(предыдущий фрагмент главы из тома «Генриетта», роман «Миледи и все, все, все»
«24. Королева как любовная наживка» http://stihi.ru/2020/08/14/8122)
«…Смотрящий вверх со мною незнаком.
А вдруг польстит прохожий за окном?!
…Длинней я стану разве что посмертно.
Кто на мой малый рост польстится? Гном?
И кто ж решится, даже незаметно,
отдать мне предпочтенье беззаветно?
Поклонников не сыщешь днём с огнём,
когда саму себя сочла бесцветной», –
вот так Тоска играла Генриеттой
в её незрелых мыслях до времён,
пока не повстречался граф д’Эгмон.
Четырнадцать всего-то было лет ей.
Арман её не счёл нисколько бледной.
Едва проснулся некий в ней гормон
и женственность ярить стал перманентно,
как дева расцвела сею-моментно…
* * *
У Карла важный день, но кавардак
в мозгах у парня рос – ещё не вечер.
Женат король английский, но не венчан.
Настал час церемонии. Так-так…
Карл узок, не широк то бишь в костях,
а всё же при невесте и гостях
не смотрится король хвостом овечьим.
День первой встречи, пылкий взор – как стяг!
Ход мыслей в несусветное заверчен,
но к чёрту бум и клавесин в кустах!
Пусть оторопи миг отнюдь не вечен,
а образ наречённой не развенчан,
но стынет речь невольно на устах.
Как брачное озвучить без наречий
«стремительно» и «трепетно»?! Пустяк?
Себе представить акт помпезной встречи
с избранницей Судьбы дано в мечтах.
Король весь в ожидании: сквозь страх
во взоре бдит неопытный оратор.
Речь явно заготовлена: куратор
(опора и партнёр во всех делах) –
друг Бекингем с фигурою атлета
и грацией танцора из балета.
Язык его блестящ при остроте...
Зал Кентербери. Кент. Начало лета.
Невеста так мила, что льстить-врать ей
кто б стал за неимением лорнета!
Открыта взору Карла Генриетта,
как будто бы сошедшая с портрета!
Нет, всё-таки она – бери, владей –
живей всех рукотворных Галатей…
…Душой отдаться – это не полетта!
Девицу запустили сходу в рой,
круг взоров очень цепких и проворных.
Смущённой Генриетте, как сквозь строй,
пройти отведено, узрев придворных,
что подданными станут с мишурой
нарядов, драгоценностей, с игрой
натур нерядовых, а чаще вздорных.
Король – вождь номинальный. Не герой…
. . .
Как юной королеве в серебристом
наряде, всем врагам назло, блистать
и взорами «насквозь» свой путь устлать?
Для гостьи быть не мог шаг-поступь быстрым –
завышенный каблук не для услад…
…Паписты – что-то вроде кукушат,
ведь Карл невольно стал для них лоббистом.
Нет в играх протестантов мест папистам –
пусть где-нибудь в иных краях кишат!
Придворные с холодным любопытством
отслеживали каждый робкий шаг
французской католички Генриетты.
Читала ли радушные приветы
она у новых подданных в глазах?
Глядели протестанты желчно в знак
того, что не для всех авторитетна
такая королева Генриетта.
Каблук ли был велик, или сквозняк –
враг мелких модниц юных неумелых,
но тяжко пребывать ей в королевах:
запнувшись, оказалась на коленях
бедняжка. Так досадно вдруг упасть
для девушки, мечтающей взять власть!
Увы, дух неудачницы – лишь пленник
нападок и невзгод второстепенных.
Чем снять недружелюбие – весь пласт?!
Смешная репутация – балласт
для царственной натуры Генриетты,
а волны смеха в зале ей не в масть.
Придворным насмеяться впору всласть.
Кем станут ей зверьки и рохли эти?
Открытые враги ей и клиенты
её грядущей мести без границ?!
Презрение, насмешки – не презенты.
Какие тут уж ей аплодисменты,
когда она пред Карлом пала ниц?!
Не сделаешь ведь вид, что вдруг смиренно
склонила рожки дерзкая коза!
От этого конфуза непременно
у девы заслезились бы глаза,
и голос изменить ей угрожал,
под мышцами напрягся каждый орган,
но… взор к ней обратил король с восторгом
и, руку протянув, взахлёб сказал
(и это всё взамен помпезной речи,
которую готовил он для встречи):
– О, как, моя богиня, вам я рад!
