ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ КНИГИ "КИРИЛЛИЦА"
Литературно-художественное издание
Толстоус Василий Николаевич
КИРИЛЛИЦА
Стихотворения
Поэту Владимиру Кострыкину (1938 - 2013), моему наставнику и другу
© Толстоус В.Н.,2020
ББК 84 (2Рос-Рус)6-5
Т 54
Т54 Толстоус В.Н.
"Кириллица" - Стихи –
Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова" - 2020. - 112 стр.
Подписано в печать 10.08. 2020
СТИХОТВОРЕНИЯ
***
В чём сила слова?
Звучат в нём нежность и тоска,
и лет шуршание песка.
На вдохе – слово.
И выдох – слово.
Как птицы к родине весной
к земле единственной, родной
прильнём и вспомним детство снова,
и вкус парного…
И «мама» – слово.
Загадка жизни, плен любви,
пустыни, горы, корабли,
луна и звёзды, ближний лес –
всё, что для нас имеет вес,
весь мир, что Богом поцелован –
всё это – Слово.
В начале – Слово.
1977
***
Веди, рука. Пиши, перо.
Не подкачай в пути, мятущееся сердце, –
твоё тепло ещё поможет отогреться
и защитить от злобы хрупкое добро.
Легко в ночи звени, строка.
И пусть луна порой зовёт и беспокоит,
мне с нею легче, я люблю её такою,
когда пронзает, словно масло, облака.
Моя любовь, моя весна,
ещё стихи – неиссякаемое средство
остаться мальчиком из праздничного детства,
где небо выше, где весёлая шпана…
Когда умру, я всё пойму,
а в жизни лучше оставаться несмышлёным,
и подчиняться только божеским законам,
и доверяя в этом сердцу своему.
***
Секрет рождения стихов
известен каждому прибою.
Стихи – смыватели грехов,
сама любовь у них рабою.
Прибоя отзвуки чисты,
в них имя слышится простое.
Аплодисменты с высоты
деревья шлют с ветрами, стоя.
Струится музыка стиха,
и ноты лёгкие капризны.
Листвы умение вздыхать
идёт от ветрености жизни,
как будто кто-то в путь зовёт,
в необозримое далёко,
где чувство нежное живёт,
слова слагающее в строки.
***
Стихи как время – те же нерв и стать.
Когда поэт уходит в мир печали,
то умолкают те, что огорчали –
поэту ведь из праха не восстать.
Не запретить бесплотные стихи –
они с годами гуще и весомей,
подобны жизни бурной, на изломе,
и порох их содержится сухим.
А только-то: все страсти из-за слов,
уложенных в особенном порядке,
записанных в истрёпанной тетрадке,
отысканной случайностям назло.
Давно поэт за гранью бытия,
где ни убить его нельзя, ни выслать.
Устав искать пласты двойного смысла,
у мира с ним бессрочная ничья.
***
Слова заведомо неправы:
бесследно исчезает звук…
Взамен звучания октавы
приходит соло взмаха рук.
Запретно жесту потревожить
и тишь, и трели соловьёв.
Приходит чувствованье кожей
души огромной, до краёв.
Тогда – незримо, бессловесно,
как будто рядом дышит лес,
обнимет душу бесконечность,
шепча о вечности с небес.
***
Поэзии полёт и перебор гитар:
два полюса, два сердца, два призвания –
подпитывают жизнь и воскрешают жар
любви к стихам в глубинах подсознания.
На пажитях времён стихи растут вокруг,
как первоцвет, приветливыми вёснами:
их молодой напор захватывает дух,
и мы грустим, что рано стали взрослыми.
Как будто кем-то околдованы, живём
такими безобразно несчастливыми,
но есть поэзией хранимый окоём,
певучий рай, где вечно будем живы мы,
и в том раю, на пене лёгких облаков,
оседланных весёлыми поэтами,
звучат гитары. Звуки песен и стихов
легко запоминаются поэтому.
