“OPUS DEI”
Невероятное утро заставило его проснуться ещё засветло. Ощущая в голове качку океана он всё-таки поднялся и, управляемый магнитом цели, направился через ванную и крепко заваренный трехкопеечный чай на улицу. Первые числа августа дышали предчувствием осени. Лохматый туман сонной собакой стелился у его ног и казалось, что Марк парит над облаками.
“Только бы успеть, только бы успеть…” - как мантру крутил его мозг. И мысли эти звучали набатом предрассветного колокола, предательски выдавая его намерения.
За эти годы изменилось многое. Да и он сам ощущал себя небоскрёбом над собственным фундаментальным “я”, коим он был тридцать пять лет назад, когда наивным мальчиком записался добровольцем в Ад.
Подтаявший айсберг иллюзорных надежд перевернулся, поставив всё с ног на голову.
Такого оборота событий не ожидал никто и, тем не менее, в его сердце осталось главное - вера во “всевышнюю справедливость”.
Пройдя больше трёх кварталов по дворам, избегая широких тротуаров, где могли быть камеры наблюдения, Марк наконец-то добрался до цели. Там, всего лишь через дорогу, смотрело на него величественно, сверху вниз главное здание города - некогда городской комитет КПСС, а теперь, по твёрдому убеждению “афганца”, - вместилище зарвавшихся чиновников и продажных журналюг. Скопище ада на земле. Лицемерие, захлестнувшее всех, проистекало отсюда.
Со стороны дороги послышался нарастающий гул поливальной машины и мужчина инстинктивно шагнул назад, сливаясь с раскидистыми листьями сирени.
“Сейчас или никогда!” - подбодрил себя Марк и уверенно, не выдавая спешку, шагнул по умытой зебре перехода навстречу жгучему желанию, которое он уже не мог удерживать в своей разрывающейся от пульсации в висках голове.
Ловко, тенью, прошёл мимо камер и, по-пластунски, сливаясь с предрассветной дымкой, прополз он последние метры до чёрного входа, как вдруг наткнулся на что-то живоё и тёплое. И что-то в душе его перевернулось. И вместо того, чтобы обогнуть и продолжить задуманное, Марк поднялся на колени, потянулся к внутренней поверхности задней лапы и, бесцеремонно отодвинув маленькие липкие комочки новорождённых, осторожно, там где пульс бьётся чётче всего, нащупал бедренную артерию и еле-еле прощупал тонкую нить собачьей жизни.
“Эх, подружка, как же так! И угораздило же тебя ощениться здесь!”
Затем, окончательно забыв, зачем он тут, вытащив из-за пазухи зловещий свёрток с куском на вид жёлтого банного мыла, Марк встал в полный рост под расстрел “большого брата”. Но теперь было не до камер. Сняв защитную куртку и уложив в неё обессиленную мать с выводком, Марк завязал узлом рукава, и, прихватив за воротник и подол, поднял бесценный груз в семь душ.
Через три часа всё самое страшное было уже позади: и импровизированная капельница, и укол из витаминного коктейля. Обессиленная мать терпеливо отдавала своё молоко жадно присосавшимися к её плоти шести щенкам скорее походившим на розовых облезлых крысят.
