь Ему войти в эту дверь, а затем — в каждый уголок твоей жизни. Приходи в храм! Исповедуйся и причащайся, неси любовь, милосердие и добро окружающим.
И только тогда прохождение через врата смерти станет для тебя не опытом ада, где «плач и скрежет зубов», а Раем, в котором Бог отрёт всякую слезу с твоих очей. Не будь пнём! Будь христианином! Используй своё время!


ЗЛО
Мир задыхается от зла.
Площади городов, телевизионные экраны, дома и души заполнены злом. Зло прорастает из подворотен уличной преступностью, падает на головы кассетными авиабомбами на Украине и в Сирии, взрывается в парижских кафе. Зло скользит равнодушным взглядом по оборванной старухе возле супермаркета, нагло требует взятки в чиновничьем кабинете, обдирает скорбящих родственников в морге и выгоняет молодую женщину в брюках из церкви. Зло сладко воркует голосом политика, убедительно вещает с амвона (устами) епископа-педофила, лает в ток-шоу продажного журналиста. В пьяном угаре зло измывается над женой, развращает девочек в школе и сажает мальчишек на иглу наркотика. Зло топчет честь, справедливость и искренность. Зло, словно вал цунами, затопило весь мир от края до края.
Где здесь Бог? Где в этой вакханалии зла Его любовь, милость и милосердие?
Но задумаемся.
Разве не государство, построенное людьми и для людей, изгнало Бога из школ, больниц, парламентов и судов в гетто церковных оград? Или не в каждой квартире глядят в экран телевизора чаще, чем в лик иконы? Разве не собесы заменили милосердие, Уголовный кодекс — голос совести? Толерантность — терпимость? Разве не мы, люди, говорим Ему «подожди», занимаясь каждодневными неотложными делами? И сами проходим мимо Него, так нуждающегося в пище, тёплой одежде и милосердии? Разве Он демократическим путём избирает лгуна-политика или даёт взятку вору-чиновнику? Разве Он выполняет преступные приказы на войне? Разве Он равнодушно проходит мимо замерзающего на остановке БОМЖа?
Нет, это — мы сами. Мы сами изгнали Бога, Его милосердие, любовь из собственной жизни.
Приходится лишь удивляться, что Он до сих пор терпеливо стоит у двери каждой души и стучит: «Одумайтесь! Вот Я!». Он, распятый 2000 лет назад, снова распинается террористами, политиками, чиновниками и каждым из нас — каждый день и каждый час.
И всё же Он надеется и верит. Дерзновенно верит в каждого человека, что тот обратится, откроет дверь и впустит Его в свою жизнь. Через Причастие Его милосердию, жертве и радости. Через наше милосердие, жертву и радость — к другим людям. Только тогда зла на земле станет хоть на капельку — но меньше. Только тогда мир начнёт меняться к лучшему.
Но пока этого не произошло, пока Бог изгнан, распят и оплёван в каждом человеческом сердце, в мире будет царить железное правило: «Что посеешь — то и пожнёшь».
Надо лишь помнить, что «сеющий ветер — пожнёт бурю».
И бесконечно терпеть зло Он не будет.
Бог обязательно скажет Своё Слово.
Только вряд ли оно каждому из нас, равнодушных к добру и злу, понравится.


РАДОСТЬ ПОКАЯНИЯ
(Мф. 8 зач., 4: 12–17)
Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Прошло Рождество Христово, прошло Крещение Господне. И вот сегодня, в первое воскресенье после Праздников, в литургическом чтении мы слышим рассказ о том, как Господь Иисус Христос вышел на проповедь Своей Радостной Вести — Евангелия. А начинает Он её словами: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!». Покайтесь!
Если спросить о том, что такое покаяние, у обычного прихожанина, он вам ответит просто: покаяние — это исповедь. Он будет прав. Но прав только отчасти. Просто потому, что Таинство Исповеди — одна из составляющих покаяния. Что же тогда ещё?
Многие думают, что покаяние — это признание, обнаружение в себе плохих поступков, мыслей и дел ещё до прихода ко священнику. Что это — тайный стыд души, за который, прося у Бога прощения, человек получает его. И это тоже будет правдой! Но и этого недостаточно. Например, Иуде тоже стало стыдно. Настолько стыдно, что душа его не выдержала этой огненной пытки голосом совести. И он, как сказано в Евангелии, «пошёл и удавился».
Начитанные прихожане и многие из священников вам ответят, что покаяние — это изменение, перемена ума. А славянское слово, которым святые Кирилл и Мефодий перевели слово «метанойя» («перемена ума»), даже шире греческого оригинала. Слово «покаяние» можно разложить на составные части. И получится: «пока я — не я». Пока ещё я не стал самим собой, таким, каким Ты меня задумал, Господи! Помоги мне стать, наконец, самим собой — образом и подобием Божиим! Помоги мне возвратить человеческое достоинство, потерянное в хлеву хотелок и похотей!
И это объяснение правильное. Но звучит оно уж слишком по-философски. Действительно, как совершается эта перемена ума? Человек не компьютер, в котором можно поменять программу нажатием одной кнопки.
Что же такое тогда покаяние? Ответ прост.
Представь себе обыкновенный серый будний день. Ты идёшь по улице. Голова забита житейскими проблемами, вокруг прохожие, на остановке — толпа штурмует автобус. И вдруг сзади в общем шуме ты слышишь своё имя. Ты идёшь дальше — мало ли кто кого позвал. Тебя зовут настойчивее и трогают за плечо. Ты оборачиваешься … и видишь перед собой любимого человека, которого не видел, может быть, сто или тысячу лет, но который постоянно живёт в твоём сердце! Он должен был быть где-нибудь на Сахалине, но он — здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки! Он что-то тебе говорит и улыбается той единственной улыбкой, которую ты так хорошо знаешь и любишь!
Что же происходит дальше?
Да от радости этой встречи серый день — становится солнечным. Заботы — кажутся мелкими и незначительными. А ты — счастлив. Счастлив настолько, что петь хочется!
Нечто подобное происходит в евангельском повествовании. Христос зовёт, и рыбак Пётр бросает в лодке сети, чтобы вплавь добираться до берега. Христос зовёт, и сборщик налогов Матфей опрокидывает стол с деньгами, чтобы бежать к Учителю. Апостолы оставляют буквально всё — и идут за Христом.
Вот этот момент, когда человек перевёл взгляд с обыденности, серости и греха на Христа — и есть подлинное покаяние. Человек БУКВАЛЬНО отвернулся от греха! Человек БУКВАЛЬНО повернулся к Богу. Покаяние — поворот к Богу. Вот почему в сознании первых христиан понятие покаяния не было связано с бесконечным плачем о собственном несовершенстве, а являлось радостью. Это радость встречи с Господом, на фоне которой всё остальное — мелко и ничтожно. Тебе грехи кажутся чем-то огромным и тяжёлым. И они реально могут раздавить самого сильного человека, а тем более — тебя. Могут. Но только до того, как Господь позовёт тебя и ты обернёшься на этот зов. Ведь в Нём всё это — ничто! Потому, что ты Его любишь. Потому, что Он любит тебя. В этой Любви Он берёт на Себя твои болезни, печали и грехи. Потому, что Он — и есть Любовь. Твой грех — лишь досадная помеха радости вашей встречи. Отвернись от греха, посмотри на Господа! Он — рядом! Он зовёт тебя! Поисповедуйся, причастись — и иди вместе с Ним дальше: на Небо!
Осознание собственного несовершенства, Исповедь и добрые дела — очень важные вещи. Очень! Но без обращения к Богу, без поворота всего человека ко Христу, без изменения вектора жизни, без отклика на Его Любовь — они могут стать только ритуальной магией и пустым самоуспокоением.
Ведь христианство — прежде всего Сам Христос.
Христос, Который говорит каждому из нас: Обернись, посмотри на Меня! Покайся, ибо приблизилось Царствие Небесное! Я — рядом! Я с тобою во все дни до скончания века!