Что жизнь творца кратка, – известно наперёд,
но волшебство и буйство грёз Волошина,
стихов Булата беспокоящий полёт, –
в душе навек незыблемо уложены.
***
Цветут безвестные луга.
Тучны незнаемые страны.
Таятся в дымке берега –
их не открыли капитаны.
Когда-нибудь и этот мир
отдаст заветные секреты.
На мостик выйдет командир,
избороздивший полпланеты,
и скажет что-то о судьбе,
о Боге, что его направил,
и наречёт страну, хребет
и всё вокруг – и будет вправе.
С тоской по дальним островам
пока бороться не умеют.
Она как вешняя трава,
везде пробьётся, зеленея.
И те, чья ноша – поиск слов
для смысла и роскошной рифмы,
мечтают, чтобы повезло
бывать в стране, мечтой творимой,
где лёд весною по реке
ползёт, не ведая покоя,
где летом соколы в пике
сорвутся в небе над рекою,
где облака живут века,
просторы мира рассекая,
и где рождается строка,
подчас несмелая такая…
***
В державе растут поэты
для чести её воспеть –
закаты её, рассветы,
и тем отодвинуть смерть.
Они ненавидят старость,
легко различают ложь.
Им золота не досталось –
лишь ветер пустых надёж.
Вином любви окрылённый,
он будет в ответ шептать,
что в этих глазах зелёных
разлука и благодать.
И пусть эти очи строже, –
утонет он в их глуби.
На вас не во всём похожий,
он хочет, как все, любить.
Поэт ведь не в скрипе перьев,
а в смерти в себе раба.
Судьба, всем года отмерив,
обделит его, скупа.
Но если, окончив счёты,
поэт обретёт покой,
уйдёт он наверх, в высоты,
на небо, к себе домой.
***
И честь, и веру низость застит,
вползает в души без стыда.
Кураж прислуживаться власти
не иссякает никогда.
Лишь музыканты и поэты
одни, пожалуй, рождены,
чтоб было здравствовать на свете
не стыдно жителям страны.
МУЗА
Я ничего о ней не знаю.
Она вчера сидела с краю,
качая ножкою точёной,
и ничего не говорила.
Дрожа в чернильнице гранёной,
шедевром бредили чернила.
Перо снимало капли влаги,
в слова свивало на бумаге.
Писалось быстро, споро, много.
Глаза её глядели строго.
Она сидела, невесома,
на самом краешке альбома.
В окошке небо голубое
плыло, высокое такое.
И думал я: наверно, мне бы,
взлетая с нею, словно птице,
с листа стремиться прямо в небо.
А в небе просто раствориться.
***
Пусть Азовское море штормит
и кричат полоумные чайки –
я сажусь на закраину плит,
где зелёной волны отпечатки
без труда на плите и песке
создают и стирают картины.
Линий вязь на ступне и руке
вот такие же ткёт серпантины.
Я пишу и стираю стихи
на песке перед каждой волною,
их послания, словно грехи,
море тут же уносит с собою.
Я пишу всё быстрей и быстрей:
на душе очень много такого,
чем наполнена память морей –
человечья вместить не готова.
И пускай всё волна унесла –
я недаром открылся планете,
ведь она только в роли посла,
в роли всех телеграфов на свете.
***
Я прозу дней крою несмело
неутолимыми стихами...
В ночи, наверно, неумело
вяжу их лёгкими штрихами.
Пусть мир обманчиво спокоен, –
он полон выплаканной болью.
Её смирить хочу строкою,
насытить верой и любовью…
Боюсь, пока похвастать нечем:
не много вышло классных песен.
В богемных встречах не замечен:
стал болен и неинтересен.
Невелики итоги жизни.
Хандрю и выгляжу устало.
Уйду, и выскажут на тризне,
что нет в стихах огня и стали,
мол, о любви писал, о смерти –
так в этом нет размаха, нови,
что выпал-де из круговерти,
и не сумел вернуться снова.
А я кивал бы, тенью ставши,
не возражая ни на грамм им.
Писал давно: нет жизни краше.
Что насмерть ею в сердце ранен.
