Рассказ
Секретарь барона Вандерготена взглянула на меня через поверх своих очков и улыбнулась. Грустная улыбка старушки не говорила ни о чём, кроме святой покорности всему.
– Расскажите, какие поблемы привели вас к нам, – сказала она и опять улыбнулась. – Будьте любезны, коротко и ясно, как положено людям нашего возраста.
Я сел в указанное кресло и сосредоточился. Всё было давно обдумано, но сейчас, когда надо было «коротко и ясно» сказать, зачем пришёл, не знал, с чего начать. Глупая история! Она, конечно, поймёт меня, ведь каждый день слушает такие глупые истории до отвращения, но необычная застенчивость как будто зажала рот. В жизни никогда не жаловался на человека, всегда говорил прямо в глаза то, что думал, а теперь, видите ли, надо идти необычными путями, хитрить и прятаться, чтобы защитить свою правду.
– Живу в верхней квартире двухэтажного дома, – я всё-таки начал. – Рядом находится такой же дом, который от моего отличается только тем, что со стороны двора к нему достроена кухня с плоской крышей. Много лет моя кошка гуляла по той крыше, и никто не жаловался, никто не преследовал. Недавно там поселились новые жильцы. С того времени и началась чертовщина: новый жилец преследует Помпонету (так назвала кошку моя внучка, которая живёт со мной)... Каждое утро, когда я прихожу в ванну, окно которой рядом с той крышей, Помпонета хватает за руки и умоляет, чтобы я её выпустил. Животному надо побыть на природе, так я и выпускаю. Такая там природа – квадратные сады, декоративные кустарники, но всё равно это кошке напоминает что-то приятное. Иногда она долго не задерживается, возвращается через несколько минут, но иногда целыми часами сидит в каком-нибудь углу. Кто скажет, что она думает, что она чувствует? Одно ясно: ей обязательно надо побыть на свежем воздухе, а этот отвратительный человек, сосед, этого не понимает. Однажды утром она вернулась хромая, и я начал следить, что здесь происходит. И выяснилось вот что...
– Госпожа, – уточнила она. – Уже двадцать лет я вдова, но всё равно я – госпожа. Ещё никто не придумал иного имени вдовам.
– Так вот, госпожа, выяснилось, что, когда Помпонета появляется на крыше, через окно своей спальни сосед начинает стрелять в неё из игрушечной винтовки. Конечно, пули резиновые, но всё равно могут ранить. Самого «охотника» я не вижу из-за угла моего дома, но слышу выстрелы. Я – спокойный человек, госпожа. Прожил в квартале пятнадцать лет и ни разу ни с кем не поругался, а сейчас (пусть Бог меня простит, стал ненавидеть этого противного человека как... как злую болезнь. Отслужив сорок лет в таможне я купил домик в квартале, думаю, хоть в старости отдохну. Нижний этаж я арендовал семье пенсионеров (за первый этаж всегда больше платят), а сам поселился в верхней квартире. Я жил спокойно, но появился какой-то маньяк. Кстати, у тех пенсионеров есть собачка, поэтому нельзя пускать кошку в цветочный сад.
– Какие противные люди живут в этом мире... – вздохнула она.
– Стрельба – ещё не всё, госпожа. Несколько дней назад я на крыше увидел петли из проволоки.
– Петли! – с ужасом сказала она.
– Да, госпожа, петли. Они из стальной проволоки, в них может задохнуться большая собака, не только маленькая кошка. Я, как уже сказал, – спокойный человек, но уже не хватает терпения. Не хочется ссориться с человеком из-за кошки, но что делать? Поэтому пришёл к вам за советом.
– Я думаю, что ваше дело касается полиции, а не Общества охраны животных, – решила она.
– Так вы... ничем не можете помочь? – я разочеровался.
– Не вижу, как, – она развела руки. – Пока нет физических повреждений животного, мы бессильны. Но если кошка получит ранение, тогда мы возбудим дело против него!
Это и я сам знал, она ничего нового не сказала. Ждать, пока этот негодяй ранит Помпонету? Нет, надо было за что-то взятся сейчас, пока не произошло несчастье.