НУЖНО ЛИ ГОТОВИТЬСЯ
К ИСПОВЕДИ?
Обычный ответ: «К Причастию готовиться надо, а к Исповеди — нет. Иди сразу к священнику. Он разберётся».
Более редко услышишь: «Почитай Покаянный канон и проверь свою совесть по Десяти Заповедям Божиим. В чём совесть обличает — напиши на бумажке, чтобы не забыть».
Всё-таки второй ответ более близок к истине, чем первый. Просто потому, что в нашей приходской практике к священнику стоит длинная очередь. И у него может не хватить сил, терпения и любви (увы, бывает!) чтобы раскрыть Ваше покаянное чувство за те 5 или 10 минут, которые у него на это есть.
Но проверка совести перед Исповедью и «шпаргалка грехов» тоже мало помогут, если дома человек проделал подготовку формально, «для галочки».
Что же делать?
Надо учиться готовиться к Исповеди! Причём к каждой Исповеди. В чём заключается эта подготовка?
Для начала представь себе со всей ясностью и реальностью, что ты умер. Всё, пришёл конец, итог твоей земной жизни — не завтра, не через год, а в этот самый момент. И уже я ничего не могу исправить или поменять, ничего не могу скрыть или упомянуть вскользь. Смерть застала меня таким, каков я сейчас. И я стою перед Богом, перед Ангелами и святыми, каков я есть, а не таким, каким хочу себя представить. И они меня видят насквозь. Что они увидят? Какой итог моей жизни сегодня, сейчас? Что я принёс на Суд Божий? О чём жалею? От чего мне сейчас мучительно стыдно? Почему во мне рождается такой страх и ужас?
У меня был знакомый, совершивший страшный грех. И через этот грех он попал под суд. Он знал, что если попадёт в тюрьму — всё, он там не выживет. Сделать что-либо для облегчения своей участи он не мог — безжалостная следственная машина уже была запущена: дознание, экспертизы, очные ставки… и т. д. И он увидел — Бог дал ему такое зрение, — что каждый шаг, каждое действие реально приближает его к смерти. Что он стоит словно под огромным камнем, который вот-вот обрушится и его раздавит. И тогда он с ужасом спросил себя: «Почему так произошло? Почему я совершил такой ужасный поступок? Разве злые люди толкнули меня на это?» — «Нет, — ответил он сам себе, — я сам пошёл на это!». И он начал «разматывать» свою жизнь, как катушку с нитками. И увидел, как один грех цепляется за другой, как одно зло вырастает их другого. Так размотал он свою жизнь до времени детства, до детского сада, в котором он совершил свой первый осознанный грех — украл ничтожный значок с самолётиком. Он увидел, что никто не виноват в происходящем теперь, что он сам с раннего детства, от греха ко греху, шёл по пути в бездну. И вот он конец греховной дороги, вот она — бездна перед ним: логический итог всей предыдущей жизни. «Награда за грех — смерть», — говорит нам Библия. Но как мало каждый человек задумывается, что слова эти не какое-то там фигуральное выражение, они буквальны! Знакомый мой был в ужасе от той черноты, которую нашёл сам в себе. Но главное, он испугался навсегда остаться в этой черноте. И пришёл — к полному изменению своей жизни: к Покаянию.
Вот таким должно быть покаяние, вот такой должна быть каждая христианская исповедь. Как перед расстрелом, как перед лицом смерти. Иначе исповедь — не исповедь, а только поверхностное рассмотрение самого себя: без глубины, без ответственности и без плода.
После того как я смогу честно взглянуть на себя, надо так же честно оглянуться вокруг и задать вопрос: в чём меня могут упрекнуть другие? Кому я сделал больно, кого забыл, кому не помог, кого осквернил, кого ранил? И что теперь реально я могу сделать, чтобы исправить причинённое другим зло?
И, наконец, только теперь стоит открыть Заповеди Божьи. Они солнечно ясны, светозарно ясны. Особенно Заповеди Блаженства — они, словно зеркало того, какими должны быть христиане. И что я смогу сказать там, за чертой жизни, когда пойму, что не могу назвать себя не то что иконой Христовой, но и просто — нормальным человеком? Разве не было зеркало всегда передо мной? Чем оправдаюсь? Тем, что все эти Заповеди Блаженства, Заповеди Счастья — лишь чуждый мне текст? «Хорошо, — ответит нам Господь, — но у тебя были ещё Десять Заповедей Божьих. Они понятны каждому». Но нет, я похож на водителя, нарушающего правила дорожного движения. Заповеди «не укради», «не прелюбодействуй», «не лжесвидетельствуй», «не завидуй», «не желай зла» — красный сигнал светофора. А я несусь, не сбавляя скорости, на этот красный свет. Несусь — и калечу других людей, калечу себя… Лишь в страшный день смерти откроется, скольких я покалечил.
Но если теперь, если здесь и сейчас я смогу взглянуть в лицо этой страшной правде; если я теперь, как в День Судный, встану перед лицом Божьим и отрекусь от всей этой грязи и темноты — вот она: «метанойя» (написать по-гречески и дать сноску) — настоящая перемена ума. Вот — настоящее осознание, понимание того, что да, я перестал быть собой. Вдумаемся в славянское слово «покаяние», оно не только отсылает человека к Каину и раскаянию. Это слово — составное. «Покаяние» — «пока я — не я». Господи, помоги мне снова стать собой, вернуть подлинное «я», незамутненное грехом! Помоги снова стать человеком! Так мы открываемся перед любимыми людьми — такими, какими мы есть — без лукавства и фальши.
Только в этом случае подготовка к Исповеди состоится. Только тогда имеют смысл и нужны все мои «записочки со грехами». Только тогда, после разрешительной молитвы священника, никакого греха на мне больше нет. А есть лишь светлая одежда христианина, Господня Любовь, принимающая меня в свои тёплые и сострадательные объятья. И Его, Его тихие слова:
«Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененныя и Аз упокою вы... Аз с вами есмь во вся дни до скончания века. Аминь» (Мф. 11: 28; Мф. 28: 20).




стихотворения

РОЖДЕСТВО

Планет безмолвных млечная труха,
Колючих звёзд глухое шелестенье
Ложатся в ясли нового стиха
Как пыль вселенной — в Новое Творенье.

И вол, и ослик в отблесках свечи
Носами тёплыми впотьмах, спросонок
В соломе шебуршат. А жар печи
Смиренье греет сложенных пелёнок.

В убогом виде странников-калик
Цари дары под ясли полагают.
И пахнет степью синий базилик,
И пастыри со Ангелы свиряют.

Что было — будет. Раздвигая темь,
— Я знаю! — день затеплит небо снова,
И ковш Большой Медведицы, все семь
Усталых звёзд — погасит Солнце-Слово.

Всё завтра утром, утром… А сейчас
Прими, душа, Иосифа терпенье
И Рождество — как начатый рассказ,
Ведущий через Крест — до Воскресенья.



ПРИХОД ЗИМЫ

И читана, и не прочитана
Зимы наступающей сага.
Сквозь щели на окнах сквозит она
И в обуви чавкает влагой.

На чёрных узорах распутицы
Всё вдумчивей и задушевней
Сюжетные линии чудятся
И тают в дымках над деревней.

Попарно, до быта убогого
У плохо раскуренной печки,
Как кроманьонцы — до логова
С добычей спешат человечки;

Отправятся спать. А величие
Ночной непроглядности ляжет
На дальний сарай по обычаю,
На ближнюю яблоню даже,

Застынет впотьмах над тропинками
И, оперевшись на крыши,
От  речки с сырыми осинками
Вдруг ветром холодным задышит.

В стекольном шуршанье на лужицах
Снег истиной непреходящей
Пушинкою первой закружится,
Второю, без счета и чаще…

Проснусь. И, быть может, мне чудится
За тюлевой этой завесой
Не то в декорациях улица,
Не то  музыкальная пьеса? —

Всё верно: за ближней обочиной
Сошлись все завязки сюжета.
Повествованье закончено
Мерцанием снега и света.