***
Как ноты, звуки в каждом точном слове
с душой легко вступают в резонанс,
напомнив тень забытого былого,
до капель влаги, брызнувшей из глаз.
Придут слова и выспренней, и выше,
гордясь подтекстом в несколько слоёв,
но ты всегда фальшивое услышишь:
в душе худое слово не поёт.
Слова рождаются с произнесеньем,
катаясь, будто камешки, во рту,
и с лёгким ветром – летним ли, осенним –
несутся, набирая высоту.
И лишь потом, по буковке, по крошке –
погожим днём ли, в дождь ли, в холода, –
ложатся вдруг, и смело, и сторожко,
на лист бумаги, крепко, на года.
И ты мечтаешь, мол, когда не будет
на свете всех, кого любил и знал,
стихи прочтут совсем чужие люди,
и посетят их мысли вместо сна.
***
На столетних погостах отечества
я ищу стихотворную вязь,
что на всех языках человечества
меж людьми цементирует связь.
С лёгким ветром слова переносятся
словно птицы, снижая круги,
и ложатся за дальней околицей
на замшелые камни могил.
Чуть видны имена и фамилии
под гербами забытых родов,
цифры дат, леопарды и лилии,
где-то – крест и с колоннами дом.
Ниже – вензель и четверостишие
об уходе в безвременный час,
мол, усопшего голос не слышится
и не видно его среди нас.
Эти строки для вечности тёсаны
на родном для меня языке,
чтоб читали их зимами, вёснами
и теперь, и в седом далеке.
В грусти строк обозначено главное,
и пускай неумелы стихи, –
в них открыто исконное знание
управления миром стихий.
Тишь, беззвучье. Слова эпитафий вдруг
оживают в притихшей душе,
словно ветер в раскрытую амфору
шепчет: «Всё это было уже».
***
Невыносимо одиночество,
когда у сердца нет любви –
не жизнь, а пустошь, черновик,
и в мире правит безголосица.
Слова рождаются бездомными,
их биография пуста,
пока на ощупь, с камертонами
расставишь в нужные места;
но без любви они сбиваются,
а звук нестроен и фальшив.
Пока живу, пытаюсь справиться,
найти единственный мотив.
Перо дрожит, к бумаге просится,
и ритмом полнится рука.
Звучит искомая строка,
и мир качает, словно звонница.
***
В словах – и восторг, и печали,
изгнания горький удел.
Словами нас в церкви венчали,
и с ними уйдём за предел.
Слова веют лаской и миром,
они нам лекарство и щит.
Сквозь холод немого эфира
лишь слово победно звучит.
Устав от бессонной разлуки
(в ней души родные молчат),
шепчу про волшебные руки,
и славлю прощающий взгляд.
Мы в рай, не оставив надежды,
войдём за последней мечтой,
прощённые, может быть, прежде
чем смолкнет наш голос живой.
***
Я в детстве был и хил, и тих,
болел, о подвигах мечтал,
любил поэтов лёгкий стих
и прозы льющийся металл.
Учёба, чтение, футбол,
бессменный друг велосипед.
Фотографический альбом
оставил сколки давних лет.
Судьба пустила пыль в глаза,
они слезятся, потускнев,
уже не видят путь назад,
и в волосах не чернь, а снег.
И лишь стихи порой вокруг
витают, преданно верны,
да снятся платьица подруг
из уничтоженной страны.
***
Когда забудут всё, что напечатал,
и превратятся рукописи в прах,
мне всё равно хотелось бы когда-то
вернуться в чьих-то, родственных стихах.
Там, в будущем, удачливый повеса
мой грустный зов оденет в светлый стих.
В его строках немало будет веса,
и станет литься музыка из книг.
Я искренне порадуюсь успеху
воздушных строк, навеянных ему,
примкнув душой к заманчивому цеху
фонарщиков, ниспосланных во тьму.
***
Из тьмы веков дарованный язык
исполнен беспокоящей печали.
Ведя в Эдем, страницы главных книг
открыть весь мир волшебный обещали.