– Поговорите с самим бароном, – предложила она. – Он, конечно, не делает чудеса, но, может быть, что-то придумает.
Барон Вандерготен торопился, как и все директора: за две минуты узнал всё, что целых полчаса я рассказывал его секретарю.
– Кошка – не собака, не привяжешь, – согласился он, – но надо сделать так, чтобы Помпонета не могла попасть на крышу.
– Нанять сторожа? – я рассердился. – Я стар, разве буду гоняться за хитрой кошкой! Как только открываю окно, она прыгнет – и уже на крыше. Лови тогда, если такой хитрый. Чёрт побери, я уже начинаю беспокоиться! Возьму свою двустолку и покажу, как надо стрелять в живые мишени!
Барон посмотрел на меня, постучал пальцами в стол и завёл другую тему:
– Сколько вам лет, если не секрет?
– Семьдесят. – Мне понравилась его хитрость, но я не включился в эту игру. – Вы дайте совет мне, а не о возрасте спрашивайте. Если я пришёл, значит, помощь нужна.
– Значит, семьдесят! – удивился он. – И мне столько же, но, жаль, что я так хорошо не выгляжу.
– Те, кто всю жизнь пили кофе, но не виски, всегда лучще выглядят.
Он встал с кресла и начал ходить. Увидев чёрными сапогами и брюками всадника обтянутые его тонкие ноги, я начал смеяться. Он не обиделся. Провёл пальцем по усам и объяснил:
– Легче ходить, когда слышишь стук своих пяток. Глупо, конечно. Но чувствую себя бодрее. Вы любите лошадей?
– Нет. Люблю кошек и добрых людей. Лошадей боюсь: когда был в плену у немцев, такая злая чёрная лошадь мне ногу сломала. С тех пор я начал бояться лошадей.
– А где, если не секрет, вы были в плену?
И началось! В которой части служил, где попал в плен, какими медалями отмечен? Оказывается, мы оба служили в том же полку. Он, как и положено, был офицером, а я – обыкновенным рядовым. Будучи в плену, он работал у немецкого барона, я – у бедного фермера. Когда его секретарь показалась в проёме двери, барон Вандерготен вернулся к делам Помпонеты.
– По закону каждый на своей крыше делает то, что он хочет, – он объяснял. – Но охотой заниматься нельзя! Вы слышите, что стреляет, необязательно знать, что из пневматической винтовки. В законах Министерства лесов и рек предусмотрены штрафы за охоту с петлями... Строгие штрафы, господин!
Заметив, что я только моргаю, он вздохнул и прямо спросил:
– Вы знакомы с полицейским квартала? Честный парень или только ходит, чтобы живот не вырос?
– Честный. Все его называют Штрафом, такой строгий.
– Прекрасно! Как вы думаете, что бы случилось, если вы ему сказали, что сосед охотится с петлями и стреляет через окно своей спальни?
Некотое время я смотрел в его таинственные глаза, потом начал смеяться. Когда мы посмеялись, я записался в Общество охраны животных, пожертвовал сто франков и ушёл домой.
Жизель выслушала мой рассказ про разговор с бароном Вандерготеном, но не смеялась, как я. Она гладила Помпонету и молчала. Потом, не смотря на меня, сказала, что я начал нечестную игру. Нет, такое моё поведение не соответствует её концепции гражданской морали, – сказала она. (Она читала с утра до вечера, эта двенадцатилетняя девочка, и набрала много таких хитрых выражений, что я только пожимал плечами.) Гладила Помпонету и упорно покачивала головой. Я нашёл лист бумаги и сел писать жалобу.
Через два дня к нам явился Штраф.
– Вы писали жалобу? – он показал мне лист. – Могу зайти?
Я пригласил его внутрь. В нескольких словах изложил дело, и мы вышли осмотреть эти несчастные петли.
– На своей крыше он делает то, что хочет, – сказал Штраф, подозрительно посмотрев на меня. – Охотится, говорите?