ГОРОД СЧАСТЬЯ

Прищур селёдки иваси
В рассоле банки мавзолейной,
Зеленоглазое такси,
И голос тянущий, жалейный —
Москва! В вихлявых этажах
Жестоковыйных новостроек
Ты прячешь затаённый страх
И птичий скрип блудливых коек.

В медовых хлопотах полёт
Разлит по водочным стограммам.
Тебе плевать, что нагло врёт
Пчелиный бог с телеэкрана.
Его плешивые крыла
И красный глянец партбилета
Ты как святыню берегла,
Как светоч Нового Завета.

И вот, на пяльцах пустоты,
На Боровицких и Арбатах
Рукою опытною ты,
Как трупик бабочки распята.
А потому не превозмочь
Всем солнцем меди колокольной
Твою шагреневую ночь
И вечный холод застекольный.



МОЛИТВА

В бездонной глубине, где Ты, —
Бездвижно каждое движенье.
Переживанья и мечты,
Беспамятство и вдохновенье —

Ещё не рождены. Земля
Безвидна и пуста, а в мире
Бессмертной музыки псалтири
Ещё не слышали поля.

Молчание молчаний. В нём
Своё Ты произносишь Слово,
И Слово тлен принять готово,
И время обессмертить в нём.

Тысячелетий спит уют
В ещё не бывших прегрешеньях,
А Ты уже стоишь вот тут,
Вместе со мною на коленях:

Бесплотный — ныне во плоти,
Незримый — ныне зрим воочью;
Отдавший жизнь, чтобы прийти
Ко мне сегодняшнею ночью.

И жизнь теперь передаю,
Какую есть, какую прожил,
Передаю с щёмящей дрожью
В десницу строгую Твою.

И, может, Ты, Который там —
Над временем и над пространством, —
Здесь всё моё непостоянство
Простишь?…



* * *
Зимой в лесу такая новизна!
На шёлке неба царственно застыли
Голубовато-серых елей шпили
И гулкая до звона тишина.

С лучистой безоглядностью с ветвей,
Как по ступеням Домского собора,
Нисходит свет и холод до мажора
До кобальта и зелени теней.

Я кислорода пригоршнями пью
Прозрачные и хвойные пилюли.
Но даль гиперборейскую смогу ли
Поймать губами, как поймал твою

Улыбку, о зима моя, Елена?
Легкокрылатой бабочкой в руке
Лелеять синь и передать в строке
Всю тяжесть снега, мёрзлый мёд полена

И треск огня в печи? Эгейский сон
Заснеженного коробка Приама
На русский лад, под куполами храма
И в византийском золоте икон –

Я пью за здравие твое, творенье,
И здравье ваше, о снежинок вязь!
Вернись же в тишину, стихотворенье,
Улиссом к отчим скалам возвратясь…



* * *
Трещит и щёлкает стальная печка,
Жар отдаёт, вздыхая и шурша.
На скатерти стола — слепая свечка
Трепещет, как заблудшая душа.

Безъэлектрические наши ночи
В глухом посёлке дачном — имя рек —
Глотает, как крамолу между строчек,
Но терпит молча двадцать первый век.

У печки, как то было в век двадцатый,
Как в девятнадцатый — над комельком
От вязи рукоделия лица ты
Не подымаешь. Я гляжу тишком

Поверх академического тома
На плеч сутулость, искры карих глаз.
И — каждая черта твоя знакома,
И не знакома — словно в первый раз.

Не знаю, я не знаю — потому ли
Под пули шли ревнивцы всей земли,
И германы в безумии тонули,
И огибали землю корабли,

Что всех дороже и ценней на свете
В круговращеньях чёрной пустоты
Сутулые под шалью плечи эти
И свечкой озарённые черты,

Не звёзд зелёных в бархате и шёлке
Обычной ночи, ночи ледяной,
А отблески огня на светлой чёлке,
Снег за окном и синий дым печной.



Восточная тема

У калитки закрытого храма —
На сто вёрст никого, ничего.
Я на пару с таксистом Равшамом
В жигулёнке встречал Рождество.

Мы по чьей-то удачной подсказке
В эту, скажем, не самую близь,
Марш-броском в два часа по-солдатски
Из райцентра сюда сорвались.

Малый был заводной и весёлый,
Предложил колбасы и вина.
Из колонок его радиолы
Издевалась над слухом зурна.

«Если будет то воля Аллаха, —
Говорил он, — в апреле, весной,
На автобусе из Кандолаха
Привезу сюда брата с женой».

И звенела восточная тема,
Ночь справляла своё торжество.
Жалась к лесу звезда Вифлеема.
Русь. Посёлок. Равшам. Рождество.



ЗИМА

Троллейбусы проносятся над небом,
Распластанным по руслам стылых речек.
Толкается у ГУМа человечек
За памперсом, морковками и хлебом.

Бреду себе по питерской изнанке —
Куда глаза глядят, куда ботинки
Шагают: от Фонтанки — до Кретинки,
И снова: от Кретинки — до Фонтанки.

Я привязал свои иммунитеты
За хвостики и жабры к аспирину.
Плюю с Адмиралтейства на ангину,
Курс доллара и трескаю конфеты.

А дни пронумерованы, и вскоре
Весна чирикнет в сонные окошки,
Наступит время кваса и окрошки
И пешешествия с тобой на море.



РОЖДЕСТВенская ночь

От паперти до алтаря,
Со свежестью еловою,
Ночь на седьмое января
Раскрытая и новая.

Всё старое — до той звезды,
В посте и покаянии
Ушло. И Рождество бразды
Берёт в свечном мерцании.

А свет растёт. Озарены
От пола до навершия
Четыре храмовых стены.
Стыдится тьма, отвержена,

Того, как яркая заря
Растёт среди полуночи.
И улицы огнём горят
От крыш — до снежных луночек;

Того, как певчий гулкий  бас
За хоровым плетением
Ведёт раскатистый рассказ
С начала Сотворения —

До той, важнейшей из ночей,
Где даль заиорданская
Проснулась — общей и ничьей —
Без труб, без помпы и речей
Эпохой христианскою.
 
Осанна в вышних — мир любим,
И в нём — благоволение…
Шестокрылатый Херувим,
Многоочитый Серафим
Стоят безмолвно перед ним
В коленопреклонении.



* * *
Сосновый лес февральской ночью
Совсем, совсем, как храм ночной:
Благоговенья средоточье
И полный, царственный покой.

Уже затушены лампады,
И ряд подсвечников теперь
Впотьмах взирает на оклады
И запертую служкой дверь.

И знает медное безмолвье,
Что в хвойной робости теней
Небесное молитвословье
И глас архангельский — слышней.

Подай нам, Господи, вот так же
Нести смирения печать,
Без самости и эпатажа
С благоговением молчать.

При звонах ангельского пенья
Всё принимая, всё любя,
Пошли нам, Господи, терпенья
Принять Молчащего — Тебя.



БОЛЕЮ

Я не знаю, я не знаю
Что там будет — впереди:
Отблеск ада, проблеск Рая,
Боль в простуженной груди,

Или просто домовина —
Со святыми упокой,
Жизнь затёртою картиной
Проплывёт передо мной

И уйдёт в такие дали,
Где Макар гонял телят,
Где ни смеха, ни печали,
И молчанья чёрный плат.

Всё неважно, всё ненужно.
День — пушинка на ветру.
Замок жизненный, воздушный,
Знаю, как-то поутру —

Как задачник, распадётся
Ворохом страниц. И вот
Ни тебе ни тьмы, ни солнца,
И — бумаги полон рот.

Всё ненужно, всё неважно
Как забытый образ сна.
Страшно мне или не страшно
Я не знаю, я не зна…



* * *
Как в слёзы счастья — вдруг, ни с того ни с сего,
Как в Ангела, убаюкивающего детей,
Я верю матери, не ищущей своего,
И верю в Бога, так верующего в людей.