Вы – просто совершенство внеземное!
К лицу вам этот праздничный наряд,
но ваша красота – совсем иное!
«Богиня» встрепенулась и «сошла
на землю», а точнее, встала вровень
с восторженным супругом. Не со зла,
но сдвинула свои сурово брови;
не то чтобы сжигая всех дотла,
но взором морозильным обвела
насмешливые личики придворных,
стирая с них румянец добела.
Смолк гомон осуждений разговорных.
Смутились все: от мелких до верзил.
Сметливо высший круг сообразил,
насколько у француженки взор жёсток
и может, если что, лишить Свет блёсток.
В свой путь по человеческой грязи
вливалась Генриетта без загвоздок.
Что делать, женский дух сообразил.
Хватило на улыбку слов и сил:
– Я рада, что меня вы покорите.
– Всю нежность и любовь отдам харите!
– Душевные мои засовы, сир,
отныне перед вами все открыты…
Француженка взбодрилась, и весь сыр
в бесплатной мышеловке стал фантомом.
Девица примирилась с новым домом,
улыбку подарила и гостям:
– Я счастлива доставить радость вам
и слышать ваш весёлый смех повсюду.
Предвзятость ваша – верю – лишь фантом.
На счастье я не буду бить посуду,
а вам уж не создать свой миф о том,
что я пред всем двором кручу хвостом…
* * *
Ты – вождь или подобие репья
на троне, разнотравьем сплошь заросшем?
Династия свой трон скребла-скребла,
а ты, пустым доверившийся грёзам,
король или подобие трепла?
Монарху нужен лучший в свете план
правления, чтоб враг был огорошен,
чтоб был намёк колеблющимся рожам…
Не чувствуя к папистам сам тепла,
английский Карл, как блох, понацеплял
католиков, хоть кто-то и не прошен.
Для пришлых – бал. И деньги на сей бал
король не счёл сомнительным вопросом.
Французская принцесса (это в прошлом)
английскую корону на себя
напялила не обручем роскошным,
а гнётом с политесом непреложным.
Субиз, принц-эмигрант, без дураков
горсть самоцветов в качестве гостинца
оправил в кольца золотых «оков»,
мечтая к королеве подольститься,
чтоб в Лондоне не ширить круг врагов.
«…Воюю, иль топчусь по кабинету –
намёков в части «мечт» на убыль нету», –
прикинул принц, испив невзгод настой.
Либретто к зарубежному «балету»
он впрок продумал – на Бурбона злой.
Союзницею сделать Генриетту
давно пора. Тем более весной
воспринял принц как добрую примету
улыбку королевы в адрес свой.
Приблизиться к английской королеве
и принцу-то непросто, коль тайком!
Пропеть бы дифирамбы! Но в пропеве
душой отдаться нужно целиком,
внушив, что целиком душой влеком.
Без разницы, в седле или в карете,
жизнь в Лондоне предстала в новом свете,
как только принц повёл себя, как мот.
Подарок подносился не в конверте,
а россыпью перстней. Кто ж не возьмёт!..
…Хотите, верьте, или же не верьте,
но принц Субиз, матёрый гугенот,
послал весть католичке Генриетте,
английской королеве. Женский род
отзывчив, значит, можно наперёд
уверенным быть, что письмо дойдёт
(в отсутствии помехи посторонней)
до глаз и до души красы на троне.
Всё есть в письме взрывное, как в патроне.
Надейся принц, что встреча впереди,
а коль негож, ступай и не серди!
Принц, находясь в активной обороне
в условиях сомнительной среды,
хотел запутать в Лондоне следы
своих неуставных поползновений.
Субиз просил о встрече не на «ты»,
однако же в режиме откровений.
От собственной в интригах темноты
медлительней не стать бы, как кровь в вене!
Дождаться доброй вести? Плыть за мглой?
Принц не был Магометом, иль горой.
Но Генриетта, пусть и не мгновенно,
была заинтригована игрой.
Для римской церкви принц Субиз – изгой,
а в англиканской может пригодиться
ей лично. Принцем можно заградиться
без надобности духом с ним родниться…
…Субизу испытать бы позарез
в интригах с Генриеттой – сладкий стресс,
но только не послал бы Бог осечку!