– Я ничего не говорю! Слышу, как стреляет, а некоторое время назад я заметил эти петли. Зачем он их разбросал, как вы думаете?
Он тоже ничего не думал. Но петли сосчитал и записал в книжку.
– Если он любит кошачее мясо, – это – его дело, – я вздохнул. – Но неясно, что скажут хозяева тех кошек...
– Ловит кошек? – спросил Штраф.
– Кошек или голубей, кто скажет? Кстати, этих голубей сейчас полно как мухоморов, – неплохо, если станет меньше.
– Нельзя ловить голубей! – поднял палец Штраф. – А если задушит почтаря, что тогда? Параграф строгий!
– Параграф для себя, а жизнь для себя...
– Не говорите ерунду! Вы видели голубей в петлях?
– Нет. Я вижу петли, а для какой цели – решайте вы. Думаю, что я выполнил свой долг, как этого требует концепция моей гражданской морали, а всё остальное – не моё дело. Спросите у хозяина петель, на кого он охотится.
– Спрошу! Что было бы, если каждый начал охотиться без разрешения? Анархия, милый господин!
– И я так думаю, – согласился я.
Штраф ушёл к соседу, а я только обрадовался и закрыл окно.
– Что сказал Штраф? – спросила Жизель.
Она сидела, как всегда, у окна в сторону улицы и наблюдала за прохожими.
– А что он скажет? Пошёл к тому отвратительному соседу.
– Плохо, когда надо ссориться с человеком из-за кошки, дедушка.
– Не из-за кошки, детка. Здесь, как я убеждён, проблема межличностных отношений: тех, кто не уважает других людей, закон заставляет уважать.
Через полчаса я пошёл в комнату ванной и посмотрел через щель в занавеске. Петель не было.
Их не было целую неделю. Я выпускал Помпонету на крышу, когда ей только хотелось. Покой и мир опять вернулись в наш уютный мир дедушки, внучки и кошки. Потом опять вернулись ушедшие тучи.
Однажды утром, когда Помпонета была на крыше, а я в ванной курил и ждал, пока она вернётся, раздались тихие шаги и мат. Я посмотрел в окно и увидел того отвратительного человека. Казалось, что он только что встал с постели, ибо был ещё в пижаме. В одной руке он держал палку и толкал Помпонету. Конечно, он хотел бы одним ударом переломить кошке спину, но не был так смел.
– Как вам не стыдно, отвратительный человек?! – я крикнул. – Вы – старый человек и выглядете нормально, а затеяли войну против кошки! Постыдились бы!
– Не пускайте кошку на мою крышу! – он сказал тихо. – Запрещаю! Вы слышите, отвратительный человек, запрещаю!
– Так я, значит, – отвратительный человек, а не вы? – я начал смеяться.
– Да, вы – отвратительный человек! – подтвердил он, кутаясь в пижаму, почувствовав утренний холод. – Вы полиции пожаловались. Всю жизнь у меня не было дел с полицией, так теперь, благодаря вам, может быть, надо будет предстать перед судьёй...
– Каждый защищается, как может. И защищает своих животных, как может. Чем провинилась наша кошка, что как будто дикий, её преследуете?
– Крышу рвёт... – он опять начал краснеть, наверное, понимая, что говорит ерунду.
– Взломала? – насмехаюсь я. – Как же поломает: такой страшный зверь по крыше ходит! Хотел я поговорить с вами, но вы избегаете меня на улице. Так теперь вот что скажу: если наша кошка задохнётся в ваших петлях...
– Не задохнётся, – сказал он твёрдо. Концом палки он опять поднял на крыше разбросанные петли и сунул мне под носом. – Посмотрите, прикоснитесь рукой, как говорится, если вы такой почти слепой.
Я осмотрел петлю, попытался растянуть. Он действительно не врал: проволоки были так закручены, что была нужна лошадинная сила, чтобы их сдвинуть с места. Я сбросил это сплетение раздора ему под ноги, как будто обжёг пальцы. Моё лицо ему показалось таким глупым, таким растерянным, что он начал смеяться. Нет, не смеялся, а хохотал, как старый чёрт, смотря на заблудившегося в темноте. Он старался справиться с собой, но не получилось, таким глупым я ему казался. Кровь мне бросилась в голову, во рту стало горько.