Не нужно Ему многотучных коров —
Молчи во прахе, многоглаголивый жрец!
Ценнее тысячи и тысячи слов —
Сиянье солнца и благоговейных сердец.

В дороге жизни — нет, над тихой рекой
Любви и света, под сводом лазоревым — или без,
Я верю в Господа, Который не далеко
От детской сказки и случающихся чудес!



* * *
Мой монастырь. Колонны сосен молча
Застыли в белых кружевах,
Храм валуном у леса в снежной толще
Зарылся в пояс. Бледный прах
На землю павших облаков не внемлет
Их всхлипам, полушепоту, словам —
Застывшим в слюдяном колючем пепле
Со льдом и небом пополам.

Молчание молчаний. К беспокою
Людскому равнодушен лес,
Восходит  стёжка ледяной строкою
Сквозь сосны до слепых небес.
Нисходит тайна мысли человечьей
До тайны смёрзшейся воды,
До осмысленья встречи и невстречи,
До ощущенья красоты.

До пустоты пустот, в которой Светом
Наполнен каждый, каждый миг,
Полётом над Вселенной и ответом
На все вопросы. Тихий Лик,
Твой Лик — всепроникающий, всецелый,
Глядит мне в сердце. Бог есть Свет
И нет в Нём темноты… Спешу по белой
Тропе, тропе, которой нет.

Спешу туда, где в сокровенной келье
Всё равнодушье леса не важно,
Где словно солнце вешнего веселья,
Любовь восходит вместе с тишиной.
Где Ты и я. И нет ни льда, ни хлада,
Где свет не слепит, не спешит
Секундной стрелкой время. И не надо
Ни слов, ни мыслей для души.



Петербург

Прихотливей горных кряжей,
В отблесках слепой луны
Шпили петербуржских башен
Аскетически бледны.

Блеск имперского величья
В желтых всполохах реклам.
Хмуро хохлится по птичьи
Обыватель по углам.

В кресле, слушая вполуха
Мексиканский сериал,
В шаль процентщица-старуха
Кутается, пьет фестал,

Ест вишневое варенье
И, позевывая, ждет
Час, когда дрожащей тенью
К ней Раскольников войдет.

Все смешалось: маски, лица...
В стае жить — по волчьи выть.
Петербург, метель, столица.
И другой такой — не быть!



Памяти И. Анненского

Есть золотое торжество,
Когда педаль фортепиано
Ноги коснётся, а его —
Коснёшься пальцами. И рано

Или чуть позже лёгкий стук
Сафьянового молоточка
Рождает самый первый звук,
Затем второй… И на мысочках

Подходит некто. Молча встав
Чуть поодаль, к оконным шторам,
Внимает рокотам октав
И клавиш птичьим переборам.

Когда в глазах померкнет свет,
Когда дыханье на исходе,
Спрошу: «Ты — Музыка?». В ответ
Лишь улыбнётся. И — уходит.

Минуты мчат, теряя счёт,
А обессиленные руки
Пытаются собрать ещё
Не обездушенные звуки.

Темнеет… Комната пуста.
В десятый раз, а может, в сотый,
Светла, прозрачна и чиста,
За нотой — умирает нота.



КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ

И тот же над снегами Дух,
Как в самый первый день творенья,
Прочитывает мерно вслух
Весенние стихотворенья.

Внимает сумраку земля,
Пытаясь смысл исчислить тайный
По примечаньям на полях
И сбивке голоса случайной.

Переменив у стрелки шаг
На стылых рельсах за рекою,
Подслушивает товарняк
Строку за новою строкою.

И вот, когда дойдут едва
До замороженных созвездий
Полупонятные слова
И гул замрёт на переезде —

Тогда на балку и овраг
Рассыплет март лесною темью
Весёлых оттепелей шаг
И утренних капелей время.

Скорей, скорей, спеши, февраль
(Твои мгновенья на исходе),
В потёмках исповедать даль
И причастить своей свободе.

Скорей! Рассвет очки уже
В плаще нащупал за подкладкой
И свет на нижнем этаже
Зажёг от верхнего украдкой.

Сейчас отступит темнота
И будет явленною в мире
Нецарственная нагота
И нищета в твоей квартире.

Спеши, февраль, пока ещё
За дни и ночи даль готова
Отдать положенный расчёт
И не сказать в упрёк ни слова;

Пока ещё укрыты сном
Застывшие в снегах растенья
И чтенье не завершено
Весеннего стихотворенья.



СТРАСТИ ГОСПОДНИ
Девять фресок

I. ЛАЗАРЬ

Забуду всё: тяжёлый дух
Предсмертного дыханья,
Как меркнет зренье, гаснет слух,
Мертвеет осязанье;

Как схватит, вынет, понесёт
Из горла хрип наружу —
За балки потолка, вперёд —
Испуганную душу;

Как распахнётся окоём
Небес. И белый, белый
Внизу впотьмах исчезнет дом,
Внезапно опустелый.

А дальше — в путь всея земли,
В долину смертной тени,
Куда дороги пролегли
Бессчётных поколений.

Но Голос: «Лазарь, выйди вон»! —
И силой непонятной
Сквозь темноту и смертный сон
Меня влечёт обратно.

И первый вздох. Насквозь пропах
Истленьем плат и роба.
Как был, в посмертных пеленах,
Я выхожу из гроба.

Галдит на улице народ.
Сейчас я всё забуду.
Я делаю шажок вперёд.
Вперёд — навстречу Чуду.


II. РАСПЯТИЕ
«Не рыдай Мене, Мати,
Во гробе зрящи».

Пускай холмы горят в огне:
«О Мати! Не рыдай о Мне!»
Пускай хохочет потный сброд
У цепи оцепленья,
Пускай как пламя сердце жжёт
Всеобщее презренье,
Пускай Апостолы бегут
Из Иерусалима,
Свершается неправый суд
И смерть неотвратима… —
Пускай! Всё сгинет как во сне
Рассветом Воскрешенья:
«О Мати! Не рыдай о Мне!»
Оставь свои сомненья!


III. КОЛЫБЕЛЬНАЯ
БОГОМАТЕРИ

Всё, что надеялась, всё, что хотела:
Боль моя, Радость и Страх —
Как тяжело мне любимое Тело
Мёртвым держать на руках!

Лик запрокинут, пальцы устало
Стынут в дорожной пыли…
Милый мой, Милый! Разве так мало
В мире этом земли?

Дай я тебя ещё покачаю:
Баюшки-спи-засыпай…
Нет, ничего я не забываю,
Только скорей воскресай!


IV. АПОСТОЛЫ

Хладное Тело
В гроб положили,
Камнем несмело
Наспех прикрыли.

И уходя,
За спиной оставляли
Божье Дитя
И наши печали.

Разве Он сможет
Сгинуть в могиле?
Господи Боже
Что натворили…


V. ПЁТР

Когда у Престола и Чаши Причастья
Встану безмолвно, главу преклоня,
То слышу одно среди света и счастья:
«Симон Ионин, ты любишь Меня?»

И сердце ответствует, сердце готово
Вслед за Тобой — хоть в горнило огня…
Но слышу печальное снова и снова:
«Симон Ионин, ты любишь Меня?»

И сразу проявятся смутною тенью
Полночь ареста, костры, солдатня,
Служанка, ругавшаяся с оцепленьем,
Тысячник римский, седлавший коня.

Как холодно было! Присев у жаровни,
Тут же я узнан был чьим-то слугой
И сразу — допрошен… Спокойно и ровно
Лгал, отвечая: «Не знаю Сего»

«Не знаю, не зна…» Я готов на колени
Встать был, и клясться чем было святым.
Но петел пропел… Петушиное пенье
Стало отныне кошмаром моим.

Изыдя наружу, я горько заплакал.
Свет восходящего страшного дня
Укором мне был, и вопросом, и знаком:
«Симон Ионин, ты любишь Меня?»

Мне нужно прожить было четверо суток,
Нужно пройти, как сквозь шторм – кораблю,
Чтоб честно сказать через тот промежуток:
«Господи Боже! Ты знаешь: люблю!»


