родное моё сердце,
вот тебе после ливня полотенце,
в тепле его согрейся, гейзером бейся
и от горечи
волокна не рви.
ведь на локонах ещё отражается лето.
не опускай свои руки, моя милая Гретель,
ты из леса выход найдёшь, он где-то
под сенью
опавшей листвы.
с деревьев тревог и надежды причалов,
несказанных слов, /что в себе ты кричала/
в минуты отчаяния
без поддержки
и самых близких ладоней
— они ещё обнимут тебя.
и не только в беде своей
вспомнят.
не сегодня, так завтра
расцветут георгины
на душе израненной
чьей-то грубой мотыгой.
будет спокойнее море,
и шхуны станут линкорами,
ты не потерпишь крушения
и не отправишься под воду.
напротив,
с бурей ты справишься,
и, взяв сеть рыболовную,
по гребням волн, будто клавишам,
поплывёшь с ней к путеводной,
что приведёт к утопающим,
спасение которых
лишь твоих рук забота.
/это неправда/,
но кого я обманываю?
ты ведь солнечная
и добрая.
но если кто-то и дальше
там будет барахтаться
с желанием едким и странным
пуститься ко дну
— отпусти его
и, прошу, не расстраивайся.
он сам прибьётся к берегу.
просто
не к твоему.
и меня, если можешь,
не ставь ты вровень огню,
тебе не повезло со мной, знаю:
я часто срываю броню,
говорю, что я сложный, как лего,
с самомнением
в мириады рупий
а по факту: любящий сильно
и дьявольски
глупый.
но обещаю,
я не буду на плече твоём
обижать кроху-ангела
и на своём /другом/
не подниму восстания с факелом,
пускай
у меня оборваны крылья,
ведь на них
Бог натравил саранчу,
но я же с тобой, моя милая,
и как-то
ещё
лечу.
/знаю, ты бы справилась и сама
но я, если что, присмотрю/
однажды
где-то на морем
заиграет знакомый ноктюрн,
а в небе с кольцами
засияет далёкий Сатурн,
в твоих руках окажется журавлик
из бумаги
по линиям смятой.
разверни его,
когда будешь счастлива.
и прочитай, что
я рядом.
я все ещё рядом.