ЗВЕРООПЕРА I
Происходило это в те времена, когда люди окончательно одичали, а животные, напротив, переняв у последних, до наступления их полного одичания, всё самое лучшее, зажили на славу. Исчезли границы между так называемыми домашними и дикими животными и птицами; все они перестали поедать друг друга и начали жить вместе, отделившись от людей высокими стенами. Люди тоже активно отгораживались от животного мира и от природы вообще. Все они (впрочем, к описываемому времени их на свете оставалось уже не слишком много, не то что раньше) ютились в нескольких огромных городах под стеклянными колпаками, и внутри этих человекообиталищ всё было искусственное – и почва, и освещение, и еда; разве что вода и воздух сохраняли в себе нечто настоящее, да и то неизвестно: может и они были искусственными. В местах обитания людей, кроме них самих, не осталось никаких живых существ. Более того: люди их панически боялись. Потому и закрывались колпаками из непробиваемого стекла от зверей, птиц, рыб, насекомых, от лесов и даже от дождя и ветра. А звери и птицы не возражали. Им без общения с людьми жилось только лучше. И они на всякий случай, со своей стороны, также возводили каменные, земляные и деревянные стены для защиты от людей. Так и жили люди и звери сами по себе, не встречаясь и не мешая друг другу.
И всё-таки от прежних людей животные успели научиться многому хорошему. В частности, они пристрастились к разнообразным искусствам. Люди, уместившись в нескольких гигантских городах, остальные города забросили. Звери наведывались туда, отыскивали кое-какие полезные вещи и внедряли их в свой обиход.
В одном из таких давно заброшенных городов некогда располагался оперный театр. А надобно сказать, что ко времени, о коем здесь рассказывается, люди ни музыкой вообще, ни оперой в частности больше не интересовались, равно как и прочими видами искусства. Как говорилось выше, они окончательно одичали; существование их стало полностью механическим и механизированным и сводилось к удовлетворению физических потребностей. И вот животные и птицы наткнулись на постепенно разрушавшееся здание театра и обнаружили в нём много интересного – брошенные музыкальные инструменты, костюмы и декорации к спектаклям, а также партитуры различных опер. И решили они возродить искусство оперы, утраченное людьми. Но для этого нужно было долго учиться музыке и пению, и с этой целью в лесу открылась первая консерватория. Преподавали в ней поначалу только птицы, как создания, наиболее одарённые музыкально. Дело пошло успешно; консерватория ежегодно выпускала прекрасных музыкантов, певцов и даже композиторов; и вот уже было из кого составить оркестр, хор и выбрать солистов. Оставалось решить, за постановку какой оперы приняться. И тут зверей и птиц ждал неприятный сюрприз. Выяснилось, что партитуры, валявшиеся в заброшенном здании бывшего театра в полном беспорядке, сильно пострадали от времени и атмосферных воздействий; у многих нет ни начала, ни конца, да и в середине не хватает листов. Словом, нет ни одной целой оперы, а только какие-то разрозненные обрывки и отдельные страницы. Композиторов, способных написать собственную, полностью оригинальную оперу, у представителей животного мира ещё не появилось: выпускники композиторского отделения Первой Лесной консерватории пока что пробовали свои силы лишь в малых формах; но самый способный из них, Чёрный Дрозд, взялся составить цельное произведение из имеющегося в наличии музыкального материала. В качестве либреттиста пригласили Кота (полное имя – Кот-Воркот-Полиглот, из бывших домашних. Те, что происходили из «бывших», считались в лесу самыми образованными, ибо их предки некогда жили бок о бок с ещё не одичавшими людьми. Например, вышеупомянутый кот знал всякие человеческие языки. То есть говорить на них он не мог, но читать умел). И месяца через три новая опера на основе нескольких старых была готова. Начались прослушивания претендентов на главные и второстепенные партии.
Конечно, среди птиц недостатка в прекрасных голосах не было, однако певцы птичьего происхождения выступали по большей части в концертах. Для театральных представлений они не очень-то годились по причине своих малых размеров. Сами посудите, разглядят ли зрители, особенно из задних рядов, соловья на сцене и смогут ли оценить по достоинству не только его вокальные данные, но и актёрскую игру? А ведь опера – это синтез искусств! Здесь надо не только слышать, но и видеть!