VI. СТРАСТНАЯ СУББОТА

Ты будешь искать Меня
в ласковом ветре —
Но не найдёшь Меня.
Ты будешь искать Меня
в блеске солнца —
Но лишь ослепнешь от его света.

Ты будешь искать Меня
в своём сердце —
Но обрящешь лишь тень Мою.

Ты будешь искать Меня
в своей памяти —
Но и там буду не Я.

Ибо жажда утоляется
только одною водою.

Ибо найти Меня можно
только во Мне Одном.


VII. Да молчит всяка плоть

«Да молчит всяка плоть». Блики свечек
Через стёкла взирают в окно,
И готово к таинственной Встрече
В тёплой Чаше – вода и вино.

«Да молчит всяка плоть». Фимиама
Пряный запах, кадильницы звон,
Список праведных от Авраама —
И до самых последних времён.

«Да молчит…», и внимает в молчанье,
В просветлённом своём полусне,
Как сквозь годы и мглу расстоянья
С миром Ты говоришь в тишине.

Не прошу ни знаменья, ни чуда,
Даже светлого дара страдать:
Только б ворогам, яко Иуда,
Тайной Вечери днесь не предать.

Пусть закончу безвестной могилой,
Сгину в пропасти небытия —
Да исправится яко кадило
Пред Тобою молитва моя.


VIII. УТРО ВОСКРЕШЕНИЯ

Ещё усталая клубится
За городом ночная мгла,
Ещё заплаканные лица
Кладут поклоны без числа,

Ещё у замкнутого гроба
Пасхальные колокола —
Молчат. А ненависть и злоба
Казалось все превозмогла —

Но там, под сводами гробницы
Уже живой сияет взор,
И сердце бьётся и искрится
И Ангелов чуть слышен хор.

В оттенки меди и корицы
Окрашен предрассветный лес...
Сейчас, сейчас проснутся птицы
И запоют:
Христос Воскрес!


IX. Белый, белый храм

Белый, белый храм
В облаке сирени.
Затворюсь и там
Преклоню колени.

Ночь сквозь переплёт
На оконной раме
Глянет и зайдёт —
Помолиться в храме.

Чем не монастырь
И обитель верных?
Растворю Псалтирь
И начну вечерню,

Потекут слова…
В тополях над садом
Теплятся едва
Звёздные лампады.

Господи, воззвах, —
Повторит над клёном
Хор незримых птах
Соловьиным звоном.

Ведь на то весна,
Чтобы даже птица
В роще у окна
Начала молиться.

Для того и храм
Белый у дороги,
Чтобы чаще нам
Вспоминать о Боге.



ЛИВЕНЬ

Нежданный! — Лавиной обрушится
На стёкла, на листья, на крыши.
Забарабанит по лужицам,
По жести гаражной задышит.

С гуденьем экспрессным покатится
По улицам и переулкам,
Послушает, будет ли разница
Меж ними — где глухо, где гулко?

Завертится ветошью в желобе,
Рванет, разорвется на нитки.
Начнет то канючить, то жалобить,
Стуча в тротуарные плитки.

И перестанет... Я вслушаюсь:
Одно лишь на листьях осталось —
По капле от случая к случаю
К земле тяготеет усталость.

А туча переливается
Грозой и ушедшей угрозой.
Сиреневатые платьица
Отряхивают березы.



ПОХОДНЫЙ  НОЧЛЕГ

Закат, закинув лунный блин
С размаха в илистую реку,
За частоколом из осин
И полем — ночь прокукарекал.

И начался иной отсчёт
Иного времени — тягучий,
Как мёд, сочащийся из сот,
И также, как и мёд — пахучий.

Аптекарской полынью трав
И перестуком тепловозов
Ночь свой показывала нрав
В стихах, а не страницах прозы.

И пусть уже рассвет вчерне
Таился где-то между строчек
Дорог, вздыхающих во сне,
И придорожных ям и кочек,

Пусть лесенки далёких шпал
Играли в чехарду с туманом —
Пришедший сумрак подступал
И шарил спички по карманам.

Колючим пледом с головой
В двухместной старенькой палатке
Укутывал меня с тобой
И убаюкивал украдкой.


Горел  костёр. И поле прочь
От вспышек сучьев и соломы
Отшатывалось молча в ночь
В раскрытом марлевом проёме.

Ты засыпала. Я — не спал.
И в отблесках костра на платье
Сквозь сумрак ночи прозревал
И успокоенность, и счастье.



ЗАБЛУДИЛСЯ

Солнце тлеет на скрюченных ивах.
Изумрудами в сотни карат
В предзакатных его переливах
Рёбра листьев кленовых горят.

А за речкой уже куролесит,
В исступлении морды подняв
К разнотравию и мелколесью,
Лягушачий ночной телеграф.

Эхом вторит на гулкой сурдинке
Мать-и-мачехой скрытый овраг.
Должен я перейти на тропинке
С тяги велосипедной — на шаг.

И тот миг — он всё ближе и ближе,
Когда цепи сомкнутся теней,
Стылый ветер в затылок задышит
Темнотой непроглядной. И в ней

На тропинку с ближайших обочин
Чей-то двинет плетень огород.
И, заросший травой, заболочен,
В направление путь перейдёт.

Постою. И на ощупь в кармане
Пачку мятых найду сигарет.
Чиркану зажигалкой. В тумане
Близь окрестную выбелит свет.

Всё нормально. За ближней осиной —
Гладь тропы. На столбах — провода.
А над лесом — и сонно, и чинно
За звездой расцветает звезда.



* * *
Бывают грешными пророки,
Но их, пророков, судит Бог.
Их сроки — не земные сроки,
И Бог к ним кроток, а не строг.

Но кротость та не человечья,
Опасна встреча с ней. И вот
Навьючив скудный скарб на плечи
Содом спешит покинуть Лот.

Ко львам бросают Даниила,
И престарелый Даниил
Зрит то, как ангельская сила
Голодных львов лишает сил.

Поэты всякими бывают,
Но их повсюду и всегда
Тысячеустно проклинают
И убивают — без суда.

И нет защиты, нет покрова,
Нет силы удержать удар.
Дар поэтического слова —
По-детски беззащитный дар.

Внимай и виждь! Таким однажды
Быть может твой, поэт, удел.
Раскрыты бездны. Боги жаждут.
А ты какой судьбы хотел?



СОДОМ

Там, где льется семя,
Там прольется кровь:
Было так со всеми,
Будет так и вновь.

Не в абортах дело —
Корень же в блуде,
Что-то запустело
В головах людей.

В пустоте — как в тундре,
Нет путей-дорог,
Не указ чучундре
Ни Сварог, ни Бог.

Вот и мчатся сани,
Как их понесет,
Сами мы с усами —
Без руля... И вот

Род прелюбодейский
И развратный род
Не Потоп библейский —
Так война сожрет.

После поздно будет
Бить в колокола:
Оглянитесь, люди,
На свои дела.



* * *
Там, где ценят разговоры,
Но не ценятся дела,
И в фаворе только воры,
Воры — им же несть числа;

Где кричат — об обороне,
А готовятся — к войне,
Совесть топят и хоронят
В пиве, водке и вине;

Где священник власть имущим
Золотым кадит тельцам,
А поэт за хлеб насущный
Потакает подлецам;

Там, где метод управленья —
Или пряник, или кнут,
Там, без всякого сомненья,
Что посеют — то пожнут.

Там гадалкою не надо
Быть, чтоб видеть наперёд,
За какой такой наградой
Слепо шествует народ.
 
Истина — проста, как гамма,
И упряма — словно твердь:
Ждёт слепого — только яма.
Имя этой яме — смерть.



* * *
Бумажные солдаты
Уходят строем в бой,
Шрапнель комками ваты
Свистит над головой.
Ракетой из картона
Диктаторский дворец
И доты обороны
Разломаны вконец.

Сияют на бумажных
Мундирах ордена —
Воителей отважных
Благодарит страна.
Но там, у табуреток,
В завале из бумаг
В последней из танкеток
Ещё таится враг.

