Отчего, не знаю сам,
но вчера, когда я умер,
я услышал долгий зуммер
телефона, по усам
я увидел, били блики
разбелевшейся грозы
и цвели они, усы,
огоньками земляники.
Я не плакал, я смеялся,
надо мною грохотал
пустоты девятый вал,
а когда в глазах остался
грязный серый потолок –
понял я, что одинок,
я поднял, как гирю, трубку,
я зажал ее как губку,
«Слышу, слышу ваш звонок, -
я сказал, - а что вам надо?
Шоколада для парада?
Я ведь умер, не пишу.
Душу продал. Что? Дышу?
Дышит… каждая монада!
Если Лейбниц вам известен,
слышали такого? Да-а?
Ну а как сейчас вода
в водоемах? Много ль песен
вы поете у костров.
Что? Не ходите в походы?
Ах, на юг, на юг природы,
на Азов, через Ростов…
Говорят, что будет плохо
после Путина, с горохом…
Что? Не стоит продолжать?
Старый хлеб хочу жевать?
А простирали вы десницу
в неутоленную денницу,
да так чтоб резвая Минерва
коснулась жизни вашей нерва
и вдруг забылись бы армиды,
вам даровавшие скудель
и перси дивные, чарующие цель,
и нежно-юные ланиты,
и стал бы день как рваная хламида…
Не простирали? Вы – кустарь?
Загляните-ка в словарь!
Я не знаю что со мной,
что-то стало с головой,
я какой-то не такой,
я как будто бы другой.
Помню: жизнь была понятней,
посерьёзней, адекватней,
а теперь её – не стало,
почему-то вдруг пропала.
Если вижу по ТВ,
как взрывают, убивают,
ничего не понимаю,
каша бродит в голове.
Если вижу про Донбасс
кто кому там наподдаст,
сколько полегло зараз,
где ж они народы братск…
Да, не знаю что со мной,
что-то стало с головой,
я как будто сам не свой,
и не знаю я какой.
Громче, громче говорите!
Не кричите. Я? Кричу?
Я нисколько не шучу.
У меня, наверно, грипп,
Тридцать девять и четыре,
я ковидный щирий гриб,
белый, крупный и червивый…
Мухомор? А мухомор -
говорят - вполне съедобен,
я над ним... я махаон...
я порхаю... я свободен!..
…Кто-то что-то прошептал,
далеко меня послал,
бросил трубку…
За окном
раскрывалась ночь зонтом,
звёздным…
Ночь я погасил:
лампу на столе включил,
сел к столу, и через час
подо мною ржал Пегас.
Был я молод и здоров,
будто съездил на Азов!