Решено было открыть со временем отдельный Птичий камерный музыкальный театр, где выступали бы одни птицы. А до тех пор приходилось искать солистов только среди млекопитающих. Птицы же охотно устраивались служить: певчие – в хор, а не певчие – в оркестр Первого Оперного театра. (В оркестре музыканты были самые разношёрстные: крупные животные играли на человеческих музыкальных инструментах, найденных в покинутых людьми городах, а для существ помельче по образцам этих инструментов были специально изготовлены уменьшенные копии оных). Дирижёром был Ворон (полностью именовавшийся так: Главный дирижёр – Ворон Невермор). Разумеется, маленькие зверино-птичьи инструменты и звучали тише больших человечьих. Но и эта проблема была превосходно решена: одному крупному животному, играющему на человеческом музыкальном инструменте, соответствовало, в зависимости от размеров, трое-пятеро мелких. Скажем, три скрипачки – куница Кунигунда, белка Белла и норка Нора – считались как бы одной, и втроём на своих миниатюрных скрипочках достигали той же громкости звучания, что и их концертмейстер Барс Львович Снежный, игравший на "настоящей" скрипке (впрочем, все инструменты были абсолютно настоящими и отменно сделанными!) В струнную группу принимали даже насекомых – сверчков и кузнечиков. Таким образом решалась ещё и проблема трудоустройства музыкантов. Всем находилось в дружном коллективе место и дело! А дирижёр Невермор искусно добивался идеального баланса громкости, и весь оркестр звучал у него слаженно, как единое гармоничное целое.
В общем, всё шло хорошо. В солисты выбрали: Лису и Рысь (сопрано), Лошадь и Корову (меццо-сопрано), Волка и Манула (баритоны), Медведя и Кабана (басы). Загвоздка, как всегда, возникла с тенорами. То есть они, конечно, в природе существовали. Но это были Соловей и Кенар (последний, как и Кот-Воркот-Полиглот, происходил из бывших домашних). Режиссёр – пёс Трезор – долго ломал свою лохматую голову над мизансценами, но, как ни крути, а выходило, что главного героя разглядит разве что зоркий сокол, да и то в бинокль. И, скорбя душой, руководство театра было вынуждено отказать обоим выдающимся певцам. Над постановкой нависла угроза срыва. А тут ещё Рысь с Лисой затеяли то и дело грызться, выясняя, кто из них главнее на театре и кому достанутся ведущие партии. Одним словом – кошмар! Всё как у людей!
И вот сидит как-то журавль Журраффль, директор театра, в своём кабинете и думу думает невесёлую. Режиссёр – пёс Трезор и главный дирижёр – ворон Невермор – тоже пришли к нему совет держать, однако никто ничего путного придумать не может. Ворон предложил дать оперу в концертном исполнении. «Ну-у, это неинтересно, – разочарованно произнёс пёс Трезор. – Мы же хотели возродить искусство оперы во всём блеске!» «Ах, почему эти дурацкие люди-композиторы писали свои оперы так, что главный герой у них непременно тенор?! – схватился за голову Журраффль. – Как было бы славно задействовать в основной партии Медведя – его издалека видно!» «Между прочим, – сказал Трезор, – есть такая опера. "Борис Годунов" называется. Заглавная партия написана для баса. Вот бы наш Медведушко и блеснул!» «Так-то оно так, – возразил Невермор, – да только мы не располагаем полной партитурой этой оперы. Из неё нашлось всего несколько фрагментов, которые Чёрный Дрозд вставил в своё сочинение, однако их явно недостаточно для того, чтобы партия баса стала центральной».
Долго они судили и рядили и под конец совсем уж приуныли, как вдруг слышат – подъезжает к театру с шумом и треском шикарная деревянная машина на паровом ходу (надо сказать, что звери давно наладили производство средств передвижения из разных сортов древесины, и чем ценнее была порода дерева, тем дороже считался автомобиль). Данное транспортное средство было изготовлено из карельской берёзы с эбеновыми деталями.