И цезарь семилетний
По-взрослому жесток:
«Не взят рубеж последний!»
И — чирк о коробок…



* * *
Пусть твёрдо помнит каждый демократ,
Что на крови основана свобода.
Христос демократично был распят
По волеизъявлению народа.

И первый всенародный плебисцит
На тему власти и народовластья
Был змием-искусителем открыт
И пращурам принёс одни несчастья.

Но с вас, вожди, да спросится вдвойне
За то, что вы, заигрывая с чернью,
Её же топите в раздорах и войне,
В крови и поте — медленно и верно.

Вам ли не знать, что сеющий раздор —
В раздоре сгинет среди общих бедствий,
Зовущих к топору — найдёт топор,
Петля и пуля — без суда и следствий.

Преданий древних истина верна,
Семь тысяч лет она уже не нова:
Отец всех демагогов — сатана.
И не прибавить к этому ни слова.



ЗА ВОДОЙ

Окном чердачным нараспашку
Раскрыто небо поутру,
В янтарь оделись — как в рубашку
Стволы сосновые в бору.

И смесью ладана с лимоном
От чистотела до ракит
И птичьим гомоном и звоном
Овраг за сосняком залит.

И видно с самых верхних веток
Как за колодцем в ста шагах,
Вздохнув устало, напоследок
Перехвачу ведро в руках,

Как в скрипе жести, блеске солнца
Мелькнёт дорожный поворот,
И поневоле шаг собьётся
На свежем щебне у ворот.

В тени разросшейся сирени
У дома поверну. И там
Поставлю небо на ступени
С водой прохладной пополам.



* * *
По зеленой с золотом воде,
По зеленой с золотом тропинке
День пульсирующие паутинки
Разбросал, развесил, как хотел.

День спешил на солнечной квадриге
Через дальний лес на холм и вот,
Время молча разгибало книги
И отсчитывало поворот —

Тот, когда в лесу на колонады
Медноликих сосен ляжет тьма,
И сладкоголосые цикады
Под моим окном сойдут с ума,

Час звенящей песни комариной,
Час стакана с чаем и конфет,
Час, когда скользящей балериной
По стеклу запляшет лунный свет.

Я присяду в кресло у балкона
И, перекрестясь на образа,
Подмосковной ночью окруженный
Не пойму как смежатся глаза.



КУКУШОН

Я Жадный Кукушон, я оккупант гнездовий,
Хохластый Неботык, Клювастый Червеглот.
Я принимаю жизнь без всяческих условий
Такой, какая есть, какую вместит рот.

Я Жадный Кукушон, дрожите, короеды,
Бессмысленная тля земного бытия:
Я — Сфинкс на берегу необратимой Леты,
Я — Перевозчик душ в нездешние края.

И небо и земля с невольным содроганьем
Внимают, трепеща, чего я прореку.
Подсчитывает вслух, зажмурясь, мирозданье
Мои громоподобные, всесильные «ку-ку».

А звёзды с вышины за тысячею — тыща
Спадают в тишине на придорожный лён.
Азото-кислород над деревами свищет.
Я — Властелин. Я — бог.
                Я — Жадный Кукушон!



* * *
И стылый сумрак, и луна.
И равнодушный ветер гулок.
Туман у каждого окна,
В тумане каждый переулок.

Автомобилей блеклый ряд.
Витрин аквариумы. Солнца
Ослепших фонарей глядят
Во мрак дворового колодца.

А время близко. Настаёт
Час Икс, когда печати снимет
Сын Девы, Агнец Божий, Тот —
Распятый в Иеусалиме.

Кто из людей, ниспадших в тлен
Своих проблем полуголодных
Услышит шёпот перемен:
Из нас — добру и злу холодных?

Развернут список. Ангел на
Престол поставил чаши гнева.
В тумане улица. Луна.
Семь чаш. И ветер — справа, слева...



волк

Один на поле не ходок.
И хоть известна вся окрестность —
Флажок, затем еще флажок —
И вот, ты загнан, серый волк,
А в переди — лишь неизбежность.

Один не воин, коль уже
Маячут цепью супостаты,
И не попрешь на автоматы
С одной тоскою на душе.

Прожить — не поле перейти,
Но выжить как мне в чистом поле,
Когда и разума и воли
Лишают ружья впереди?

Жизнь — как натянутая нить,
Эх, нелюди вы или люди?
С волками жить — по волчьи выть —
Иду на вы и буду бить!
Вперед! Вперед! И будь что будет!



ФОМА

Как желтой бабочки полёт,
Как лист кленовый на ветру
Ты умер — как и я умру,
Как каждый на земле умрёт.

Крест — словно росчерк в облаках,
Он росчерк на моей судьбе.
Я — жалкий трус: ни мэ ни бэ —
Лелею в комнате свой страх.

Хоть вой — шаги, шаги вдали,
Шаги всё ближе, чаще — вот
Конвой сейчас меня сметёт,
Как пыль никчёмную с земли.

Не всхлипнет дверь, не вздрогнет дом,
Лишь звякнет выроненный нож
Когда сквозь стены Ты войдёшь
И скажешь радостно: «Шалом»!

Всем солнцем вековых дорог,
Всей кровью виноградных жил
С Тобой как умер — так ожил:
Учитель мой! Господь и Бог!

На дланях не поднять небес,
Перстами звёзд не зачерпнуть!
На вдохе: Истина и Путь!
На выдохе: Христос Воскрес!



ДОЖДЬ

Среди солнечного блеска,
Наугад и невпопад,
Дождь вбежал из перелеска
К нам с тобою в дачный сад.

Всюду шуг и шлёпот капель,
Шёпот яблонь, клёкот слив.
Дождь разрезал сад, как скальпель,
Арки радуг обнажив.

Не сбежать и не укрыться,
Дождь и так уже укрыл
Наши возгласы и лица
Шёлком шелестящих крыл,

Шумом, заполошным гамом
Пойманных врасплох сорок —
Словно он себе рекламы
Лучше выдумать не смог.

Изо всех приветствий лета
Дождь внезапный, дождь грибной
Не случайность, а примета,
Указанье нам с тобой:

Как под этим водопадом,
Так до Божьего Суда
Будем мы — с тобою рядом,
Будем — не разлей вода.



ВЕЧЕР

Тени вечера мягкой кистью
Обвели очертанья земли,
Положили оттенки на листья
И под склоны оврагов легли.

Все затихло. Лишь ветер устало
По верхушкам бредет наугад,
И нагретой полоской металла
Остывает за полем закат.

Дальний лес час от часа чернее,
Загляделся в немые пруды,
Словно хочет напиться скорее —
И не смеет до первой звезды.

Все прозрачнее ветки акаций,
Все туманней небесная гладь.
И беспомощно сосны толпятся,
Словно вместе им легче стоять...



* * *
В кронах парка на листьях зелёных,
Как во чревах витрин изнутри,
Ночниками в раскидистых клёнах
Разжигает закат фонари.

С каждым шагом — контрастней и жестче
Перекрестья и стрелки теней,
И тропинки асфальтовой росчерк —
Всё извилистей и неясней.

Облик твой уже не различимый —
В полушаге. В ладонях — рука
Явью тёплою и ощутимой
Невозвратна, тонка и легка.

Ситец сбившейся набок косынки
И обветренных губ теплоту
Ночь уносит за краем тропинки
В окончательную черноту.

Мне казалось, что час — это много
В том — смеркающимся позади,
Но лишь ветер, шаги и дорога,
И полвздоха прощанья в груди.

Блики в кронах. Повисла бессрочной
Непроглядностью сонная тишь.
Веришь, знал я беспечно и точно,
Что назад ты хоть раз поглядишь.



НОЧЬЮ

Мне бессоннится и не спится,
Будоражится тишью земной.
Ночи бархатно-чёрная птица
Раскрывает крыла надо мной.