У принца было времени в обрез.
Собой играя бедную овечку,
принц дерзко просто выскочил на «встречку».
Причём стал расточительным, как Крез,
чтоб дрогнуло враз женское сердечко.
Мол, вовсе я давно – не ухорез.
Шанс просто жить пока ещё дарован.
Войдите в положенье. Мол, в конец
противниками загнан, замордован.
А я всего-то лишь (не враг, не лжец)
помочь обязан гугенотским вдовам…
…Одну красу с другой сравнит и трус,
не зная, в чём ответственности груз…
Была ли Генриетта миловидна?
Скорей обворожительна, на вкус
того, кто женщин пробует, как вина.
Жизнь королев – начало всех начал.
Принц мысленно маршрут обозначал
себе к душе французской католички,
не ставшей в англиканстве истеричкой.
«…Добавит ли кому корона чар?
О том, как с Генриеттой балагурим,
как плод запретный с нею на лугу ем,
мне сны уж стали сниться по ночам!
Грозит ли что тут эмигрантским шкурам?
Нет, к палачам отправить невзначай
меня никто не рад, хоть пру я дуром.
Не стал ещё её вассалом, чай,
и фобии мои все на смех курам»,
–
принц верил: можно действовать разгульно,
послание француженке строча.
На грядках воли и благоразумья
капризы бабьи – это саранча!
В год может быть капризов сто и двести.
Армагеддон – когда всё враз и вместе!..
Согласье на контакт в безлюдном месте
давала Генриетта сгоряча.
Беседа состоялась в парке. К чести
Субиза, на врагов он не рычал,
не склонен был рубить дрова с плеча.
Но толерантность – это не про джинна
из древнего волшебного кувшина.
Всего-то словом снимут с вас печаль…
…Без рьяного заведомо нажима
на влюбчивого старого осла,
без сладкой речи, но и не со зла,
хозяйка земляка обворожила…
Должны у принца вспыхивать глаза –
ну, так они и вспыхивали с силой.
От встречных взоров словно обнажал
свою он душу пред землячкой милой.
И что ж от глаз Субиза стало с ней?
Француженке в нём нравилась лишь знатность.
А чтоб в очах оставила след радость –
такого нет. Предвзятость от корней,
как понял вмиг Субиз, всех тем главней.
– …У вашего величества ко мне
накоплена излишняя предвзятость.
Но я… стал деликатней и скромней.
Я ножкам лягушачьим мне на закусь
тут пудинг предпочту теперь. Ей-ей!
– Диету б вам английских королей!
Меняете привычки? Неужели!
Дойдёте так до пресной вермишели.
Воспримет ли диету ваш штырёк? –
спросила Генриетта о мишени
(в глазах лукаво вспыхнул костерок).
– О, королева! Вы похорошели!
Ваш статус дал вам женственности впрок
и чувств, ей лишь сопутствующих в теле.
Я вас на любопытстве подстерёг.
– Я вижу, вы ко мне не охладели.
У вас конкретно что, иль лишь идеи?
– Несу я свет вам, а не пыль дорог.
Защитник ли для вас я при угрозе?
В глазах я ваших стал ли молодцом?
На белом к вам коне я, иль в обозе?..
И что первично? Курица? Яйцо?
Я «снёс» своё пристрастие к вам позже,
чем первый раз увидел вас в лицо.
В тот день, увидев вас пред коновязью,
я в адрес ваш с восторгом выдал фразу,
стремясь припасть к руке или к бедру…
…Союз наш важен, коль не склонен к фарсу.
Союз на счастье, а не на беду.
Спросите же, куда я нас веду?
Я, веря в красоту, не всех уважу
красоток, но… с разбором, на свету.
Обожествляю без разбору вашу
земную, как ни странно, красоту!
Но… от неразделённости к реваншу
пройду весь путь я, иль ума сойду.
А вас, в конце концов, к себе приважу!
Согласен на любую тесноту,
лишь только б петь про вашу красоту!
– И наобум пойдёте бессистемно
не только за моею красотой.
Не распыляйте зря, философ, семя
и веру тут свою! – Само собой.
– А вы словоохотливы со мной,
наверное, не больше, чем со всеми?