Хлопнула дверца машины, затем – входная дверь театра; раздались шаги по лестнице и, спустя две минуты, на пороге директорского кабинета вальяжно стоял Заяц. «Я есть знаменитый Зайетцт из лесов далёких! Я есть лучший в мире Heldentenor!»* – заявил он бесцеремонно и с заметным акцентом. Журавль, Пёс и Ворон разом умолкли, разинув рты, и воззрились на него с изумлением. А Заяц продолжал: «Я слыхаль, что ви ставить оперу и искать исполнитель главной партии. Я готов обсуждаль с вами условия и подписываль контракт». Небрежной походкой он направился к директорскому столу, отодвинул свободный стул и развалился на нём, закинув ногу на ногу. Трезор и Невермор остолбенели, а Журраффль только клювом щёлкнул, захлопывая его. Заяц, нимало не смущаясь производимым эффектом, выжидательно-нахально уставился на директора театра.
Первым опомнился Ворон. Он откашлялся и осторожно заговорил: «Э-э… А в каких театрах вы выступали и какие партии пели? Мы хотели бы вас послушать…» Заяц смерил его презрительным взглядом. «Моё имя есть слишком известное и говорить само за себя, – изрёк он назидательно. – Однако извольте». И он запел. Глотка у него и впрямь оказалась лужёная – настоящий Heldentenor, ничего не скажешь. У всех троих слушателей аж уши заложило. «Спасибо, спасибо, довольно, вы приняты!» – поспешно замахал на него крыльями Журавль. «Herbei! Herbei! Herbei, herbei zu Wonn’ und Lu-u-ust!»** – ревел Заяц. Он так разошёлся и размахивал лапами, что унять его не представлялось возможным; со стола летели бумаги, упала и разбилась чернильница… «Какой голос, какая мощь!» – шепнул Невермор Трезору. «Какая экспрессия, какой темперамент!» – шепнул Трезор ему в ответ. Короче говоря, Заяц был немедленно зачислен в труппу. «Конечно, он нагловат, – рассуждали между собой после его ухода Журавль, Пёс и Ворон,– но другого-то нет, а вокальные данные у него выдающиеся».
Начались репетиции. Тем временем сценограф – лось Лосина-Лосинский ворошил рогами груды ветшающих на складе декораций, выбирая из них нечто подходящее для постановки (изготовление новых декораций звери ещё не освоили), а художник по костюмам выхухоль Хольда копалась в театральном тряпье, оставшемся от людей, и перешивала на зверей человеческие костюмы (относящиеся, правда, к разным операм, но Выхухоль это не смущало, ибо у неё был свой замысел, под который она и подгоняла всё ею найденное).
На генеральной репетиции едва не разразилась катастрофа. Лиса и Рысь, не в силах долее сдерживать давно копившееся нервное напряжение и взаимную неприязнь, всё-таки сцепились. «Проходимка, интриганка! – визжала Рысь, – Ты получила главную партию только благодаря своим проискам! У меня и мех, и голос красивее твоих!» «Мех?! Ха-ха-ха! Это ты называешь мехом? – насмехалась Лиса. – Ты бездарная драная кошка!» И, сплетясь в истошно воющий клубок, они покатились по сцене, вырывая друг из друга клочки шерсти и костюмов (к ужасу выхухоли Хольды).
Ворон Невермор перепорхнул из оркестровой ямы на сцену и попытался образумить дам, но лучше бы он этого не делал, потому что ему под горячую руку разбили пенсне и сломали дирижёрскую палочку. Тогда Выпь, концертмейстер оперы, кликнула Бобра-пожарного, чтобы он поскорее принёс ведёрко воды. Тем временем Волк и Манул, увидав, что творится, схватили за хвосты, на родственных правах, Волк – Лису, а Манул – Рысь, и каждый стал тянуть в свою сторону. Тут примчался Бобр. Ведра он, правда, не нашёл, зато притащил брандспойт и в спешке, не разобравшись, принялся поливать всех подряд. В один миг и обе певицы, и Ворон с Выпью, и Манул с Волком вымокли до нитки, а костюмы (к вящему ужасу несчастной выхухоли) уподобились жалким лохмотьям.