– Так вы, негодяй, смеётесь надо мной?! – я вскрикнул. – Не кошку ловишь, а меня дразнишь? Как собаку? Как слепого щенка, как...
Я вернулся обратно в салон, где над камином висела моя двустволка. Сорвал её со стены, дрожащими руками собрал в шкафчике патроны, зарядил, но, когда вновь вернулся в комнату ванны, к окну, того сатира... того психа уже не было. Я хотел выстрелить хотя бы в воздух, выстрелить во что нибудь, чтобы с выстрелом вырвалась страшная злость, но вздохнул и заплакал от отчаяния, а петли на крыше смеялись надо мной. Они ползли как злые змеи, как призрачный рот медузы. Он был готов задавить, кусать. Забрал их стволом ружья и сбросил вниз. Потом закрыл окно и тихо отошёл. У двери комнаты Жизель послушал, не разбудил ли её. Но ничего не услышал. Наверное, в эту ночь она опять читала до утра, поэтому проснётся поздно.
После завтрака я услышал стук в двери. На лестничной площадке стояла жена моего жильца. Старушка извинилась, что так рано рвётся ко мне, и показала сплетение петель.
– Петли из проволоки, – сказала она. – Сегодня утром я нашла среди цветов. Кажется, кто-то пытается задушить нашего Топси.
Я осматрел их, потом вернул ей. Хотел признаться, что именно я их сбросил вниз, но услышал свои слова:
– Это петли нашего соседа. Он кого-то ловит на крыше кухни. Наверное, их ветер сбросил вниз.
– Что говорит? – кричал её муж внизу.
– Петли соседа, – ответила она. – Он, оказывается, кого-то ловит.
– Кого ловит? – кричал глухой старик. – Нашего Топси ловит?
– Не только ловит, но и стреляет, – заметил я, грустно покачивая головой. – Я уже сообщил полиции, что стреляет со своей крыши...
– В кого стреляет? – В глазах старушки застыл ужас. – Ради Бога...
– Кто его знает? Может быть по воробьям или по собакам? Нам не скажет. Обратитесь в полицию, пусть поинтересуется.
Она подумала, потом шевельнула губами, как все старые женщины, когда решают сделать то, чего не откажутся до могилы, и быстро спустилась по лестнице вниз. С петлями в руках, а в сердце – со смертельной ненавистью монстру, давящему собак.
Через два дня, как и после первой жалобы, пришёл Штраф. Я и Жизель сидели у окна и видели, как сердито нажимал на звонок у двери соседа. Когда впустили, долго не задержался, а выходя, увёл с собой и отвратительного человека. Я хохотал, пока не задохнулся; стал кашлять, и Жизель должна была ударить мне по спине, чтобы мне стало лучше.
– Теперь его закроют в тюрьме, дедушка? – стала беспокоиться она.
– Не закроют, – я успокаивал её. – Хорошо отругают и выпустят. Наверное, сам комиссар ему вселит разум, объяснит, что надо перестать высмеивать людей. И, конечно, скажет, чтобы оставил нашу Помпонету в покое.
– Не надо было на него жаловаться, дедушка, – загрустила она.
Прошли три недели. Помпонета ходила по крыше, никто не стрелял в неё. И петель не было! Сосед избегал меня, как и раньше, а я притворялся, что не вижу его. Кажется, что комиссар убедил его, что кошки ходили по крышам во времена египетских фараонов и будут ходить по крыше последнего человека.
Приближался день святого Николая. Я вернулся из города с покупками для Жизели и заметил, что отвратительный человек выселился: на окнах не было занавесок, а только серые бумажки с надписью: «Сдаётся в аренду». Мне стало тепло в груди.
–Ну, и слава Богу! – я сказал громко.
Жизели не было у окна, поэтому я решил зайти в кафе на рядом находящейся улице. Очень редко заходил туда, но в этот вечер надо было выпить фужер вина – такие радостные сюрпризы не ежедневно бывают.