Заполошных её траекторий
Не понять в запотелом стекле;
То ли радость вдали, то ли горе,
То ли счастья монетка в золе —

Не поймёшь! Как в ивановских строчках,
Всё сгорает, всё сходит на нет:
Жил да помер. Два слова и точка,
А за окнами брезжит рассвет.

Погоди, дай подумать немного,
Дай унять эти спазмы в груди,
Внять спокойному шёпоту Бога
В том, молчащем ещё, впереди.

Даруй веры хотя бы полкружки,
Крепкой веры в Твою благодать,
Чтоб на ватной бессонной подушке
Утро Вечности не продремать.



* * *
И каждый день неповторим.
С рассвета до закатной дрожи
Растём и таем вместе с ним.
Глядим всё пристальней и строже
Вокруг, пока в чертах лица,
Как пятна бурые на трупе,
Лик отрешённый мудреца
Неотвратимо не проступит;
Пока не растворится дверь,
Не ляжет лапник у порога,
И маятник замрёт… Теперь —
Пора последнего итога:

Портьера пропылённых дней
Раздвинется и разорвётся,
И ослепительно за ней
Даль развернётся в блеске солнца,
И в этом блеске станешь ты
И я — без ретуши и фальши,
Чтоб отрешившись черноты
Пойти дорогой света — дальше.



ОСЕННИЙ ДЕНЬ

Вразнобой и невпопад,
Как желает бог осенний,
Листья жёлтые летят
На подъездные ступени.

И часы быстрей минут
Вместе с этим листопадом
Пробегают, не идут,
По дорогам  и фасадам.

Обнажённые дома
Одиночества свободней,
Одиночество с ума
Сводит всех и вся сегодня.

Только ветер впопыхах
В скверике за эстакадой
Спросит на лету в стихах:
«Как зовут тебя, что надо?»

Переулок повернёт,
«Как зовут?» — подхватят крыши,
Первый, самый звонкий лёд
Может быть, ответ услышит.

Может, да, а может, нет:
Глуховата наша осень.
Да какой теперь ответ,
Если нет ответов вовсе?

Благодать на благодать —
Ветра, листьев, льда и света.
Осень – время вопрошать,
А не требовать ответа.



ЛИСТОПАД

Под лапником, еле пылающий,
Вдыхая рассолы грибные,
Лист клёна трепещет. И два ещё —
Такие же, заводные.

А ветер на ельник всё дуется,
Пожухлый подшёрсток лохматит.
Распахнута чаща, как улица:
Входите, не брезгуйте, нате —

Всю зыбь огневую, кленовую,
Всю сушь травяную. Но прежде
Позвольте последнее слово им,
А там всё едино — хоть режьте.

Единое слово? — Пожалуйста!
Но нет, без суда приговором,
Без снисхожденья и жалости
Свистит по электроопорам,

По веткам, по шпалам и рельсинам
Проходится. Из самой гущи
Вздымает лист тлеющий вскользь, и к нам
Несёт, и швыряет и плющит.

И два ещё — те из-под лапника,
Которые, верно, зима лишь
 Могла подмести. На лету никак
          Лови — никогда не поймаешь!



В ПОЕЗДЕ

Листает осень за стеклом вагона
Янтарные обрывки летних дней.
До стона нереальные, до звона,
Застыли блики облаков над ней.

В кочующих колёсных перестуках,
В полётном плеске блекнущих дерев
Мне слышится такая сила звука,
Что  перед ней молчу, окаменев.

Так перед лавою аплодисментов
Обвально затихает полный зал,
И жизнь твоя — всего лишь кинолента
В многоочитом отблеске зеркал.

И осень, пробегающая мимо
Моей отчизны и чужих отчизн,
Как смерть — внезапна и невосполнима,
И также невозвратна — как и жизнь.



* * *
Жизнь проходит наугад,
Как немая пантомима.
Жизнь проходит мимо, мимо
И никто не виноват,
И ничто невозвратимо.

Жизнь проходит впопыхах,
Словно смысл досужей сплетни,
Первый чих и чих последний,
Между ними — ох да ах
И топтание в передней.

Синий-синий пароходик —
Жизнь в воде круги выводит.
Словно котик на свободе —
Тот учёный, умный котик,
Жизнь уходит, жизнь уходит…



ОСЕНЬ
Иеромонаху Роману

И так всегда. Всю роскошь листопада
Вода уносит, хладна и чиста.
Природе нашей золота не надо,
Как людям нашим — Господа Христа.

Октябрь внемлет музыке прощальной
Последних журавлей. И слышит свет
Глухие строфы повести печальной
О том, что Родины их больше нет.

Что продана, расхищена, разъята,
Порублена на сучья и дрова
За то же тленное, земное злато,
Которое отвергли дерева.

Зачем теперь слепые эти дали,
Лежащие в разоре и золе?
Ведь если даже Господа продали,
То что не продаётся на земле?



* * *
В октябрьский дачный кавардак
Дорог и тропок полуголых,
Лесов шершавый полумрак,
В грибные пряные рассолы —

Из электрички — с головой,
Как в зыбь морскую — без оглядки;
А если будут звать домой,
Со звавшими затею прятки.

Пускай сто раз остынут щи
И хватит калачи кондратий,
Поэта лучше не ищи
В его заветном вертограде.

И даже если телефон
Затворничество потревожит,
Я буду верить: этот звон
Мне снится. И настырность — тоже.

На крайний случай — наутёк
До старой лесопильни в чаще,
Где меж наваленных досок
Приют найдётся немудрящий.

Два дня молчания важней
(Пускай в забытой лесопильне)
Трёхсот шестидесяти дней
Пустопорожней говорильни.

Каморка с печкой и кровать,
Трёхногий столик непослушный…
Молчи, коль хочется молчать,
Пиши, коль хочется писать —
Чего ещё поэту нужно?



* * *
И изморозь на яблочных ветвях,
И солнце на застывших каплях влаги…
Я знаю: жизнь — лишь только тень и прах,
Подборка формул на листе бумаги.
Но Ты, но Ты — так выведший число
Каллиграфически и вдохновенно —
Сам стал Числом, и Дробью, и Углом
В пространстве зыбкой формулы вселенной.

Меня помноживший с Собой Самим
И выведший за грани умноженья,
Един в Трёх Лицах, Прост и Неделим,
В деленье смерти ставший Воскресеньем —
Ты, только Ты! И ничего
Главнее нет, всё прочее — неважно…
Ты  не забудь созданья Твоего
За гранью чисел на листе бумажном!



НОЯБРЬ

А парк в сырой прогорклости,
Рассыпавшейся ниц,
Перебирает плоскости
Желтеющих страниц.

Но не собрать по перечню,
Не разобрать всех строк,
Когда во мгле теперешней
Утерян каталог.

Листы — по ветру россыпью!
Остаток — с веток вон!
Всей грудью под берёзой пью
Осенний чистый звон.

Звени в ветвях, наигрывай
До самых крыш, и в них
Застынь во льду эпиграфом
Морозов затяжных!



* * *
Час расставанья — судный час,
Томительный, последний.
Час холода любимых глаз,
Топтания в передней.

Не в слове, в  жесте: жест не лжёт,
Раскрыт почти до жути —
Час расставания — полёт,
Рывок до самой сути.

Час расставанья — час беды,
Насилье над собою,
Преодоленье пустоты
И пытка пустотою.

Впаденье в пропасть —
                в сумрак, в тень,
Почти грехопаденье.
Час расставания — ступень
К последнему терпенью.

Час расставания — билет
К себе, последним классом.
Час расставания — ответ
На все вопросы разом.



* * *
Да не снег ещё, а так:
Мелкий, колкий, через сито
На ноябрьский кавардак,
Сырной сыростью покрытый —

Манки мельче. Поглядишь,
Так и до сугробов вскоре
Доживём. И вступит тишь
Акапелла в зимнем хоре.

Повезло — так повезло
Садоводческим клетушкам:
Выживет, ветрам назло,
Их озимая петрушка.

Вот бы нам — под настом лечь,
И бессонною весною
Буйною, до самых плеч,
Из земли рвануть травою.