Глядите вы так пристально порой,
Настолько фамильярным стать посмели,
что вводите в смущение игрой!
Иль всё же не игрой? – Вы величавы.
Настолько ж и прекрасны. Бьёт озноб
меня от вашей прелести! К речам вы
прислушайтесь, ведь мой язык – не жлоб.
– Я думала: москитов бьёт. Шлёп-шлёп…
Вороной белой скорбь я пью взахлёб,
как это мне ни грустно, ни печально.
– Я к вам неравнодушен изначально.
Вот и сейчас… такое вдруг нашло!
О, лучшая из королев! Молчанья
Не ждите от меня, красе на зло.
Я петь готов вам вечно, без рычанья.
От вас всегда поток очарованья
исходит щедро? Иль мне повезло?
В краях, в которых помнить есть резон
Артура и какого-то Мерлина,
о, вы английской знати не чета!
Вы безупречны! Есть красы мерило
от греков. Ваша – женственней, чем та!
Теперь моя заветная мечта –
чтоб вы меня скорее примирили
с Людовиком. Я прежде бы не стал,
довольствуясь ролями лишь вторыми,
мечтать о службе вам, пока не стар.
– В стремленьях петь мне вы неутомимы.
Навязывать не след вороне стай.
Не то чтобы я числюсь в привередах,
но вы же – гугенот из самых вредных!
– Да, против брата вашего восстал,
но, к вам неравнодушен, рвусь в ваш стан!
Спешу отдаться весь, не по частям,
с расчётом поискать условий льготных.
– Сейчас-то вы в условиях вольготных!
Без мысли растащить по лоскутам
всю Францию, за что брались охотно.
Но числитесь с Людовиком вы в контрах,
что как-то не рождает ласки к вам.
– Для вас в моём лице готов посредник –
принц крови и, причём, не из последних.
Политик круче всех, но не грязней.
– Для этого мне дали горсть перстней?
– Чтоб знали: я богатый собеседник.
Запомнятся вам шарм и доблесть дней.
Не ангелов зову я милосердных,
томясь от соблазнительных вестей.
Пример я для бродячих и оседлых.
Тащусь я от военных повестей.
Мой взор – на моряках, а не на сельдях.
Привычно, что и ночью, и весь день,
мне нет преград среди дверей и стен!
– Не знаю, дятел вы иль свиристель,
не знаю, проклевали ли плешь брату,
но с вас за вход уже взяла я плату…
А вы, Субиз, затмив былых гостей
и всё ж не претендуя на постель,
носителем каких пришли талантов?
Вы кто? Высокородный менестрель?
Агент для добыванья новостей
и связей с кликой здешних фигурантов?
– Нет поприща, где б я не заблестел!
Блистателен я даже без нарядов!
За множество талантов где ж награда?
– Давайте речь вести пока без тел,
пусть даже вы и бог средь эмигрантов,
пикантнейший на вкус средь мармеладов.
– Я самый экзотичный средь гостей.
– Во всём ли искушённой быть? Мир млад мой
и я в нём остаюсь к гостям прохладой.
– Где даме пыл мой, там – благость ей.
Нас женское-мужское бы острей
сплотило: что взаимно, то отрадно.
Сказав себе: «С усами доблесть сбрей», –
сбривать я их не стану, вероятно…
Противоречья веры нас разнят, но
сам мог бы адаптировать быстрей
я вас средь миллионов протестантов.
– Людовик гугенотских «оркестрантов»
выслушивать устал – достала хрень.
Но ваш-то компромисс – не шаг к затратам.
Всем будет вровень, а не набекрень…
Похвально ваше рвенье в тяжкий день.
Я брату отпишу про ваши старты…
Известно мне, что пряча глазки в тень
за мной следили вы сквозь балюстрады.
Мне чудилось сперва, что вы нахал.
Как будто приступ фобии напал!
Но вы мне, несмотря на колкость, рады?
Не мысля вас записывать в кастраты,
я думала: в мятежном вы азарте
мутить примчались с корабля на бал.
Считала, что скорее уж кабан,
природе вопреки, опоросится,
чем приглянулась католичка б вам!
Могу ли впрямь на вас я положиться
в посредничестве вашем? Чужд мне мир,
в котором никакой я не кумир,
поскольку в католичестве тверда я.