А в кафе почти не было людей. У буфета сидела всегда весёлая и сильно располневшая хозяйка кафе. Но теперь она была грустная и задумчивая.
– Кто умер, что вы такая почерневшая, как крышка гроба? – спросил я.
Она взмахнула рукой и вытерла слёзы. Я положил на буфет свои покупки и попросил вино. И для неё заказал фужер, чтобы стала веселей. Если не знает, почему я радуюсь, пусть выпьет вино за моё здоровье. Она выпила глаток и вздохнула:
– Хозяин кафе, дорогой человек, – как ксёндз: приходят люди без приглашения и нагружают чужими грехами. У этого буфета я наслушалась таких дел, что по полю бежать бы! И сегодня мне рассказали такую историю, что никак не могу сдержать слёз.
Она опять вытерла глаза и стала смотреть в густеющие за окном сумраки. Я не спешил с вопросами. Даже стал жалеть, что пришёл. Я не любил грустных историй: у меня была своя грусть и боль на сердце, для чужих несчастий не было места.
– Кажется, вы живёте на улице Генерала Макса? – спросила она.
– Да. А что?
– Вы знакомы с господином Мартеном?
– На той улице есть пять Мартенов, при Дюрана, десять Дюпонов, около двадцати Янсенов и столько же Петерсенов. Всех знаю по лицам, со всеми здороваюсь, но за пятнадцать лет никому не молвил ни слова. Обычаи «хорошего квартала» требуют быть знакомым со всеми, но ни с кем не дружить. Мы уже такой народ: молчим на работе, молчим в кафе, молчим в трамвае, молчим на улице. Не знаем своего гимна, поэтому молчим на митингах...
– Ах, перестаньте! – всё-таки рассмеялась она. – Вы пьяны?
– Нет. Пытаюсь развеселить вас.
Она опять загрустила. Я покачал головой и заплатил. Но уйти не удалось: она налила второй фужер «за счёт кафе», как говорится, когда хочется выпить или рассказать клиенту последнюю новость, и я прислонился к буфету.
– Глупые обычаи! – решила она. – Каждый привязан к крову своей трущобы, любит тишину своего квартала. Все злые, показывают клыки, как испуганные собаки.
– Очень грустную историю вам рассказали, что так грустите, – я рассмеялся. – Расскажите мне, может быть, станет легче. Говорят, что женщины, когда излагают то, что на сердце, а нередко и сплетничают, становятся ласковее.
– Когда узнаете, что мне рассказал тот Мартен, пройдёт желание смеяться!
– Ну, тогда вперёд, госпожа!
– Около второго часа пришёл тот Мартен и заказал двойную «каплю». Я удивилась, ведь он никогда не пил водки. «Не удивляйтесь, госпожа, – говорит, – сегодня хочу напиться, забыть ту грязь, в которой оказался, когда искал спокойствие в вашем квартале». Он, оказывается, жил с парализованным от полиомелита внуком. Мальчику двенадцать лет. Болезнь не только парализовала ноги, но и коснулась мозга. Как тот несчастный человек сказал: лет двенадцать, но ум остановился на шести. Родители доверили его дедушке. Так бывает всегда, когда дети становятся бременем. Мальчик с утра до вечера в коляске. Дедушка его возил к окну спальни. Через него видны дворы и сады квартала. Мальчик смотрел на мир, из которого вырвала его эта болезнь. Когда бывала хорошая погода, он кормил воробьёв, научился ворковать, как голуби, и с каждым днём становился бодрее, веселее. Но у рядом живущего соседа была кошка. Каждый раз, когда был солнечный день, сосед выпускал на крышу пристройки дома Мартена этого жестокого зверя. Кошка, как вы знаете, ловит воробьёв. Мальчик просил у дедушки, купить ружьё, стреляющее резиновыми пулями. Он, наверное, видел по телевизору фильмы про охотников и поэтому решил расстрелять кошку, ловящую его воробьёв. Дедушка некоторое время сопротивлялся, но недолго: у мальчика были