А я в Париже никогда не буду.
Не суждено.
Не выйдет.
Не дожить.
Зато, мне кажется,
Я волжским нужен людям.
Точней сказать,
Мне с ними счастье жить
И петь стихи в окно, что ночью настежь,
И пить мне с ними горькую не грех,
Для нас Париж дешевле Патриарших,
Когда горчит застрявший в горле смех...
Что, если доживу?
Пардон, не буду
Под Эйфелевой сэлфи сотворять.
Не комильфо.
Не греет это «чудо».
Чудней его Останкино раз в пять.
Милей мне наше луговое сено,
Что пахнет мятой за версту окрест,
Чем плеск волны в себя влюблённой Сены,
Зажатой меж дворцов и модных мест.
«О, grand Paris?!»
А мне не мил, не дорог
Шансон-фасон... И к чёрту Мулен Руж,
Когда есть грусть просёлочной дороги
И мельниц отраженья в Море Луж.
Да я в Париже стал бы хреном рыжим -
Культурно захиревшим на корню,
И если б даже ненароком выжил,
Мечтал бы в Русь сбежать сто раз на дню.
Ну, есть и есть он где-то – этот город,
Столица шарма, мекка де‘ лямур...
Он не поймёт, как круто с косогора
Взлетать в рассвет, что юн и белокур.
К Парижу нет любви и состраданья,
Я их давно до капли раздарил
Мадоннам местным, плёсам и туманам,
Когда босым по радугам бродил.