к 150-летию со дня рождения
великого композитора
Вена. Апрель сорок пятого года.
Дул ветер с Дуная и дождь моросил.
У штаба, на мокрых ступеньках у входа
Стоял часовой, втихомолку курил.
Он старого венца заметил вблизи,
В неновом пальто, в старой шляпе с пером.
– Папаша, что нужно-то? Вас воллен Зи?
Ладонью махнул ему: «Комм!»
Старик подошёл, глянул насторожённо,
Но вежливо шляпу свою приподнял,
Сказал: «Guten Tag!» и, немного смущённо,
На сигарету рукой показал.
– Хотите курить? Угощайтесь, не жалко.
Трофейный табак! Слабоват, но душист.
Старик затянулся, убрал зажигалку…
И тихо промолвил: «Ich bin Komponist».
– Ну, да, покурю за компанию с Вами…
(не понял солдат – что старик говорил?)
А тот, покачав головой и руками,
– Ich bin Komponist! – опять повторил.
И вдруг негромко начал напевать:
Da geh’ ich zu Maxim,
Dort bin ich sehr intim…
Ну… это было трудно не узнать!
И как-то сразу вспомнились слова:
Иду к Максиму я,
Там ждут меня друзья…
– Так это же «Весёлая вдова»!
Солдат в улыбке радостной расплылся:
– Я до войны же музыке учился!
И в духовом оркестре с детских лет!
И всё это, конечно, мы играли.
И вальсы венские оркестром исполняли,
И попурри из венских оперетт!
Старик кивнул:
– Ja, das ist meine Musik, bitte.
И спрятал сигарету в портсигар.
Солдат опешил:
– То есть… извините…
Так это… Вы?? Ир наме ист… Легар?!!
Легар в ответ учтиво поклонился,
И начал напевать другой мотив.
Солдат, узнав мелодию, включился –
Дуэт из «Графа Люксембурга» подхватив.
И так они стояли, распевая
«Цыганскую любовь», «Джудиту», «Еву»…
Слова на русском и немецком вспоминая
Или насвистывая просто так напевы,
Изображая звуки флейт и скрипок.
Из «Жаворонка» и «Страны улыбок»
Дуэты, арии и вальсы напевали!
(Вот только «Wolgalied»* не вспоминали).
И, вроде, солнце показалось в вышине,
И дождь уже, как будто, прекратился.
И ненадолго позабылось о войне…
Солдат, о службе вспомнив, спохватился:
– Вы подождите, герр Легар, не уходите!
Я – айн момент! И пачку сигарет отдал.
– Вы тут пока постойте, покурите.
И по ступенькам в двери забежал.
Дежурному по штабу доложил,
И вовремя его сменить успели.
Дежурный капитан потом спросил:
– Кто там у входа? Вы с ним, вроде, даже пели?
– Да это Франц Легар!
– Легар… какой?
– Ну, композитор. Классик венской оперетты!
– Вот это да… Он, что же, жив ещё?
– Живой!
Так точно! Вон – стоит у парапета.
– Ну, повезло – с самим Легаром говорил!
Вот, Вена! Классики по улицам гуляют!
А что хотел-то он?
– Да, так… Курить просил.
– Курить? Понятно… Значит, голодает.
Ты, вот что, Швец**… Поговори с бойцами –
Еды бы композитору собрать.
Консервов, сала там, решите сами.
И курева, конечно, надо дать.
И вы его до дома проводите!
Чтоб это всё в сохранности донёс.
И вот ещё – тут от меня – возьмите:
Хлеб, сахар и две пачки папирос.
Когда солдат с мешком набитым появился,
Легар стоял на лестнице, курил.
Мешок увидев, очень удивился.
– Was ist in diesem Sack? – спросил.
– Еда для Вас! Ну… Ес ист Эссен… Битте!
Уж, извините, что сумели наскрести.
Вы не стесняйтесь, герр Легар! Берите.
Я помогу до дома донести.
Но только, я у вас впервые тут.
Куда идти? А то кругом сплошные стены.
И вот они по узким улочкам идут
Разбитой, взятой, но – освобождённой Вены.
Легар – всемирно признанный талант,
Создавший гениальные творения,
И – с автоматом – юный музыкант,
Из-за войны прервавший обучение.
Шли молча. Насторожен был солдат.
Ещё вчера тут шли бои по всей столице.
Держал он наготове автомат.
Да мало ли, что может приключиться.
Легар был в свои мысли погружён.
Шёл медленно, в задумчивом молчании.
Он был польщён одновременно и смущён
Таким проявленным к нему вниманием.