“Бедолага ты моя!” - и спаситель властно потрепал роженицу за загривок. Та в ответ лишь несколько раз ударила о пол тяжёлым, очевидно, доставшимся ей от предка-овчарки, хвостом… Затем чуть приподняла морду и доверчиво уткнулась в ладонь. Марк ощутил прикосновение мокрого холодного носа: “Ну куда я, дурында, теперь тебя дену с твоими спиногрызами? Не в приют же…” Марк тяжело вздохнул и на него накатила волна воспоминаний, тех самых, что он постоянно гнал от себя, боясь захлебнуться, но тут его прорвало:
“А у меня деток нет. Я, понимаешь ли, однолюб. Представляешь, уже столько лет прошло а я всё ещё люблю её, хотя и умом понимаю, что она не достойна этого. Хотя, кто знает, кто достоин, а кто не достоин любви? Говорят же: любовь слепа. Вам, сукам, веселее - вон, сколько кобелей вокруг, только и успевай как отмахиваться. А я, подружка, влип, по самое не балуй. Дело ещё было сразу после Афгана. Влюбился до беспамятства. Она, конечно, была икона. Глазищи как у мадонны, да и поступь как у святой, хотя, кто их видел - этих святых. Знаешь, когда я её впервый раз увидел, аж коленки затряслись. Но я, знамо, дело, сдержался, виду не подал и три года по выходным к ней за сто километров в гости на чай наведывался. Боялся притронуться. Даже не поцеловал ни разу. Все уши своему другу, с которым мы весь тот ад прошли, прожужжал. А он, понимаешь, такой молчун у меня был. Может, поэтому-то и выжил там тогда, когда и выживать-то было не из чего. И меня за собой вытащил. Из горящего бэтээра, представляешь? Вот и сделал я его своим свидетелем на свадьбе. Только застал я их обоих с поличным на нашем же супружеском ложе. Ничего не сказал. Не стал даже слушать. Развернулся и к матери жить возвратился, хотя и квартиру кооперативную купил. Оформил как свадебный подарок на мою мадонну. Назанимал тогда в три короба. Думал, за лет двадцать не расплачусь. Но в девяносто втором всё рухнуло: и Страна, и Родина, и Вера; и мои кредиты превратились в фантики - с трёх зарплат всё всем вернул. Не вернул только то, что осталось там, за бортом моей совести. А я, понимаешь ли, так и не научился быть перевёртышем. Давал присягу одной стране. А к этой дешевой подделке сердце у меня не лежит, вся душа наизнанку выворачивается. Тогда, в девяносто третьем, сколько наших пацанов за этого беспалого полегло! А толку-то... Закончил педагогический. Всю школу мечтал быть учителем физкультуры. Но за такие гроши вкалывать - себя не уважать. Сколько профессий перепробовал - всё пустое. Кругом одно быдло, ориентир держим на ворьё.
Отдушину для себя нашёл в лесничестве. Самые мои волшебные два с половиной года. Только я и тишина берёзовой рощи... Пока не вышел этот мерзкий приказ о сокращении лесников. По всей России одним махом двести тысяч лесничих уволили. Очевидно, чтобы лес воровать было легче. И горят теперь леса, родимые, “от Москвы до самых до окраин”. Много раз предлагали в Братстве и в ростовщики, и в охранники, и в бандиты податься... Не по мне всё это... Знаешь, как будто все эти годы выковыривали из меня душу как из сдобной булочки - по изюминке. Расковыряли, надругались и бросили. После смерти матери один я на этом свете, а про того, кто меня зачал, даже не спрашивай, как говаривала моя бабушка: “Такое дерьмо - аж не перешагнёшь".
Невероятно выразительный взгляд смотрел на него снизу вверх. Сейчас для этой ощенившейся дворняги он был бог. И ощущение того, что он теперь в ответе за эти четвероногие души, пьянило его и щекотало давно растерзанное самолюбие. “Ведь надо же тебя чем-то кормить…” Марк встал и пошёл в дальнюю комнату к заветной шкатулке, где уже больше трёх лет, с того самого момента, когда умерла его одинокая мать, хранил он сорванный в день похорон со своей шеи православный крест из червонного золота. Семейная реликвия, принадлежавшая, по преданию, ещё его прадеду и чудом сохранившаяся в коммунистическое лихолетье.
Сегодня днём он, так толком и не выспавшись, пойдёт в ломбард и заложит этот кусочек золота за скромную сумму, на которую он купит высококлассный корм для новой квартирантки его обшарпанной, доставшейся по наследству, квартирки. На месяц хватит. А дальше можно пустить в ход и серебряные оклады взирающих беспристрастно на происходящее, фанатично намоленные покойной матерью, образа перестроечных святых.
Одинцово 15:42/10.08.2020
____________________________
OPUS DEI - СЛУЖЕНИЕ ГОСПОДУ