Припомнив мамы первые стихи –
они как мёд, густы и настоящи –
из тома Фета выну лист ольхи,
из детства знак, и грустный, и щемящий.
Когда уйдёт, окончив путь земной,
моя судьба в неведомые дали,
я попрошу, чтоб тихо надо мной
стихи незримым облаком витали,
чтоб чудных строк мелодия плыла, –
моей души крылатая основа.
Я ей скажу: спасибо, что была, –
и, дал бы Бог, – чтоб Там явилась снова.
***
Молитвами и строфами стихов
пытаюсь говорить о жизни с Богом.
Общение снимает груз оков
с души – ведь нужно рассказать о многом.
Беседа ровно льётся, не спеша,
и мир вокруг внимает, не стареет.
Когда запомнит главное душа,
начнут работу ямбы и хореи.
Всю ночь, пока не гаснут фонари,
в строку легко слова ложатся сами,
как будто бы свободно говорит
окрестный мир о вечности стихами.
Чтоб видеть – предназначены глаза,
но для оценки скромных сил и веры,
приходят слов простые чудеса,
чей древний код за давностью утерян.
***
Что гимн страны родной пронзает до слезы, –
наверно, в этом ни надрыва нет, ни фальши,
а есть желание нести как факел дальше
богатство главное – родительский язык.
Душа народа – глубока и широка,
ей, чтоб летать, нужны бескрайние просторы.
Родное слово – словно зданию опора,
несокрушима и обманчиво легка.
Язык с Бояном рос, учился при Петре,
и с Ломоносовым, и в век Екатерины,
переболев косноязычием былинным
оставил отблески на пушкинском пере.
Взметнулось множество заснеженных вершин,
одна другой – и ввысь влекущей, и чудесней:
стихи, романы, пьесы, повести и песни
передают неисчерпаемость души.
А те творцы, что продолжают создавать
свои миры как правду русского народа,
хранят язык – невосполнимую породу,
бессонно ищут в ней исконные слова.
ВСТРЕЧА ПОЭТОВ
Отсюда вдаль умчалось лето –
за море, к солнцу на постой,
и вслед ему глядят поэты
грустя, что пляж почти пустой,
и бродят странные фигуры
на берегу, вперёд-назад,
тушить стесняются окурок:
сорить в гостинице нельзя.
В глазах то страх прямого взора,
то вдруг – надменность короля,
в чьей власти море, пляж и горы,
и вся окрестная земля.
Пансионат едва закрылся,
а в номерах уже свежо.
«Мы, говорят, однофамильцы
теплу, и в связке с куражом».
То церемонны, то с бравадой –
но ею взор не обмануть,
и жаркий спор две ночи кряду
не проясняет жизни суть.
А разъезжались в жаркий полдень,
окинув море невзначай,
и говорили: «Я запомнил».
И отвечали: «Друг, прощай!»
***
Я не пишу стихи на заказ.
Душа их вяжет из слов и фраз,
и затем покорной бумаге
отдаёт по капельке влаги.
Я не пишу стихи на заказ.
Они – как слёзы из детских глаз,
как внезапная осыпь тверди.
И всегда о любви и смерти.
***
Чердак – мой добрый старый друг –
покрыт столетней паутиной:
качнёт её случайный звук –
и пронесётся эхо мимо.
Заглянет солнце из окна:
в его луче висит, не тает –
и каждой чёрточкой видна
пыль золотистая, густая.
Лежит, подсвечена лучом,
тетрадь на столике журнальном,
и луч ползёт: его влечёт
к листам разгадка старой тайны –
что за слова видны на них?
Пожухла с той поры бумага,
затёрся, выцвел старый стих,
и довершила дело влага.
Едва ли солнце в силах смочь
проникнуть в замысел поэта,
а уж когда приходит ночь,
тогда и вовсе скрыто это:
«Я ухожу. Прости за всё.
Твой взгляд ловлю (напрасно, право):
двух глаз бездонных – двух озёр –
где для меня нет переправы.