Его узнали, его музыку любили,
И кто-то же еду ему собрал.
Советские солдаты, из России –
В которой он когда-то побывал.
И с грустью думал он, качая головой,
Шагая вдоль разбитых тротуаров, –
В голодной Вене вещмешок с едой
Куда дороже его прежних гонораров.
Его же Кальман убеждал спасаться.
Пока не поздно – эмигрировать, бежать.
Он отказался… Он решил остаться.
Конечно, трудно жизнь привычную менять.
Надеялся, что будет всё как раньше?
Не только это, что греха таить.
Ему хотелось почестей и дальше,
Хотелось славу «Короля» продлить.
Берлинские премьеры вспоминал,
Блеск и триумф на каждом представлении!
Войну ещё никто не начинал,
А аншлюс – просто воссоединение.
И оперетт никто не думал отменять.
Спектакли шли, и лишь афиши поменяли.
Но неожиданно Легар стал замечать,
Что имена в афишах исчезали.
И музыканты, и любимые артисты
Внезапно пропадали, всем на страх.
Два самых его лучших либреттиста
Пропали, сгинули в концлагерях.
Уехал Кальман, Таубер – успел.
А многие другие не успели…
И кто ещё вчера на сцене пел,
В фашистских лагерях, в печах сгорели.
Его жену, рыжеволосую Софи,
Которую любил он с давних пор,
Едва от смерти удалось спасти.
Жена – еврейка! В Рейхе это приговор.
Да, покровители похлопотали,
Избавили от этого кошмара.
Ей звание «почётная арийка» дали –
Но за лояльность самого Легара.
А что за этим званием скрывалось?
Вообще-то много, как на это посмотреть.
Ей, за заслуги мужа, позволялось
Дожить и своей смертью умереть.
Казалось бы, раз так её назвали,
То всё устроилось, и ужас миновал.
Но всё равно её арестовали –
Те, кто об этом звании не знал.
Тогда он страшно за жену перепугался,
Помочь – кого он только ни просил!
Пока там кто-то из начальства не вмешался,
Про «Ehrenarierin» не объяснил.
Полиция, в итоге, отпустила.
И даже извинились, говорят.
Но с той поры Софи всегда носила
С собой в кармане быстродействующий яд.
А он смолчал, стерпел и это унижение.
Нет, музыку его не запрещали.
Но редактировали все произведения:
Национальность персонажей «подчищали».
Он мог бы ещё многое создать,
Но после аншлюса ему не сочинялось.
Ах, да! Пришлось «Цыганскую любовь» переписать –
Чтоб ни цыган, и ни любви там не осталось…
Он дирижировал «Весёлою вдовой»,
Хотя и видел, как страдало население…
И вот война пришла к нему домой!
И, как ни странно, – принесла освобождение.
И кто избавил от кармана с ядом,
От страха за жену, от прочих бед?
Да вот он – щупленький солдат, идущий рядом,
Которому и девятнадцати-то нет.
Легар почувствовал – не может он молчать,
Держать в себе все беды и невзгоды,
Он должен выговориться, рассказать
О том, как тяжело прожил все эти годы.
Солдат немецкий уже сносно понимал.
Война всему – и этому – научит.
Он слушал молча, не перебивал,
Догадывался, что сейчас Легара мучит.
Он понял главное, сказать начистоту:
Что от фашистов и их «нового порядка»
Всем людям стало жить невмоготу.
И даже гениям приходится не сладко.
Дошли до дома, вещмешок солдат отдал.
И пошутил ещё, что скромный гонорар.
– Пора прощаться, я обратно побежал.
Ну, Ауф Видерзеен, герр Легар!
Да! Вот забыл спросить, а лет Вам сколько?
Как это на немецком-то сказать?
Ви альт бист ду?
Легар кивнул, и только
На пальцах показал: семьдесят пять.
Да… сколько лет ему ещё осталось?
Два? Три? Тут не сказать наверняка.
Лишь музыка – бессмертною казалась.
Его мелодии – переживут века!
…И руку на прощание пожал.
У двери стоя, всё же обернулся.
«Ja, Ich bin Komponist», – опять сказал.
И на прощание грустно улыбнулся…
30 апреля 2020 года
_________________________________
* «Das Wolgalied» – «Волжская песня» («…Стоит солдат на волжском берегу») из оперетты «Царевич». По личной просьбе Франца Легара, именно эту мелодию исполнили на его похоронах.
** История не выдуманная. Солдата звали Владислав Александрович Швец. После войны он продолжил музыкальное образование и стал доцентом Львовской государственной консерватории.