Лишь Лошадь и Корова сохраняли спокойствие, невозмутимо сидя в дальнем углу сцены, меланхолично пожёвывая жвачку и раскладывая пасьянс. «И вот снится мне, представляешь, – рассказывала Лошадь Корове,– будто у меня вырос рыбий хвост, а вместо копыт – перепонки, и я стала гиппокампусом. К чему бы это?» «Должно быть, к дождю, милая. Хотя, может, и к несчастью», – молвила Корова, косясь на мокрую копошащуюся и орущую кучу зверья.
Увы, несчастья только начинались. Кабан, дабы достовернее войти в образ, нажрался, как свинья, свалился за сценой и захрапел. По храпу его и обнаружили, однако добудиться не смогли. Знаменитый Заяц всё время капризничал, ныл и канючил, мотал всем нервы, а тут ещё Медведь, не заметив столь мелкое животное, нечаянно споткнулся об него. Заяц заверещал; Медведь от неожиданности и испуга сел на случайно подвернувшегося ежа – рабочего сцены, вытиравшего лужи (в результате оба получили незначительные производственные травмы); ощутив под собою нечто колючее, окончательно обезумевший Медведь подскочил и грохнулся прямиком в бутафорский фонтан, разворотив хрупкую конструкцию до основания. Лось и Выхухоль давно лежали в глубоких обмороках, не вынеся зрелища гибели своих трудов, но прочим участникам действа было не до них. Сконфуженный Медведь готов был сквозь землю провалиться от чувства вины перед великим Зайцем и лепетал извинения, но тщетно. «Я уезжаль сегодня же вечер! Я не работать в такая обстановка!» – бился в истерике Зайетцт. «А как же премьера?! – изменившись в лице, бормотал бедняга Журраффль. – Все билеты проданы, вырученные средства вложены в постановку, мы не сможем вернуть публике деньги! Вы ж меня без ножа режете, без ружья стреляете! Меня посадят в долговую яму, театр опечатают, а имущество опишут!» «Я чихаль на ваш премьера, на ваш театр и на вас, пусть вас хоть сажайт на цугундер! В таких условий невозможно работать! Я есть лучший в мире Heldentenor и поехайт в другой лес, в другой театр, где меня ценить и предоставлять карош условий для работа!» – харахорился Заяц. «Ты – кусок засушенного заячьего дерьма, а не Heldentenor, – мрачно сказал Волк, – в прежние времена я бы давно тебя проглотил, если бы мне не было так противно!» Заяц упал на спину, стал колотить по полу задними лапами и вопить: «Ви слышаль, ви слышаль? Он мне угрожать! Он меня убить!» Насилу его успокоили, посулив увеличить гонорар вдвое. «Ну да, за наш счёт, – угрюмо сказал Волк Манулу. – У нас урежут – ему заплатят. Эх, почему нынче не старые времена? Щас бы съели этого гадёныша, и дело с концом!» Манул был всецело согласен с коллегой.
Вся следующая ночь, перед премьерой, ушла на ликвидацию последствий репетиции. Срочно сушились, латались и гладились костюмы, чинились декорации, зализывались и заклеивались раны и проплешины. Лиса и Рысь, скрепя сердце, поддались на уговоры руководства и согласились выступать вместе, на одних подмостках, только из финансовых соображений – дабы театр не закрылся и они не остались вовсе без работы.
Итак, наше повествование плавно подходит к долгожданному вечеру премьеры. Но о самом спектакле будет рассказано во второй части этой истории, изобилующей зверино-оперными страстями.
Кон. авг. 2020.
* Heldentenor - "героический тенор"; в общем, то же, что драматический, но применительно к тенорам для вагнеровских партий.
** "Сюда, сюда, к наслаждениям и утехам!" - Р. Вагнер, "Тангейзер", 3-е действ.
Фото Н. М. Чистякова (Ропша, 9.VIII.2012).
*****
30. IV. 2023
Подписывайтесь на канал "Союз пера и левкаса"! Ссылка внизу страницы.