Любви не надобны слова...»,
и – всё, лишь капли вниз по строчке.
Чернил размытых синева,
да кое-где остались точки.
Недвижны жёлтые листы –
их солнце греет и пластает,
и так до полной чистоты
слова когда-нибудь растают.
***
Плоды невольных откровений
вплетаю в сеть из вязи букв.
Печаль вечерних озарений
ценю как лучшую из мук.
Окно раскрою. Сонный город
огнями светится вдали.
Плывёт землёй ноябрьский холод
и чётко виден край земли.
Душа безудержно стремится
достичь пределов и границ,
ещё не зная, что граница
лежит на коже наших лиц.
***
Расставлено каждое слово:
то с этими в строчке, то с теми.
Для каждого слова простого
есть место в сюжете и теме.
С открытостью песенной ладясь,
пьянея от стройности формы,
придёт и рассеется радость.
И снова слова непокорны.
Печалясь неточностью звука
в распавшихся длинах гармоний,
вдруг ахнешь, узнав, что наука
грознее и потусторонней.
Откроется нечто такое
душе беспокойной и древней…
Пахнёт из Эллад и Московий,
как в детстве дымком над деревней.
***
Когда процокают сапожки
и звук их спрячется вдали, –
он так опишет стан и ножки,
как вы бы точно не смогли.
Души высоким напряженьем
взорвёт он мрак и тишину,
любить – до головокруженья,
необязательно – одну…
Поэты редко постоянны,
им слава грезятся и крест.
Искусство древнего Бояна
для них волшебнее чудес.
А если ваш поэт на кухне,
и перед ним стакан вина,
вы не спугните: вдруг потухнет
маяк, прожёгший времена.
Строка возникнет ниоткуда
и неожиданно уйдёт
как зов, как маленькое чудо,
жилец неведомых высот.
***
Искусства ласковый обман
души касается печальной
и греет, словно талисман,
как оберег в дороге дальней.
...Но сквозь печаль струится страсть
продлить себя в луче искусства,
и так закружит, словно вальс,
срывая флёр с ума и чувства,
что впору сердце в клочья рвать!
Пусть явь привержена мамоне,
но ждём и верим в благодать,
когда с времён слетит печать.
И не беда, что жар гармоний
жжёт не слабее вспышек молний.
***
Солнце вынуло из тучи
свой полуденный кинжал,
и по книге тонкий лучик
осторожно пробежал.
Он читал строку за строчкой,
и стихов струилась вязь,
каждым словом, каждой точкой
дерзко гениям грозясь.
Перевёрнута страница,
с тихим шелестом шурша,
чтобы не воспламениться
от луча-карандаша.
Только вдруг ушло светило,
погрузившись в облака,
убрала свой тонкий стилос
наднебесная рука.
***
Когда стране моей однажды станет худо,
и не спасёт её ни умник, ни герой, –
то, чтоб не сел на трон тиран или Иуда, –
тогда поэты пригождаются порой.
Они слабы, они в любви земной неверны,
манят их сильные на золото и лесть,
но, окрылённые привязчивостью терний,
они согласны огласить Благую весть.
Пути в Апостолы тревожны и тернисты,
а вместо золота дают худую медь,
и тех поэтов, что пошли в Евангелисты,
не забывает переборчивая Смерть.
***
Рядами выложены строки.
Заглавной буквой, – их вожатым, –
косцом негаданно жестоким,
они как жито в ниве, сжаты.
Наверно, нужно что-то кроме
серпа размеренной работы:
среди разбросанной соломы
стоят не скошенные всходы.
Слова с них сыплются тугие,
живой наполненные силой,
и ждут – качаясь на изгибе –
ветров, чтоб сеять уносили.
***
Почти как я, почти как вы,
не различить их нипочём.
Я от друзей почти отвык.
Не опереться о плечо,
и улыбающийся рот
не вдохновляет – вот беда.
Нестойкий, ветреный народ
заполнил наши города.
Притворства древнюю игру
ведёт здесь чуть ли не любой:
то отвернётся верный друг,
то канет женская любовь...
