Вьюнка граммофонный раструб
напомнил мне дедов старинный,
однажды озвучивший сруб
лихой хрипотцою пластинок.
И был тот трофейный музык
нелепым в стенах ветерана.
И был тот немецкий язык
как соль на открытую рану.
- Зачем ты их крутишь, дед Вась,
как можешь ты слушать их марши?
А дед разжигал керогаз,
помешивал щи или кашу.
Потом за столом наливал
себе стограммовую стопку.
А мне, невеличке, ломал
горбушки душистую сдобу.
- Смотри, граммофон хоть куда,
хоть стар как и я, но отличный.
В пластинке не больше вреда,
чем в мыле, свече, или спичке.
Когда же я слушаю их,
то думаю: петь им осталось
четыре годины лихих,
и вряд ли дождётся их старость.
Сойдутся над пришлыми - вжик! –
тяжёлые наши суглинки.
От них и останется пшик –
шипенье немецкой пластинки.
Зачем к нам пришли эти вши?
Эх, дойче, марширен, марширен…
Мне семьдесят c гаком, я жив,
вот только с ногою паршиво.