приступы, и он, хотя и зная, что плохо делает, купил это ружьё. Чтобы не поссориться с соседом, который, как выяснилось, был раздражительным и придирчивым, дед убедил внука, что петлями быстрее можно справиться с той кошкой, чем ружьём. Придумал и сделал: появились петли из проволоки и были разбросаны на крыше. Но он сделал так, чтобы кошка никак не могла в них попасть. Увидев петли, сосед пожаловался в полицию, будто Мартен «охотится» без разрешения. И как он мог такое придумать! «Хитрый, – говорил Мартен, – знает законы, так и показал полиции нужный параграф». Он пытался поговорить с тем отвратительным человеком, объяснить, что здесь только игра, что для его кошки никакой опасности нет, но тот начал кричать, угрожать. Потом уговорил своих жильцов написать жалобу в полицию. Мартена вызвали в комиссариат, но и там люди не более умные сидят. Петлями охотиться запрещается, стрелять через окна, хотя и с детским ружьём запрещается. Так кричал комиссар. Если ещё хоть раз кто-то пожалуется, обещал познакомить с судьёй. Мартен заплатил хозяину за прерванный договор аренды и выселился. Надо надеяться, что в другом месте ему будет лучше.
Я собрал свои покупки и ушёл. Она проводила меня до двери, открыла её и выпустила в темноту. Может быть, удивилась, что я так вдруг прервал разговор, но ни о чём не спрашивала.
Улица шаталась, пыталась выскользнуть у меня из-под ног. Руки онемели, стало трудно держать коробки, в которых были красивые безделушки для Жизели. Я всё ниже опускал голову, всё чаще останавливался отдохнуть. Пока дошёл до улицы Генерала Макса, так устал, что дрожало всё тело. Не поднимая головы, я прошёл мимо дома, в окнах которого были расклеены бумажки с надписью «Сдаётся в аренду», но возле своего дома остановился и взглянул вверх.
Да, как всегда, Жизель сидела у окна. Она счастливо улыбалась и махала мне рукой. Я постарался улыбнуться, но только шевельнул губами, как все несчастливые старики, у которых нет слёз.
Она вышла на лестничную площадку, чтобы встретить меня. Будучи в специальных, ноги сжимющих сапогах от полиомелита, она опиралась во стены, а потом упала мне в объяния. Покупки рассыпались на лестнице. Мы стояли обнявшись, боясь двинуться. Потом Жизель рассмеялась и сказала:
– Я уже давно стараюсь ходить без костылей, дедушка. Уже весной начала ходить. Дедушка... Ты плачешь?
– Я не знал, Жизель...
– Не плачь, дедушка, не надо. Я хотела сделать тебе сюрприз...
– Я не знал, Жизель! Я не знал!..
Редактор – Юляюлия.
Эдуардас Цинзас (1924–1996)
Настоящая фамилия Чюжас. Фамилия Цинзас появилась по ошибке клерка в Бельгии. Писатель родился в 1924 году в Ретавасе, недалеко от Плунге (на западе Литвы). В 1944-ом двадцатилетний юноша с двоюродным братом эмигрировал в Германию. Вся семья осталась в Литве. На этот поступок толкнуло знание, чего можно ожидать от большевиков. Эдуардас Цинзас был арестован, а один его брат был убит в Райняй. Кроме этого, он попал в немецкую армию, служил в танковой дивизии, но скоро дезертировал. В 1947 году Э. Цинзас переехал в Бельгию, думая, что это – только временный приют. Здесь вместе с людьми разных национальностей работал в угольных шахтах, приобрёл жизненый опыт. Это отразилось в его творчестве. В 1950 году Э.Цинзас в Льеже окончил институт Электротехники. С 1970 года до смерти жил в Брюсселе. Он даже 30 лет не принял гражданства Бельгии, у него были документы иностранца. Умер в 1996 году. Э.Цинзас написал романы («Улица брата Миколаса», «Лето красного коня», «Монна», «Собачник святого Петра») и несколько сборников рассказов.