Однако длится дальше жизнь,
велит не падать, а идти:
мол, сам возьми и обяжись
презреть неверных на пути –
вот ручка, к ней бумаги лист,
пиши стихи. Растает лёд,
и зло стечёт куда-то вниз.
Дай Бог, чтоб не наоборот.
***
Я в дожди и ветра не хожу
в ближний лес по заросшей тропинке,
там прохлада и слышится шум
тихой речки в зелёной глубинке.
Посижу в деревенской избе,
в печь сосновых поленьев подброшу,
на плите приготовлю обед.
День окончен. Обычный. Хороший.
За окном непогода и темь,
дождь по стёклам стучит беспрестанно,
и мою исполинскую тень
треплет печи гудящее пламя.
Никого нет вокруг на версту,
я один в этом сказочном месте.
Понимаю, что снова расту,
точно в давнем, забывшемся детстве.
И приходят простые слова –
ниоткуда, из дали бескрайней.
Ими хочется душу сшивать,
если жизнью нечаянно ранен.
***
Есть детская игра: из клетки в клетку – скок,
и прыгать с каждым годом тяжелей.
Но можно совершить отчаянный бросок,
и выйти из предписанных ролей.
Теперь ты – впереди, а клетки – позади,
как будто сам творец себе и царь,
Простор охватывает, сердце холодит,
и бредит ум хоромами дворца.
Поэтам во дворцах жизнь не возбранена
в раздумьях о тщете ушедших дней,
но из хором лишь тень дороги из окна
видна, и клетки «классиков» на ней.
Напишутся стихи, а может быть – и нет,
ведь в теремах на звонком серебре
лежит маняще завлекательная снедь,
доставленная впрок из-за морей.
И лист бумаги не посмел забыть тебя:
желтеет и пылится на столе.
Ты засыпаешь, сыт. Маячат и рябят
слова, что дозревали много лет.
Аллеи хороши. За ними целый край.
Ты спишь и видишь: поле и луга,
забытый с детства скособоченный сарай
и свежие, пахучие стога.
И ты, мальчишка, мчишься в «классики» играть
с девчонкой из соседнего села,
а ночью строки из-под быстрого пера
рождает купидонова стрела.
Забытая игра: из клетки в клетку – скок,
и дальше: до морщин и седины –
парить мечтаешь птицей. Только жаль – тех строк
не повторить. О них не помнят сны.
***
В толпе невидный, одинокий,
в венце безвременных седин,
он на ходу слагает строки,
и в этот миг совсем один.
Под сердцем носит свой осколок,
и боль несносна от рубцов.
Как знать, – поэтому недолог
путь неприкаянных творцов.
А умирают – как придётся,
не снёсши травли и долгов.
Прозрачных песен струйка льётся –
его единственных грехов.
***
В небытие ушедший мир:
балы, красавицы, кареты.
Там усмиряют струны лир
певцы и шумные поэты.
Над залой музыка летит
и каждой паре помогает
найти единственный мотив
и обрести дорогу к раю.
Она и он: рука в руке,
украдкой брошенные взгляды…
На гладко выбритой щеке
следы алеющей помады.
А надо всем двадцатый век
раскинул чёрные объятья,
и снег забвенья, чёрный снег
уже кропит и фрак, и платье.
Укроет морок всё вокруг,
исчезнут бал, кареты, пары.
Урочным днём замкнётся круг
в одной шестой земного шара.
Но, размыкая времена
до света, нежного в начале,
я вижу снова: он, она
в огромной зале под свечами,
где юный ветреный поэт,
хмельной и взбалмошный немного,
напишет то, что за сто лет
никто не сможет, кроме Бога.
***
Не ворчи и не завидуй,
этим горю не помочь –
всё, что сделано с обидой,
часто рушится за ночь.
Не пускай на волю страсти:
нет надёжней их сетей,
полегло от сей напасти
много правильных людей.
Но всего страшнее – гнева
иссушающий огонь,
он прямой посланец неба, –
прячьте левую ладонь;
он стиратель линий жизни,
их длина – его удел.
