Что тогда растеклось между нами –
июль
или август?
Не помню,
"моя голова как пустая тара, уже освободилась от кошмара",
тело моё загорелое,
наверно,
где-то лежало возле дороги –
стройное, спелое и застывшее.
Спорыши в щелях моих
на меня шипели,
примятые весом моим,
амброзия в висках
только готовилась
пытать людей,
людей побеждать.
Возможно это была поза
Святого Себастьяна –
левое бедро отклонилось в сторону,
в макушку дышат запястья,
запорожская отвёртка
вместо стрелы медиоланской
под рёбрами расселась
словно искони здесь жила...
А может, мясо моё
Было неловким,
упало как тяжёлый хлам
и неестественно руки выгнулись,
и пятнышко слюны
муравью
дорогу заслонила.
Тебя тогда в последний раз
позвали
на меня посмотреть,
со щеки убрать чёрточку грязи,
со лба стряхнуть крошки
песка и пыли земной.
Позвали стоять,
мешать
у тела,
выменивать на рубины кровь,
на ониксы – загорелую кожу.
Позвали, чтобы тебя толкать,
наступать на ноги босые
и вполголоса тебя ругать
забытыми неблагозвучными словами,
дескать делу их
нужному и полезному
здесь только тебя не хватало.
Мелочи всё!
Всё отброшено, забыто,
просветлённый,
просверленный,
обнажённый
весь,
такой как есть –
огненный угасший
мальчик
я...
И тебе бы хотелось,
чтобы сейчас же
всё изменить,
только этих тёмных и мелких
знатоков жил подземных,
желёз драгоценных,
переливающихся сосудов
от меня отогнать
и меня же
над ложем не стеклянным,
склонившись, в губу разбитую
верхнюю
по-
целовать...
Но нет...
Приходят короли,
чтобы взять твоё сокровище в работу,
чтобы дать ему то, чего нет в земле.
У тебя искру взять
эту
и мне отдать,
на миг зажмурившись,
словно от газосварки.
«Ну всё, иди,
нельзя тебе больше
здесь быть» - произносит кто-то,
а дальше уже по очереди
один говорит: «Мы будем его бить»,
другой говорит: «Мы будем ему лгать»,
третий говорит: «Мы будем его воскрешать».
(Перевёл с украинского Станислав Бельский)