– Коль я вас не загрыз, не охмурил –
за чёрной чередой идёт цветная
в английской вашей жизни среди рыл.
Во мрак вы тут вросли, не расцветая.
Не в добрый час вас Бог сюда внедрил.
Чтоб взор ваш тут скучал на каждом рыле
и не было дороги вам назад,
доставил вас фрегат сюда… – Нет, крылья!
– По меркам-то земным сюда внедрили
вас мать и брат, и близкая к ним знать…
и вы тогда при правящем педриле,
при свёкре прозябали, при жуире
с иной ориентацией! Узнать,
на сколь себя вы жертвой ощутили,
хотят ли все, кто вас же осудили?!
Не сами ж вы просили… вашу мать!
Вы, может, и пытались отступать,
но против вас порука групповая…
– Сочувствие от вас сочту за лесть.
– Теперь и я с надеждой уповаю
на брак ваш политический, как есть.
– На всех не напастись по караваю,
в алькове нету лишних койко-мест,
и с вами я союз не продлеваю.
Чем нам его наполнит внешний блеск?!
Насыпьте вал и вбейте сзади сваю,
а всё ж союз наш рухнет – ставьте крест!
Впрок с вами ничего не затеваю.
Мыслишка, что нас в топь ведут, верна.
Идём неспешно, радуясь привалу.
Едва ль приблизит – чья же тут вина! –
нас всех к чему-то доброму финал.
– Простите, что я в отповедь встреваю.
Во многом выше Карла вы. И тварью
Не стать вам подневольной. Брак – фигня!
Одни противоречья и ругня!
Я предан вам и с вами не лукавлю.
Не даст вам столько лицемер огня…
На вашем месте б я супругу Карлу
наставил с удовольствием рога.
– А я бы на своём так не смогла…
– Как жаль, что в этом вы неадекватны!
Причины вашей строгости невнятны,
ведь с мужем-то не мелочный раздор!
В вопросах веры Карл не ренегат, но
политика в постели – явно вздор!
Вы строгой католичкой многократно
выпячиваете себя… на спор?..
Католиков не любит Карл изрядно.
Все – интриганы. Кто ж войдёт в фавор!
Я слышал, он хотел услать обратно
в Париж весь католический ваш двор.
– Наивен, иль излишне Карл мудёр –
он всё ж таки супруг мой, а не брат мой.
Стал суверен родней, чем луидор.
Развеял планы мужа мой укор.
При всей его кампании превратной
целёхонек при мне двор до сих пор.
А мог бы уподобиться огрызку.
– Подвержены при вышей вере риску
вы тут всерьёз. – Над риском хохочу!
– Спокойна за свою я переписку
и с братом, и со всеми, с кем хочу
общаться доверительно и близко.
– Доверившись курьеру-лихачу,
но с риском нескончаемым кромешным?
Измены путь приводит к палачу.
Уж сам я крест свой вроде как влачу!..
Имеете все связи с миром внешним
посредством своего духовника?
У мужа вы под носом… делом грешным…
в политику залезли, как-никак.
Скандальте, иль просите впрок прощенья,
но Карл едва ль ослабит напряженье.
Напор его возможностей широк.
Хотя его отложено решенье,
есть повод и другой для сокрушенья.
– Ну, что ж, озвучьте. Но не больше трёх.
– Интимно ваш супруг… без наущенья
чьего-то либо… вами пренебрёг.
Коснусь вопросов вашего сношенья.
Из мести, для придания значенья,
наставьте хоть один вы Карлу рог!
– Мне это наставленье… иль упрёк…
расценивать как личное прошенье?..
– Вы всё, что не любить решили впрок,
попробуйте хотя бы на зубок.
Счастливою женой, прошу прощенья,
не выглядите вы со стороны.
– Хотелось бы прямого наращенья
двора мне – человек до ста родни
и верных земляков мне. Но супруг мой
с кормёжкою для всех не с дуба рухнул!
На то намёк был в первые же дни:
к папистам антипатии сильны, –
хозяйка погрустнела. – В сердце жженье!
И что мой лик, моё телосложенье,
когда я – католичка, примитив!..
Да, в чём-то вы и правы: охлажденье
имело политический мотив...
(продолжение в http://stihi.ru/2020/08/25/6620)