Гнев над линиями виснет,
уменьшая их предел...
...Если приняли советы,
стали вялы и тихи,
значит: точно, в жизни этой
не напишете стихи.
***
Сочиняю миры, сшиваю
нитью вымысла и любви.
На свиданье лечу в трамвае –
он мой преданный визави.
В белый свет влюблённый повеса,
мой трамвай исступлён и лих.
Мы два маленьких нежных беса
в изумрудных глазах твоих.
Рассыпаем без приглашенья
словно бисер, смешинки искр.
Боже, как же она волшебна,
красота обнажённых икр!
Раскрывая ладони-двери
и от нежности дребезжа,
визави мой блажит, не веря,
в эйфории от куража.
Как он весел, мой мир! Он – средство
замедления бега лет.
Чтоб навек в озорное детство
греть у сердца прямой билет.
***
Отпускаешь себя вечерами
на простор ненаписанных строк.
Ум солжёт: мол, с великими равен
ты, а выше лишь небо и Бог.
Отрезвят: безысходность разлуки,
добрый смех городской детворы,
и улыбка надёжного друга,
что во тьме, словно факел, горит.
По дороге к обещанной цели –
сквозь метели, туманы, капель –
ты удачу опробуешь в деле,
без неё не отыщется цель.
И однажды – ни больше, ни меньше –
ты откроешь вселенский секрет:
отчего притяжение женщин
превосходит размеры планет.
Ты поймёшь: нет важнее бумаги
и пера, что летает над ней.
Лёгкий почерк: нажимы и взмахи –
и картина встаёт из теней.
Знает ум: напряжением воли
и огарка свечи не разжечь.
Малый стих, что настоян на боли,
сносит запросто голову с плеч.
***
Готова книга. Запах краски.
Исходит с шелестом страниц
рассказ о верности и страсти
героев – действующих лиц.
Ещё судей нет и поклонниц,
и слава дремлет на плече…
Остался в прошлом дым бессонниц
у сна украденных ночей.
Всё тускло кажется и пусто,
как будто жизнь ушла совсем.
Лишь горький вкус ночной робусты
в осадке мысленных бесед.
И вновь захочется с начала
марать словами белый лист…
Лишь сердце бы не подкачало,
пока ты в силе и ершист.
И жизнь, усеяна листами
из книг, помчится без конца,
насквозь пронизана мечтами,
в них автор – бог, и раб, и царь.
Казнясь, что слаб, нет сил на смелость
впечатать в будущее след,
откроешь вдруг, что жить хотелось,
и ничего важнее нет.
***
Я каждый вечер улетаю.
Усни, родная, и прости.
Судьба волшебника такая:
искать незримые пути.
Навстречу рыжему туману,
не опасаясь высоты,
взлечу быстрей аэроплана.
Со мной, увы, не взмоешь ты…
Внизу страна Гиперборея
и земли сказочных царей.
Пока ты спишь, я буду реять
над сонной вотчиною фей.
К восходу солнца, там, где в небе
светло от радужной дуги,
я превращу в живое небыль.
Вот так рождаются стихи.
***
Лампа едва освещает бумагу.
Ручка скрипит, и рождаются строчки –
трудно, бессонно, по малому шагу,
до восклицания или до точки.
Образ за образом. Слово за словом.
Вот удалось, вот, наверное – плохо…
Целые дни за сравнением новым,
долгие ночи за красками слога.
Ветер ли вешний поздравит с апрелем,
осенью лист закружит, умирая,
скроют ли пашни и реки метели –
слову неважно, оно ведь – из рая.
Только слова добываются трудно,
скрыты внутри монолита столетий.
Много породы над жилою рудной,
самой тяжёлой породы на свете.
***
Упрямые учёные над тайнами колдуют
и обещают вскорости узнать их все до дна.
Ответ – зачем рождаемся? – безделицу простую,
узнать им не сподобилось, бесспорно и сполна.