В блики листьев, жизнь взахлёб,
К лягушачьим трелям мая
Жадно вытянуться. Что б
Жить, всё в жизни принимая.

Нет погибших напрочь чувств,
Как и нет травы погибшей.
Верю: этот мир не пуст.
И любви нет, верю, бывшей.

Было — будет! Погляди:
Вот он, час до нашей встречи.
Куст сирени, синий вечер
И тревожный гул в груди.



* * *
Когда наступит наша череда
И смерть покончит с праздностью земною,
С чем умираем — с тем и навсегда
Останемся наедине с собою.

Всё очень просто, выбор невелик:
Коль прожил с Богом — остаёшься с Богом,
А если жить хотением привык,
То не ропщи на Бога слишком строго.

Что через день — зачем о том гадать —
Довольно дню сегодняшней заботы.
На то даётся сердцу благодать,
Чтоб не оставить сердце без работы.

Спеши, спеши, всё ближе тот порог,
Который в даты превращает — годы.
Дар вечности и странный дар свободы
Сумел ты понести или не смог?



МЫ

Кресту евангельской свободы
Мы предпочли — ярмо и кнут.
И с той поры из рода в роды
Кнутом нас потчуют и гнут.

Нас тьмы и тьмы, перерождённых
Под чернокнижием вождей.
В их сани мы впрягли колонной
И жён, и старцев, и детей.

Щелчок кнута — и мчатся сани
Среди бессолнечных равнин,
И чёрный снег скользит под нами,
И мы в поту — скользим над ним.

Как только яма, так полозья
В крови и горе пополам,
Мы с ликованием вывозим
По нашим мокрым головам.

Лишь гулким возгласом «доколе»
В толпе звенят, встречаясь, лбы:
Эх, наше русское раздолье!
Эх, если б, если б да кабы…   



* * *
О, ты, настойчивость привычки —
Проснуться в темень до зари
И ждать московской электрички
В шесть двадцать или сорок три.

Накинув зябкий плащ на плечи
И унимая в пальцах дрожь,
Гадать, что скажешь мне при встрече,
Когда платформу перейдёшь.

Тропа заснежена. До места
Ещё каких-то метров сто.
Гудит состав у переезда
И ход сбавляет под мостом.

Сейчас, сейчас раскроет двери
И, свистнув, дальше застучит.
А сердце замершее верит
И ловит каждый звук в ночи.

И слышно километров за пять,
Как в дальней роще, на сосне
Ворона начинает каркать
В заиндевевшей тишине.



* * *
Ни меди полированных окладов,
Ни багряниц, блистающих как кровь,
Ни серебра, ни шелка Мне не надо —
Когда забыты милость и любовь.

Зачем Мне ваши свечи и кадила,
Зачем хоров многоголосный вой,
Когда Я звёзд поющие светила
Лампадами повесил над землёй?
Зачем Мне многочисленные ваши
Торжественные службы, купола?
Моею Кровью золотые чаши
Вы полните, не отойдя от зла.

Осанны вы поёте убиенным —
И холите могилы палачей,
Вы молитесь коленопреклоненно
Лишь окрикам и щёлканью бичей.
За рёвом миллионных стадионов
Не слышен хрип голодных стариков.
Вы множите количество поклонов,
Не уменьшая множества грехов.

Но что страшней: лжецы и лицемеры —
Личины надеваете святош,
И верой прикрываетесь — без веры,
И правду подменяете — на ложь.

О! Сколько раз, народ Мой, к покаянью
Я звал тебя, и миловал, и ждал —
Сквозь бездны лет и бездны расстоянья
С Голгофской выси — и не уставал!
О! Сколько дал для счастья и Спасенья…
Но всё отвергли. Потому сейчас
Вам говорю: за зло и преступленья
Взыщу без милости — сторицей с вас.



* * *
Декабрь сильней, откровеннее
Вьюжит за городом, крутится,
Застыли в снегах растения,
Скована льдами распутица.

А ты и роща сосновая —
Здесь, на тропинке у станции,
Вглядитесь: зимняя, новая
Жизнь сокращает дистанции.

Не знаю, с какими целями
Сокращены соответственно
Минуты пути под елями
К мигу улыбки приветственной.

Быть может, самое важное
Встретить улыбку — улыбкой мне,
Забыть обиду вчерашнюю,
Позавчерашнее хныканье.

Не знаю! Снежную, звёздную
Жизнь в суете, во мгновениях
Встречаю, как есть — морозную,
С нежностью и на коленях я.



* * *
«Осень года — осень жизни»:
Штамп литературный, но
Каждою осенней тризной
Пьём его мы — как вино.

Параллели замечая
Поневоле, на ходу,
Седину волос встречаем
Мы с испугом — как беду.

Но к сожженью приготовлен
Сор ошибок. Погляди:
Тянутся дымками к кровлям
Дни и ночи. А в груди

То ли пустота молчанья,
То ли просто — холодок.
Птицы с тихим причитаньем
Потянулись на восток,

Или юг… Да кто их спросит?
Людям птичую печаль
Не измерить в цифрах вовсе,
Так же — как стремленье вдаль.

Предъянварскою свободой
Ляжет сброшенным листом
Осень жизни, осень года
Под побеленным Крестом.



ФЕВРАЛЬ

Запах зимы — запах взрезанной дыни
Или арбуза. Как клюквенный морс,
Лучик рассвета на палевой льдине —
Чуть прикоснулся — и намертво вмёрз.

Силятся крыши вглядеться в мерцанья
Послерассветных слепых облаков,
Солнце, как блин, потерялось в сметане
И не отыщешь его без очков.

Впрочем, не вечно канючить и плакать.
Город — не цепь, и квартира — не клеть.
Улица, вбитая обувью в слякоть,
Тоже не повод скучать и болеть.

В поле из города! Лыжи, платформа,
Блещущим настом укрытая даль.
Здесь, хоть совсем не античен по форме —
Академичен в деталях февраль.

Поле — как поле, сугробы по пояс.
Как полагается — там, вдалеке,
Через холмы извивается поезд
Серою строчкой на синем снежке.

Строчка за строчкой лыжня набегает
Возле оврага опять на лыжню.
А на привале — берёзка нагая
Также как мы, руки тянет к огню.

Искорки солнца на капельках чая.
И, замерев у ствола, не дыша,
Слышишь, как ветру сосна отвечает.
Жизнь продолжается. Жизнь хороша.



ВОЛХВЫ

А полночь над верблюдами чернела
И на поля стекала не спеша,
Полынью пахла и толчёным мелом
Минуты под копытами кроша.

От шага к шагу медленно качаясь
В завесе гулкой мглы со всех сторон,
Звезда — то набухала словно завязь,
То — исчезала, издавая звон.

Казалось, что раскроется в полнеба
Звезда сейчас и вдруг замрёт совсем —
За пастбищем, где жёлтой коркой хлеба
Пристыл к холмам усталый Вифлеем.

Казалось, просияет сумрак сельский,
И время, обретая новый ход,
Начнёт вдруг торопиться по-апрельски
Как речка, разбивающая лёд;

Что ангельское пение счастливо
Сейчас прославит эту Ночь ночей…
Но нет… Звезда плыла неторопливо,
И мы неторопливо шли за ней.

Но день настанет: поздно или рано
Великий Рим, Афины и Бейрут
Смиренно, как верблюды каравана,
За нами к Вифлеему поплывут.



СВЕЧА

Холодных звёзд холодный свет,
Холодное рассудочное знанье
Да не затмят тебе, поэт,
Свечу живого мирозданья.

И пусть волхвов вела звезда,
Я думаю, на самом деле —
Свеча, прозрачна и чиста,
Светила возле колыбели.

И свет мерцающей свечи
Сквозь темноту тысячелетий
Из той евангельской ночи,
Всё так же путеводно светит.

Приходят дни, уходят дни…
Свеча любви, огонь бесценный,
Спаси, помилуй,  сохрани
От тьмы и холода вселенной!