Упрямые учёные седеют и стареют,
и в мир иной срываются, стреноживая страсть,
а истина, открывшаяся ямбу и хорею,
имеет беспредельную, загадочную власть.
Мы Божии растения, мы в небо прорастаем.
За нами то, что прожито, а выше – неба гладь.
Звенит повсюду истина. Она – совсем простая.
Но если не поэты вы – не сможете узнать.
***
Я днём и вечером неравен.
Мой день от вечера далёк.
Вечерний мир любим и главен
шеренгой выстроенных строк.
Дней одинаковые лица:
на них вне дат и годовщин
умельцем призрачным гранится
узор из грусти и морщин.
Я ночью силой прирастаю –
душа и крепче, и смелей,
и я под утро точно знаю,
что жизнь рубцуется на ней,
ведь бесконечно одиноки
и никогда им не срастись –
мои рифмованные строки
и нерифмованная жизнь.
***
В ноябре обездвижены лужицы.
Небо дышит последним теплом.
Лист берёзы сорвётся и кружится,
словно птица, ныряя крылом.
Скоро влаги завеса отсеется,
оттоскует по тёплой поре,
запоёт, заиграет метелица
на укрытом снегами дворе.
В эти дни поразительно мыслится,
улетают, прощаясь, грехи,
и поэзии русской кириллица
рассевает по душам стихи.
СОДЕРЖАНИЕ
«В чём сила слова?..»……………………………………………………………………4
«Веди, рука. Пиши, перо…»…………………………………………………………7
«Секрет рождения стихов…»…………………………………………………………9
«Стихи как время – те же нерв и стать…»……………………10
«Слова заведомо неправы…»…………………………………………………………13
«Поэзии полёт и перебор гитар…»…………………………………………14
«Цветут безвестные луга…»…………………………………………………………17
«В державе растут поэты…»…………………………………………………………19
«И честь, и веру низость застит…»……………………………………20
МУЗА……………………………………………………………………………………...........22
«Пусть Азовское море штормит…»……………………………………………25
«Я прозу дней крою несмело…»…………………………………………………26
«Как ноты, звуки в каждом точном слове…»…………………28
«На столетних погостах отечества…»…………………………………30
«Невыносимо одиночество…»……………………………………………………….32
«В словах – и восторг, и печали…»……………………………………35
«Я в детстве был и хил, и тих…»…………………………………………37
«Когда забудут всё, что напечатал…»………………………………39
«Из тьмы веков дарованный язык…»………………………………………40
«Молитвами и строфами стихов…»……………………………………………42
«Что гимн страны родной пронзает до слезы…»…………44
ВСТРЕЧА ПОЭТОВ…………………………………………………………………........46
«Я не пишу стихи на заказ…»……………………………………………………48
«Чердак – мой добрый старый друг…»…………………………………51
«Плоды невольных откровений…»………………………………………………52
«Расставлено каждое слово…»……………………………………………………54
«Когда процокают сапожки…»…………………………………………………….56
«Искусства ласковый обман…»……………………………………………………58
«Солнце вынуло из тучи…»………………………………………………………….60
«Когда стране моей однажды станет худо…»…………………62
«Рядами выложены строки…»……………………………………………………….64
«Почти как я, почти как вы…»…………………………………………………66
«Я в дожди и ветра не хожу…»…………………………………………………68
«Есть детская игра: из клетки в клетку – скок…»70
«В толпе невидный, одинокий…»………………………………………………73
«В небытие ушедший мир…»………………………………………………………..75
«Не ворчи и не завидуй…»………………………………………………………….76
«Сочиняю миры, сшиваю…»………………………………………………………...78
«Отпускаешь себя вечерами…»……………………………………………………80
«Готова книга. Запах краски…»………………………………………………82
«Я каждый вечер улетаю…»………………………………………………………..84
«Лампа едва освещает бумагу…»………………………………………………87
«Упрямые учёные над тайнами колдуют…»…………………………88
«Я днём и вечером неравен…»……………………………………………………91
«В ноябре обездвижены лужицы…»……………………………………………93